Повести и рассказы - Анатолий Курчаткин

Прием у врача закончился, врач сидел на стуле, расслабленно отвалившись на спинку, забросив ногу на ногу, и поигрывал пальцами по стопке «историй болезни» перед собой на столе.

— При чем здесь я! — с прежним раздражением воскликнул он, перестал перебирать пальцами и хлопнул по стопке карточек ладонью. — Если у нее есть болезнь, все равно ей придется сюда ходить. Куда денетесь. А если нет, ну так, значит, один раз — и все! Так что я не понимаю вас.

— Нет, ну конечно… если надо будет… — забормотал Семен. — Но сейчас-то… ну, в первый раз… она здесь не будет играть, а дома если… ее же, наверно, послушать нужно, чтобы она спела…

— Ага, вон как! — понял врач. — Так она же, вы говорите, только для самой себя?

— Так вот о том я и говорю, — обрадовался Семен его интересу. — Раньше для себя только, а теперь ей, видишь ли, людям добро делать нужно… она споет! Я вас приведу, объявлю, будто вы с телевидения или еще откуда… она и споет, голову на отсечение даю — споет.

— Во черт! — сказал врач, снова хлопая ладонью по стопке карточек. Он был немолод уже, лет пятидесяти, так примерно, в отцы мог бы годиться Семену, и Семену было неловко, трудно было с ним говорить — каждое слово врача весило как бы вдвое больше его собственного. — Что у меня за жизнь, молодой человек: вы вот у меня нынче третий, который просит, чтобы домой к ним! Почему я должен идти? Никуда я не должен ходить! В исключительных случаях только, к своим больным…

Семен испугался, что все, интерес врача выдохся, врач готовится к тому, чтобы окончательно отказать, и перебил его торопливо:

— Я вам заплачу! Вы не думайте, не просто же так… что я, не понимаю?! Я заплачу, мы работаем оба, не нищие какие-нибудь… сколько надо, сколько вы считаете нужным… — Он умолк, врач смотрел на него с холодной, как бы жалеющей усмешливостью, и Семен вконец перепугался. — Чего… чего я… не то чего-нибудь если… — пытаясь не глядеть в эти надсмехающиеся над ним глаза, суетливо затолок он, — простите тогда… если я не то чего-то… ну, тогда уж…

— Подойду я к вам, хорошо, молодой человек, — остановил его врач. — Давайте будем считать исключительным случаем. Давайте.

Они договорились на завтра, на вечер.

Вечер выдался морозным, ветреным, с открытых мест срывало и несло поземкою снег, Семен, торопясь выскочить из дома, чтобы оставить жену вдвоем с врачом, не оделся по погоде и, бегая по двору в ожидании условного знака светом в окне, промерз до костей. Может быть, он и сообразил бы одеться потеплее, знай он, что врач будет сидеть так долго, он думал — ну полчаса, ну сорок минут, а минуло полных два часа — свет в окне все не гас, чтобы потом зажечься да снова погаснуть, зажечься да снова погаснуть, горел и горел, и стало уж черт те о чем думаться — все ж наедине их оставил, врач врачом, да ведь не ангел в халате… И подступила уже пора идти к родителям, забирать Ваську с Иришкой, укладывать их спать…

Он поднялся к квартире, постоял-постоял перед дверью, стуча ногой об ногу, прислушиваясь, не бренчит ли гитара, за дверью не было вообще ни звука, и он позвонил. В кармане у него лежал ключ, но открыть сам он не решился. Если там вдруг, действительно, что… лучше не застать.

Жена, через недолгое мгновение открывшая ему дверь, была оживлена, скора движениями, глаза у нее так и блестели — точно такая была, как в те первые дни, когда он свез ее записи к Александру Сергеевичу. Не видел бы ее два всего часа назад совсем другой, да ни за что не поверил бы, что может за какие-то несколько десятков минут так в человеке все перевернуться. Снова прямо как молоденькая была.

— Замерз? — сияя глазами, прижимаясь к нему холодному, проговорила она. — Ну, ничего! Такой дядька толковый, столько мне всякого полезного сказал!..

«Дядька», с портфелем в руках, вышел из комнаты.

— Не раздевайтесь, проводите меня, — приказал он Семену, повернулся к Валентине, и голос у него стал совсем иным, ласковым стал, добрым, теплым. — Пожалуй, знаете, я пойду, пора уже мне. Мы ведь и все с вами? Есть еще ко мне вопросы?

Жена, смущаясь, с затаенной улыбкой покачала головой:

— Нет вроде.

Нет, ничего, конечно, не было такого, с облегчением подумал Семен.

— Я пока товарища провожаю, сбегаешь за ребятами? — попросил он жену.

— Сбегаю, сбегаю, — ответила та с веселой легкостью, — невозможна была в ней эта легкость два еще часа назад!..

