Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя - Сергей Беляков

Пройдет полтора года после этой записи, и Шевченко с гневом откажется сотрудничать с Иваном Аксаковым. Когда Максимович предложил Шевченко прислать стихи для славянофильской газеты «Парус», которую задумал издавать Иван Сергеевич, автор «Кобзаря» довольно резко отказался. Одна из причин была такой: «Парус» в своем манифесте перечислил всю «славянскую братию», но украинцев-малороссов не вспомнил: «Мы, видишь ли, слишком близкие родственники. Когда наш батько горел, то их батько руки грел»[988].

Максимович попытался все-таки убедить поэта не обижаться на Аксакова и согласиться сотрудничать с ним, но цензура закрыла «Парус» уже после второго номера, так что вопрос решился сам собой. Однако вспышка Шевченко и разрыв с Аксаковым был предопределен, как предопределен будет и разрыв уже самого Ивана Аксакова с «украинофилами».

Русские люди убеждены, будто они любят Украину, а на самом деле реальной Украины они не знают и не любят. Это пишет современный украинский филолог и писатель Микола Рябчук[989]. В чем-то он, быть может, и прав. Слишком сильное сближение русского с украинской культурой могло привести к результатам противоположным. Русский мог начать незаметно украинизироваться, изучать украинский язык, перенимать обычаи и взгляды. Как ни странно, даже в XIX веке находились такие. Александра Ставровская, русская девушка из Архангельской губернии, вышла замуж за ссыльного украинца Петра Ефименко и так прониклась обаянием украинской культуры, что ее сочинения и сейчас правильнее причислить не к российской, а именно к украинской исторической науке. Среди таких увлеченных русских украинофилов был и художник Лев Михайлович Жемчужников. Целыми днями он бродил по малороссийским селам, писал этюды, наброски для будущих картин. И украинцы уже вполне принимали русского художника за своего.

Но этот путь – переход если не прямо в украинцы, то уж точно в русские украинофилы, – мало кого привлекал. Гораздо чаще русский, столкнувшись с национальными особенностями украинца, становился врагом всего украинского по крайней мере на некоторое время. Если русский был деликатен, то старался не показать своих чувств, но сами чувства все-таки были.

Даже в лучшие для русского и украинского народов дни, когда дружба двух славянских народов еще казалась вечной и нерушимой, слишком близкое знакомство друг с другом пробуждало дремавшую неприязнь к чужому.

Вот письмо Надежды Сергеевны брату Ивану Сергеевичу от 16 января 1850 года: «Гоголю я пела, по его просьбе, малороссийские песни <…> которые и теперь звучат в ушах моих. Как они неотвязны! Мотив в них так ярко обозначен, так легок и жив, что легко запоминается, и по тем же причинам скоро и надоедает. Как сравнить с русской песней! – ее и схватить трудно, а если остается в памяти, то раздается в ушах отдельными протяжными звуками или выдающимися вперед музыкальными фразами. Как успокаиваешься и отдыхаешь, когда споешь русскую после малороссийской»[990].

19 марта 1850 года у Аксаковых собрались гости. Были и малороссияне – Гоголь, Бодянский и Максимович, – и русские: Хомяков, поэт, философ, изобретатель, несостоявшийся русский Леонардо да Винчи, человек гениальных способностей, реализовавшихся только отчасти, Сергей Соловьев – крупнейший русский историк XIX века, без ссылок на которого до сих пор не обходится ни одно фундаментальное исследование по истории России. Цвет нации, точнее – двух наций, потому что этот вечер, вполне дружеский, показал, как все-таки различаются русские и украинцы. Через день, 21 марта, Сергей Тимофеевич написал сыну Ивану, который в это время служил в Ярославле. В письме чувствуется еще не успокоенное, не остывшее раздражение. Даже нейтральное и вполне обычное в письмах русских славянофилов слово «малороссияне» не используется ни разу. Вместо «малороссиян» здесь стоит нарочито грубое, вульгарное – «хохлы»: «Гоголь декламировал, а остальные хохлы делали жесты и гикали». Вдумаемся: «хохлы» – это Гоголь, Бодянский и Максимович! «Бодянский был неистово великолепен, а Максимович таял, как молочная, медовая сосулька». При этом Гоголь декламировал украинские думы безымянного автора, которого Аксаков презрительно назовет «хохлацким Гомером». И как приговор русско-украинскому единству звучит ударная фраза, искренняя и, видимо, точная характеристика этого торжества: «…я, Хомяков и Соловьев любовались проявлениями национальности, но без большого сочувствия: в улыбке Соловьева проглядывало презрение; в смехе Хомякова – добродушная насмешка, а мне просто было смешно и весело смотреть на них, как на чуваш или черемис… и не больше»[991].

