Марк Бернес в воспоминаниях современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

Но так или иначе, я буду добиваться, чтобы песня «Враги сожгли родную хату» (именно в Вашем исполнении) была включена, если не в Вашу пластинку, то хотя бы в мою.

Вот обо всем этом я и хотел поставить Вас в известность и сказать Вам, что я все помню. Если Фурцева мне никак не ответит и вообще никак не реагирует на мою просьбу, то я напишу в другое место. Конечно, лучше было бы лично встретиться с нужным человеком и поговорить без всякого письма. Но дело заключается в том, что я уже давно и серьезно болен и потому — в буквальном смысле слова — не выхожу из своей квартиры.

Всего Вам доброго.

Ваш М. ИСАКОВСКИЙ

Москва, 19 марта 1967 г.

Дорогой Марк Наумович!

Большое Вам спасибо за Ваше новогоднее поздравление, за добрые пожелания Ваши.

Не мог Вам ответить тем же по той причине, что за несколько дней до Нового Года уехал в санаторий, где, как говорят, приболел, и вот только сейчас мало-мальски поднялся на ноги. Поэтому и отвечаю Вам с таким большим запозданием.

Теперь пробыть здесь мне остается уже недолго — всего несколько дней: кончается срок путевки.

Всего Вам самого доброго!

С искренним приветом

М. ИСАКОВСКИЙ

17 января 1969 г.

Санаторий «Барвиха».

P.S. А «Прасковью» в Ваше[м] исполнении знают все на свете и всем очень нравится Ваша манера исполнения.

М. И.

Человек и артист

МАРК ГАЛЛАЙ

Требовательность

Летчик-испытатель Ануфриев — в комбинезоне, шлеме, с поднятыми на лоб очками, с надетым парашютом, при кислородной маске, болтающейся у плеча, словом, в полной летной экипировке — садился в самолет.

Сделав шаг к машине, он взялся рукой за борт кабины, на мгновение полуобернулся, показав свой волевой профиль и соответствующее ситуации суровое выражение лица, полез наверх, уверенно упираясь подошвами массивных башмаков в тонкие перекладины приставной лесенки.

Усевшись в кабине и привязавшись ремнями, он быстро осмотрел приборную доску и скомандовал: «К запуску». А потом небрежно разбросал ладони обеих рук в стороны — жест, известный на любом аэродроме мира и означающий «убрать колодки из-под колес», — уверенным рывком надвинул прозрачный фонарь кабины и, перенеся сосредоточенный взгляд вперед, начал выруливать. Самолет тронулся с места, и секундой позже старый воздушный волк Ануфриев вышел за пределы кадра…

Все это выглядело вполне достоверно. Но именно выглядело — на глаз, а не на слух. Любимое авторами авиационных статей и очерков выражение «двигатель взревел, и…» к данному случаю решительно не подходило. Двигатель молчал. Единственный звуковой эффект, нарушавший тишину при трогании самолета с места, состоял в команде: «А ну, взяли!» — услышав которую, несколько механиков и мотористов дружно наваливались на самолет и толкали его несколько метров вперед.

Но тут постановщик фильма режиссер Анатолий Михайлович Рыбаков кричал:

— Стоп!.. Еще дубль.

Эти слова оказывали действие поистине магическое: Ануфриев «снимал» волевое выражение с лица и вообще исчезал, превращаясь совсем в другого человека — артиста Марка Наумовича Бернеса, которому было жарко в плотном летчицком обмундировании, у которого от хождения с надетым тяжелым парашютом вверх и вниз по лесенке покалывало сердце и который вообще считал, что отснятых дублей более чем достаточно.

— Что, Толя, — переспрашивал он режиссера, — еще дубль?

И, получив подтверждение, засовывал в рот очередную таблетку валидола, кряхтя поднимался и вылезал из кабины (казалось, это вылезает кто-то другой, а не тот летчик, который только что так лихо влезал в нее). Самолет откатывали в исходное положение, и все повторялось сначала: летчик-испытатель Ануфриев — в комбинезоне, с поднятыми на лоб очками, с надетым парашютом, при кислородной маске…

До того как меня, летчика-испытателя, назначили консультантом фильма «Цель его жизни» (авторы сценария А. Меркулов, В. Иванов), я в течение многих лет знал и любил кинематограф только как зритель. И киноактеров, естественно, знал только на экране.

И вдруг, пожалуйста, — возможность, более того, даже прямая обязанность (что ни говорите, консультант!) целыми часами наблюдать, как в нескольких метрах от меня напряженно работают «живые» В. Сафонов, М. Бернес, Л. Шагалова, Г. Абрикосов…{96}

Первое, что, помнится, произвело на меня сильное впечатление, было это самое «работают». Конечно, я и раньше знал, что и снимать фильмы, и сниматься в них — отнюдь не легкое развлечение, а настоящий труд. Но только увидев его вблизи, я понял, какой это тяжкий, изматывающий, требующий предельного напряжения всех душевных, а иногда и физических сил труд!

За первым открытием пошли следующие. Многие с юности засевшие в голове наивные зрительские представления рушились одно за другим. В том числе и представления чисто подсознательные. Ну в самом деле, спроси меня кто-нибудь, отождествляю ли я личность актера с внутренним обликом сыгранных им персонажей, я, конечно же, уверенно дал бы отрицательный ответ. Но ответ был бы чисто умозрительным. А в глубине души (как, наверное, и во многих других столь же мало искушенных в тайнах высокого искусства душах) сидела, оказывается, неосознанная склонность прокладывать некие связи между актером и его персонажами, особенно если актер был такой, как Бернес: яркий, талантливый, запоминающийся, а исполненные им роли — довольно близкими по своей тональности.

Вообще говоря, эта зрительская иллюзия общеизвестна. Многие актеры в своих статьях, интервью, на встречах со зрителями немного смущенно сообщают:

— Я не совсем такой (такая), как мои герои…

Но к Бернесу слова «не совсем такой» решительно не подходили. Он был совсем не такой.

Речь шла не о несовпадении, а о резком контрасте. Поэтому так и запомнилась мне та, в общем, проходная и для артиста, и для всего фильма сцена, с которой я начал эти краткие воспоминания.

Пока трещала кинокамера, перед нами был спокойный, очень уверенный в себе, прошедший огонь, воду и медные трубы старый воздушный волк Ануфриев. А сразу после команды «Стоп!» — полный антипод означенного волка: нервный, усталый, не очень здоровый (тогда большинство его коллег считало, что скорее — мнительный), делающий трудное дело и не скрывающий, что ему трудно, человек.

Почти все запомнившиеся нам персонажи Бернеса принадлежали к категории железно волевых. Реже — иронично волевых. Ко всякого рода опасностям и жизненным невзгодам они относились с великолепным пренебрежением, а из столкновений с неблагоприятными обстоятельствами неизменно выходили победителями. Едва ли не единственное исключение — летчик Сергей Кожухаров в «Истребителях» (за эту роль авиаторы прочно признали Бернеса «своим»). Но и Кожухаров встречает свалившееся на него несчастье — слепоту — сдержанно, твердо, без бурных проявлений отчаяния… Так что, в общем, и его можно отнести к той же категории железных людей.