Богач, бедняк - Ирвин Шоу

На улице шел дождь. Холодный, моросящий февральский дождь, перемешанный с туманом, тянущимся от реки. В лицо ему дул ледяной, колючий ветер. Рудольф кашлял в поднятый воротник пальто, а за ворот его рубахи стекали капли дождя. Он медленно шел домой, и на душе у него было тяжело, ему хотелось плакать. Ему не нравились все эти сцены с Джулией, но они возникали все чаще и чаще. Если бы они только занялись любовью, настоящей физической любовью, а не этим разочаровывающим глупым обжиманием с поцелуями, после которого оба не испытывали ничего, кроме жгучего стыда, то они не цапались бы, как кошка с собакой, — он был в этом абсолютно уверен. Но он никак не мог заставить себя пойти дальше. Такие желания нужно прятать подальше, и им по-прежнему придется лгать друг другу, таиться где-нибудь в укромном месте, словно они преступники. Он давно уже все обдумал. Или это будет настоящий, доведенный до совершенства секс, или его не будет вообще.

Портье отеля распахнул перед ними двери апартаментов. С балкона открывался чудный вид на Средиземное море. В воздухе пахло жасмином и тимьяном. Двое бронзовых от загара молодых людей — мужчина и женщина — равнодушно оглядели номер, бросая нетерпеливые взгляды на море. Рассыльные в униформе внесли в комнату множество их кожаных чемоданов, расставили их по всем комнатам.

— Ca vous pleut?[39] — спросил портье.

— Cava![40] — ответил бронзовый молодой человек.

— Mersi, man sieul[41]. — Портье, пятясь задом, вышел из номера.

Двое бронзовых от загара молодых людей, мужчина и женщина, вышли на балкон, чтобы полюбоваться морем. Они целовались на фоне небесной голубизны. Запах жасмина и тимьяна стал ядренее.

Или…

Это всего лишь маленькая лесная избушка, утопающая в глубоком снегу. За ней возвышались горы. Весело смеясь, двое бронзовых от загара людей, мужчина и женщина, вошли, стряхивая с себя налипший снег. В камине гудел огонь. Снежное покрывало укутало все вокруг чуть ли не до окон избушки. Они здесь были совершенно одни, одни во всем мире. Двое молодых, бронзовых от загара людей, мужчина и женщина, медленно опустились на пол перед полыхающим пламенем.

Или…

Двое молодых, бронзовых от загара людей, мужчина и женщина, шли по красному ковру по перрону. Поезд на Чикаго — «Двадцатый век» — пыхтел, весь сияя, на рельсах. Двое молодых людей, мужчина и женщина, прошли мимо кондуктора в белом халате, поднялись по лесенке в вагон. Отдельное купе было сплошь уставлено цветами. Чувствовался аромат роз. Двое молодых, бронзовых от загара людей, мужчина и женщина, улыбнулись друг другу и пошли по коридору к вагону-ресторану, чтобы там выпить.

Или…

Рудольф надрывно закашлял под дождем. Он повернул на свою Вандерхоф-стрит. По-моему, я слишком много насмотрелся кинофильмов.

Через решетку перед пекарней из подвала пробивался свет. Вечный огонь. А Аксель Джордах, этот Неизвестный солдат! Если отец умрет, подумал Рудольф, кто-нибудь выключит за него свет в подвале?

Рудольф колебался, не зная, что делать. Вертел ключ от дома в руке. После того вечера, когда его мать произнесла свою безумную речь по поводу тридцати тысяч долларов, ему было жалко отца. Отец ходил по дому медленно, тихо и осторожно, словно человек, только вышедший из госпиталя после серьезной операции, словно человек, почувствовавший на своем плече предостерегающее, холодное прикосновение смерти. Аксель Джордах всегда казался Рудольфу сильным человеком, очень сильным. Голос громкий, движения резкие, небрежные. Теперь Рудольфа пугали его неуверенные, замедленные жесты, его долгое молчание, он нарочито медленно, словно извиняясь за создаваемый им шум, беззвучно разворачивал газету или готовил себе кофе. Рудольфу казалось, что отец готовит себя к смерти. Стоя в темном коридоре, взявшись одной рукой за лестничные перила, Рудольф впервые за всю свою жизнь спрашивал себя: любит ли он отца?

Он подошел к двери в пекарню, открыл ее своим ключом, прошел в заднюю комнату и спустился в подвал.

Отец ничего не делал. Просто сидел на скамье, уставившись вперед, в жаркую печь. Бутылка виски стояла рядом на полу, у его ног. Кошка съежилась в углу.

— Хелло, пап.

Отец, медленно повернув к нему голову, кивнул.

— Я пришел узнать, не нужно ли тебе помочь?

— Нет, не нужно. — Он поднял скользкую от потных рук бутылку, поднес ее к губам, сделал небольшой глоток. Виски обожгло ему рот и горло.