«По народности вовсе не русские»

Михаил Петрович Погодин, издатель «Москвитянина», русский историк, к малороссиянам относился тоже с симпатией. Вспомним, как нравились ему малороссийские хаты, окруженные зелеными садами. Он был внуком крепостного крестьянина, сыном дворового человека, то есть самым настоящим русским мужиком. В стране еще сословной Погодин стал профессором Московского университета, академиком Петербургской академии наук (по Отделению русского языка и словесности), писателем и драматургом. Выдающийся собиратель российских древностей, Погодин сыграл роль и в истории Малороссии: нашел и ввел в научный оборот четырехтомную Летопись Самуила Величко, прежде не известную самим малороссиянам.

Максимович не раз вел с Погодиным дискуссию на страницах «Москвитянина» и «Русской беседы»: в 1845-м – о роли варягов в русской государственности (Погодин был норманистом, Максимович – антинорманистом), во второй половине 1850-х – о национальной принадлежности населения Киевской Руси.

Максимович, предвосхищая Грушевского и его последователей, был убежден, что в Киеве, Чернигове, Переяславле времен Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха жили малороссияне. Не предки малороссиян, а уже сформировавшийся малороссийский народ.

Погодин выдвинул смелую и, на его взгляд, убедительную гипотезу: Киев, Чернигов, Переяславль в домонгольскую эпоху населяли великороссы. Следовательно, история и культура Киевской Руси – это русская, великороссийская история и культура. Малороссияне пришли в Поднепровье из Галиции и с Волыни позднее, когда великороссы, спасаясь от татарских набегов, переселились на северо-восток.

В 1845 году на статью Погодина «Параллель русской истории с историей западных европейских государств» откликнулся Петр Васильевич Киреевский, который опубликовал в «Москвитянине» свою статью «О древней русской истории». Погодин, отвечая Киреевскому, неожиданно коснулся различий между национальными характерами славянских народов: «Великороссияне живут рядом с малороссиянами, исповедуют одну веру, имеют одну судьбу, долго одну историю. Но сколько есть различия между великороссиянами и малороссиянами! Нет ли у нас большего сходства в некоторых качествах даже с французами, чем с ними? В чем же состоит сходство? Этот вопрос гораздо затруднительнее»[992].

Погодин специально не разбирал малороссийский вопрос, не обращался к истории русско-украинских связей, не думал об идейном значении своей оговорки. Он сказал об отличиях русских и малороссиян как о чем-то для него совершенно очевидном. Да разве один Погодин замечал эти различия между «двумя русскими народностями»! Князь Долгорукий и в 1810-м, и в 1817-м пишет о русских и малороссиянах (хохлах, козаках) как о разных народах.

«Русские и малороссияне происходят от одних предков, как в тех, так и в других течет кровь древних славян; но нравы их несходны, обыкновения отличны, законы неодинаковы»[993], – констатировал Алексей Левшин в 1816 году – и не просто констатировал, но и попытался дать им свое объяснение. Он выводит этнографическое своеобразие малороссов из особенностей их исторического развития, исторической судьбы, которая много веков отличалась от исторической судьбы великороссов.

Несколько десятилетий спустя Иван Аксаков придет к сходным заключениям. Из-за татарского нашествия и долгого разрыва «связей с Северною Русью, население Руси Юго-Западной должно было естественно, в развитии своем, уклониться на путь племенной односторонности»[994], сблизиться со славянами западными и уйти далеко от северных русских, то есть от великороссов.

А еще раньше, в сентябре 1830 года, сразу в двух номерах (№ 17 и № 18) «Московского телеграфа» Николай Полевой напечатал обширную рецензию на «Историю Малой России» Д. Н. Бантыш-Каменского. Полевой вышел далеко за рамки рецензии, предложив читателям целую статью об истории и этнографии Малороссии. Собственно же работу Бантыш-Каменского Полевой оценил невысоко, уличая его в некритическом отношении к источникам и даже завершая словами: «Малороссия ждет еще своего Историка»[995].