Выйти из подъездного тепла в метелящий холод совершенно не отогревшимся, казалось, пока шел лестницей, сверх всяких сил, но нельзя же было не выйти, — и вышел.

Врач первую минуту на улице шагал молча, уйдя головой в воротник, кривясь лицом под ветром, может быть, он ждал вопросов, но Семену нечего было спрашивать — какие у него вопросы, один, и все, больше нет, — и он тоже молча ждал приговора.

— А вы что же, молодой человек, — голос у врача был тем же раздраженно-скрипучим, что и вчера в кабинете, когда Семен уговаривал его прийти. — Вы что же, никогда не просили ее попеть вам?

Семен какое-то мгновение не понимал его. Совсем о другом он ждал слов, причем здесь — просил он ее, не просил…

— Я спрашиваю: не просили никогда, нет? — повторил врач.

— А-а… ну да, — заторопился Семен, — ну да, никогда, нет.

— А почему?

— Ну, то есть как «почему»? — Семен занервничал. При чем здесь все это, в самом деле, о нем разве разговор… о Валентине разговор! — Не хотела она — вот и все почему, — сказал он.

— А вам самому разве не интересно было? Вам не хотелось услышать ее?

Семен вспомнил, как в тот их разговор с женой, когда она сказала о магнитофоне, он предложил ей: «Сейчас вот пристану к тебе: пой при мне!..»

— Да а чего мне хотеться? — посмотрел он на врача. — Ей бы хотелось — не отказался, а так-то чего приставать к ней.

Врач тоже повернул к нему голову, и взгляды их встретились. Семен увидел в его глазах что-то похожее на вчерашнюю жалеющую усмешливость, но не усмешливость это была, нет, не она…

— А самому вам, самому, — проговорил врач, — самому никогда не приходило вам в голову: попросить об этом?

Семен отшагал несколько метров не отвечая.

— Простите, доктор, — сказал он затем сквозь стиснутые зубы, — я вас не понимаю! Вы мне о главном скажите, не мучьте меня, больна она, не больна, что с ней такое, скажите?!

— Нет, не больна, — не давая ему договорить, резко ответил врач. — Нисколько не больна, можете быть спокойны. Насчет болезни я вам гарантирую.

Семен посочувствовал, что ему враз, каким-то одним толчком сделалось тепло, — так крепко, так мощно, с такой счастливой силой забухало в груди сердце.

— Точно, доктор? — не смея еще верить, спросил он.

— Точно, — сказал врач. — Истерия у нее, конечно, определенная есть. Но это совсем не то, чего вы боялись. Без истерии и быть не могло, обязательно должна была появиться.

— Почему обязательно? — Семену послышалось в голосе врача словно бы обвинение.

— Да потому. Вам же неинтересно было… что там в ней. Все в себе держала. Ее распирало, выталкивало из нее, а она держала. Вот и додержалась.

— Да она же не хотела! — Семен не собирался кричать, само собой вышло.

Врач, кривясь от ветра, снова повернул к нему голову, снова глаза их встретились, и теперь Семен понял их выражение: неприязнь это была, вот что.

— Э! — сказал врач. — Э, молодой человек!.. Десять лет с женщиной прожили — не узнали ее. Да ей так это нужно было — чтобы вы просили ее. Чтобы вы требовали от нее. Таланта у нее, к сожалению, нет, это правда, это и мне, непрофессионалу, ясно, но душа-то у нее пела, горела душа… да мало ли, что не хотела! Потому и не хотела, что хотела, а переступить только через робость свою не могла, вот что! И теперь уж конечно, теперь уж она не откроется вам — перегорела. Теперь она закрыта для вас…

Семен слушал — и до него доходило. Медленно, тяжело, махонькими какими-то кусочками — и как прорвало: ухватил все до самого конца, до последней капли.

Он остановился потрясенно.

— Так и… что же… — запинаясь, проговорил он, — что же она теперь… так и будет всегда? Такой вот? Ведь это ж невмоготу… это ведь не жизнь… сил нет… никак ее от песен этих отучить нельзя?..

Губы у врача покривились в усмешке.

— Медицина для подобных целей лекарствами не располагает. Так что бессилен, молодой человек.

— Но ведь… но ведь… — по-прежнему запинаясь, сказал Семен, — у нас дети… двое… нам жить нужно… а как жить?

— Да перестаньте! — прикрикнул вдруг на него врач, взял его под руку и подтолкнул, чтобы он пошел. — Подумаешь, невмоготу! А кому вмоготу? Я ей посоветовал: пусть детям поет. Пусть детям, может быть — выход. Главное, запомните, ей кому-то петь нужно. Раз у нее душа поет… Ну, и валерьянку пусть заваривает. Корень валерьянки, в аптеках продают. Заваривает — и три раза в день, по трети стакана.