— Ты весь промок.

— На улице дождь.

— Сними пальто. Для чего сидеть здесь в промокшем пальто?

Рудольф, сняв пальто, повесил его на крючок возле двери.

— Ну, как дела, па? — Такого вопроса он никогда прежде отцу не задавал. Отец чуть слышно фыркнул. Он сделал еще один глоток из бутылки.

— Чем занимался сегодня?

— Ходил на вечеринку.

— Вечеринка, — кивнул Аксель. — Ты играл на трубе?

— Нет, не играл.

— Чем же люди в наши дни занимаются на вечеринках, а?

— Ну… танцуют, слушают музыку, ребячатся.

— Я тебе не говорил, что, когда был мальчиком, учился в балетной школе? В Кельне. В белых перчатках. Меня там учили, как кланяться публике. Кельн очень хороший город, особенно летом. Может, я когда-нибудь туда вернусь. Там они сейчас начинают все с нуля, может, это как раз и место для меня. Одной развалиной станет больше.

— Что ты, папа. Не нужно так говорить, прошу тебя.

Аксель сделал еще глоток из бутылки.

— Сегодня у меня был один визитер, — сказал он. — Мистер Харрисон.

Мистер Харрисон — владелец их дома. Он регулярно в третий день каждого месяца приходил за квартплатой. Ему было не меньше восьмидесяти, но он никогда не забывал собирать с жильцов деньги. Лично. Но сегодня — не третье число, значит, его визит объяснялся каким-то важным обстоятельством, подумал Рудольф.

— Чего ему нужно?

— Городские власти собираются сносить наш дом, — объяснил Аксель. — Возведут на этом месте целый квартал жилых домов с магазинами на первом этаже. Порт-Филип расширяет свои границы. Прогресс есть прогресс, утверждает мистер Харрисон. Ему восемьдесят, а он все еще прогрессирует. Вкладывает в этот проект кучу денег. В Кельне всю работу по сносу зданий и домов выполнили авиационные бомбы. В Америке они делают то же самое, но с помощью денег.

— Когда же нам съезжать?

— До октября он подождет. Харрисон сказал, что он поставил меня заранее в известность, чтобы я смог подыскать себе другой дом. Какой заботливый старикан, этот мистер Харрисон!

Рудольф окинул взглядом знакомые, потрескавшиеся стены, железные заслонки печи, окно, выходящее на решетку тротуара. Как странно, думал он, дома, который он знал всю свою жизнь, скоро не будет, он исчезнет. Он всегда хотел покинуть когда-нибудь этот дом. И вот теперь дом сам покидал его.

— И что мы будем делать?

— Не знаю, — пожал плечами Аксель. — Может, там, в Кельне, нужен пекарь. Если я случайно встречу пьяного англичанина однажды какой-нибудь ненастной ночью на берегу реки, то договорюсь и заплачу за проезд до Кельна, в Германию.

— О чем ты говоришь, пап? — резко возразил Рудольф.

— Но ведь именно так я приехал сюда, в Америку, — тихо сказал Аксель. — Я шел следом за одним англичанином, который сорил деньгами в баре в районе Сан-Паули в Гамбурге, и стал угрожать ему ножом. Завязалась драка. Англичане ничего никогда не уступают без драки. Я вонзил нож ему в брюхо, вытащил у него из кармана бумажник с деньгами, а тело бросил в канал. Помнишь, когда я разговаривал с твоей учительницей французского, я сказал тогда, что убил одного человека ножом?

— Помню, конечно!

— Мне всегда хотелось рассказать тебе эту историю, — продолжал Аксель. — Когда в разговоре твои приятели начнут говорить, что их предки с «Мейфлауэра», то ты им скажи, что твои предки родом из бумажника, набитого пятифунтовыми банкнотами. Ночь была туманной. Этот англичанин наверняка был чокнутым, кто же ходит по такому району, как Сан-Паули в Гамбурге, с кучей денег в кармане? Может, он хотел трахнуть всех проституток города и боялся, что у него не хватит денег, чтобы расплатиться. Вот почему я и говорю, если мне удастся встретить англичанина у реки, то, может, мне удастся вернуться на родину. Совершить обратное путешествие.

Боже, с горечью подумал Рудольф, ведь он спустился сюда, чтобы поболтать со стариком в его «конторе»…

— Если тебе пришлось бы укокошить англичанина, — не останавливался отец, — то ты никогда не признался бы в этом своему сыну, правда?

— Не понимаю, для чего ты затеял этот разговор?

— Ах вон оно что! — воскликнул Аксель. — Ты собираешься сдать своего отца в полицию, не так ли? А я-то и забыл про твои высокие принципы.

— Па, забудь о прошлом. Обязательно забудь. Для чего говорить об этом, когда с тех пор минуло столько лет? Какая от этого польза?