Площадь отсчета - Мария Правда

Он снова бросился к столу. Бестужев не сомневался в том, что Миша идет по его пути — недаром он моряк и его любимый брат, следственно, голова его обязана работать похоже. Он сел на корточки за печкой — единственное место в камере, которое из коридора не просматривалось, и нацарапал угольком на стене квадрат с буквами. Пока он дорисовывал буквы, с Мишиной стороны раздался стук: раз, два, три, четыре — пять ударов. Потом, после длинной паузы, снова 5. Потом, помолчав, снова 5.

— Да я понял, понял, — бормотал Николай Александрович, — у меня тоже 5! — 3–2, — стучал он, — 2–4, 5–4, 1–1… Миша! Миша!

Миша с той стороны стены просто взорвался серией стуков.

— Я понял! — тарахтел он. — Как ты?

— Хорошо, — смеясь, выстукивал Николай.

— Здоров ли? — не унимался Миша.

— Да, да, да, — отвечал Николай — он был на верху блаженства. Конечно же выдуманный ими способ долог и неудобен — зато и времени у них было хоть отбавляй. К тому же он не сомневался в том, что за несколько дней они азбуку выучат назубок и начнут пользоваться ею быстро и вслепую. Он также успел отметить, что двадцатипятилетний Миша стучит не в пример ловчее его. Молодость, черт возьми! Ничего, нагоним!

Будучи ловчее, Миша, соответственно, был и болтливее. Николай Александрович выслушал все его приключения за прошедшие два с половиной месяца. Как выяснилось, первые две недели сидел он на хлебе и воде — и по сию пору — в цепях. Сие было наказанием за буйный темперамент Бестужева–младшего. Едва оказавшись в тюрьме, он бросился с кулаками на плац–майора, который сказал ему «ты».

— Ума нету, — кратко и по–отечески комментировал Николай Александрович.

— Пусть убьют, но не отнимут честь! — высокопарно стучал Миша.

— Честь, — отвечал Николай, — можешь отнять у себя только сам!

Так уж получилось, что он с малолетства воспитывал брата. В военном 12‑м году мичманское училище, куда только поступили братья Миша и Петруша, вывезли от греха подальше в Швецию. Николай Александрович, закончивший курс и преподававший там навигацкие науки, поехал вместе с отроками — он, двадцатидвухлетний, был им и учителем, и нянькой.

Вволю наговорившись с Мишей, он взялся за соседа своего справа. Ведь рядом с ним Саша Одоевский, тоже молодой, взбалмошный, ему тоже нужна поддержка! К тому же, освоив азбуку, Саша сможет передавать от него приветы Рылееву!

Вдохновленный легкостью, с которой они с Мишей поняли друг друга, Бестужев принялся стучать в другую стенку. Однако здесь его постигло разочарование. Одоевский отреагировал бурно, пожалуй, даже слишком бурно. При первом же стуке он буквально бросился на стенку всем телом, молотил ее обеими руками, судя по грохоту, прыгал с ногами на кровать!

— Безобразить не положено, — немедленно последовал окрик из коридора, да где уж тут! Саша и не думал угомониться. Осторожный Бестужев давно уже замолчал, а Саша все буйствовал.

Только через несколько минут в нумере шестнадцатом наступила тишина.

— Саша, — стучал Николай Александрович, — Саша!

И снова взрыв звуков, беспорядочные удары в стену, падение стула — с грохотом, на весь равелин!

— Не положено!

В таких попытках прошел весь вечер, наконец после очередного обращения последовала пауза — неужто записывает? Бестужев не представлял себе человека, который раз записав подобную последовательность, не сможет ее потом расшифровать. «Сашенька! — буквально молился он. — Не колотись, успокойся, подумай хоть немного!»

Одоевский взял паузу, видно записал и расшифровывает, подумал Бестужев, ложась спать. Он был доволен своим днем — правда, латынью не позанимался, зато какую чудесную штуку придумали они с Мишей. Теперь только осталось князю немного взяться за ум — и все пойдет путем. А там, глядишь, и по всей тюрьме можно будет перестукиваться, даже согласовывать свои показания!

Возможности были безграничны!

На следующее утро последовало сообщение от Саши. Он явно пользовался похожим шифром — его послание состояло из ритмических пар. Два–три сигнала с паузами, потом частый стук, потом опять с паузами. Бестужев записал, но получилась у него полнейшая чушь. Саша пользовался какой–то другой азбукою. На самом деле не составило бы особенного труда расшифровать и ее… если бы она имела смысл! Николай Александрович бился полдня, пока не понял: Одоевский просто решил, что его развлекают, а выстукивал он в ответ совершенно произвольные ритмические фигуры!

Ближе к вечеру, когда грубого и неприятного дневного охранника сменил Соколов, Николай Александрович снова взялся за Одоевского.

— Жертва моя вечерняя, — стал он, как бы молясь, напевать из церковного канона, — жертва–а–а…

При этом он несколько раз простучал слово жертва.

Одоевский тоже спел какую–то молитву, но на стук не ответил.

— Никола! — раздалось с Мишиной стороны, — я все понял, не трудись понапрасну!

Прекрасный поэт Александр Одоевский не знал последовательности букв в русском алфавите!

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ, МАРТ

Он проснулся, как частенько нынче просыпался — на своей походной кровати, устроенной в кабинете. Еще только начинало светать, но уже какая–то птица так и заливалась на ветке под окном. Весна! Николай Павлович сел на кровати, натянул рейтузы, сунул ноги в сапоги, потянулся — суставы хрустнули. Совсем он в последнее время забросил гимнастику — на улице было холодно, да и времени не стало совсем. Лишь иногда по вечерам в большой зале с колоннами фехтовали они с адъютантом Кавелиным. Фехтовал Кавелин не ахти как, зато хоть не поддавался ему сразу же, как все остальные, этим, по крайней мере, был полезен. Эдак и распуститься недолго! Николай набросил на себя мятую сорочку и решительно отправился вниз на улицу. Снега во дворе почти не было — лежала только большая подтаявшая серая куча у самого крыльца. Весна! У караулки, где всегда занимался он раньше, стоял незнакомый усатый солдат, который испуганно вытаращился и вытянулся перед ним в струнку.

— Как зовут? — по привычке спросил царь.

— Брусков, Ваше императорское величество! — глаза у него были вытаращены до невозможности, вот–вот выскочат.

— Принеси–ка мне ружьишко, Брусков, — как можно ласковее попросил Николай Павлович — ему стало жалко солдата.

Выделывая артикулы, он вспомнил, что давно уже не видал того солдатика, с которым они так весело когда–то болтали по утрам, и ему стало интересно, куда это он делся. После упражнений, запыхавшись, подозвал он караульного.

— Тут был у вас такой солдатик, небольшого росточка, — он рукой показал какого, — кажется, Филимонов Сергей. Где он?

— Не могу знать, Ваше императорское величество!

— Ротного ко мне!

Пулей прибежавший ротный, капитан Прибытков, точно так же вытягивался в струнку и робел, как солдат. К этому Николай Павлович еще не совсем привык — к этой всеобщей боязни. Чем ниже чин, тем мягче он старался разговаривать с людьми, но они все равно, глядя на него, менялись в лице так, словно видели перед собою привидение.

— У тебя в роте Сергей Филимонов?

— Так точно, Ваше императорское величество, — рапортовал Прибытков, — арестован-с… в связи с событиями 14‑го числа-с!

— А он в них участвовал, капитан? — усмехнулся Николай. Ему показалось забавным, что розовощекий Филимонов с его пуговичным носиком был способен на участие в мятеже. Капитан замялся.

— Участие рядового Филимонова в декабрьском неустройстве-с устанавливает полковой суд, Ваше величество!

— Нынче у нас уже март, капитан. Можно было б и установить. Пришли его ко мне, да не мешкай!

Николай Павлович, как всегда умылся холодной водой из бочки, растерся ветошью и застегнул рубаху до самого горла. Теперь, даже рано утром, ему уже нельзя было пройтись по дворцу расхристанным. Жизнь у него давно была уже совсем другая.

Весь этот день он занимался полицейским ведомством. Первая же инспекция показала, что нерешенные дела в участках пылятся годами, поэтому теперь он наезжал с неожиданными проверками в разные округа столицы и требовал отчитываться о наведении порядка в делах. Порядку больше не становилось. Сегодня заглянул он в книгу, куда заносились происшествия по Васильевскому острову. «Найдено на улице мертвых тел — 2» — значилось в книге. Далее следовало: «Скончавшихся от неизвестных причин — 2». А графою ниже стояло: «Итого — 4».

Полицмейстер, генерал Шульгин, стоял перед ним, как истукан, глядя ему прямо в глаза преданным собачьим взглядом, и никак не мог объяснить, что означает цифра четыре.

— Ты пойми, генерал, — выговаривал ему Николай Павлович, — ни ты, ни я за каждым дураком–квартальным проследить не можем. А даже если и сможем в Петербурге, уже до Ярославля нам не добраться. Однако лестницу метут сверху… Ты согласен со мной?