Спорим, тебе понравится? (СИ) - Коэн Даша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Получи! — и обнажённую кожу спины без конца и без края принимается жалить грубая портупея.
Кажется, на ударе десятом у меня лопается кожа.
— Не надо! — сбитым шёпотом пытаюсь я достучаться до разъярённой матери, но та лишь без устали замахивается на меня. Она не слышит ни слова. Да и я, кажется, сорвала голос, и теперь изо рта вырываются лишь хриплые стоны, которые ещё больше растравляют ненависть моего палача.
Она осекается только тогда, когда я снова пытаюсь увернуться и хлёсткий, безжалостный удар прилетает мне по скуле. Охаю, закрывая лицо.
— Не надо, мама! — насилуя голосовые связки, каркаю я.
— Надо, дрянь ты эдакая! Я научу тебя уму-разуму. Я выбью на твоей коже нравственные постулаты, если потребуется! Выжгу их раскалённым металлом! Вырежу ножом, ты поняла меня!
— Нет! Прошу...,— ору я, пытаясь подняться, но снова падаю, получая удар по лицу наотмашь. Голова запрокидывается назад и я, теряя равновесие, заваливаюсь набок, успевая лишь свернуться в позу эмбриона, прежде чем получить следующую дозу издевательств. Металлический привкус разливается во рту. Ремень задевает шею, ранит ухо. Снова прилетает по пальцам, когда я пытаюсь закрыть лицо.
Дальше всё как в тумане...
В комнату на наши крики врывается бабка и принимается равнодушно взирать на то, как мать, тяжело дыша, снова и снова замахивается на меня с ремнём.
— Всю ночь шлялась где-то, блудница!
— Бей сильнее, дочка, — слышу монотонный призыв бабки, — это сам Бог постучался в нашу семью и вложил в твою руку своё слово. Бей её им, пока до этой грешницы не дойдёт, что такое хорошо, а что такое плохо.
Чувствую, как задирают на мне подол платья и приспускают колготки с нижним бельём. Я не в силах больше сопротивляться. Мне страшно. Мне больно. Я растоптана.
— Пожалуйста, — обескровленными, искусанными губами умоляю я, но тут же получаю по ним ещё один удар. Это бабка.
— Заткнись! И попробуй только ещё раз рот свой открыть, мерзкое отродье!
Не знаю, сколько продолжался этот кошмар, но могу сказать точно, что после жалобных криков, я замолчала и лишь тихонечко скулила, пытаясь обмануть собственное сознание.
— Это всё неправда, — бормотала я бессвязно, вздрагивая, когда бляшка в очередной раз вонзалась в мою плоть, — я не здесь, не здесь...
В одном шаге от тёмной пропасти, в которое спешило провалиться моё сознание, мать всё-таки выбилась из сил, и в изнеможении рухнула в то же самое кресло, в котором дожидалась меня. А затем расплакалась навзрыд, отшвыривая от себя ремень.
— Я воспитала шлюху! — сетовала она горестно. — Ну, с кем ты была, потаскуха? Отвечай!
— Ни с кем, — выдохнула я и постаралась прикрыть избитые ягодицы подолом платья.
— Не слышу! — схватила он со стола какой-то учебник и в остервенении зашвырнула его в меня. Реакции притупились. Увернуться не вышло.
— Ни с кем, клянусь, — попыталась я приподняться, но тут же рухнула обратно, задохнувшись от боли, что прошила каждую клеточку моего тела.
— Лживая, подлая, изворотливая дрянь! — заголосила мать.
— Хуже, — выплюнула бабка, — пусть собирает манатки и проваливает из нашего дома. Немедленно. Прямо сейчас!
Сердце пропустило болезненный удар о рёбра и затихло, в ужасе ожидая окончательного приговора.
— Мама, уйди, — внезапно услышала я просьбу, озвученную родительницей.
— Но...
— Уйди, сказала!
Закрываясь, скрипнула дверь, а через пару мгновений комната погрузилась в зловещую тишину, нарушаемую только нашими хриплыми дыханиями. Моё — от боли. У той, что звалась моей матерью — от ярости.
— С кем ты была, Вера?
— Ни с кем.
— Ладно. Я тебе подыграю. Ты ещё девственна?
— Да.
— Завтра я за волосы потащу тебя к гинекологу! Это ты понимаешь? Тогда ты получишь не только за блуд, но еще и за вранье!
— Тащи, — пульсируя от зубодробительной боли, безучастно прошептала я и снова тихо расплакалась, чувствуя себя униженной до такой степени, что хотелось просто сдохнуть прямо здесь и сейчас.
И гори в аду эта женщина, что породила меня на свет!
Ненавижу её!
— Ты была с Басовым, Вера?
— Тебе теперь везде будет мерещиться этот парень?
— Если ты была с ним, то я просто придушу тебя голыми руками. Вот тебе моё слово!
— Души, мама. Сделай уже наконец-то то, что тебе так хочется.
— Кто это был?! — снова заорала она, что есть мочи, и разрыдалась.
— Шесть утра, мам. Люди спят.
— Кто это был?! Отвечай, позорная ты потаскуха!
— О-о, а кто был тот, с кем ты нагуляла меня, моя безгрешная мамочка? — срывающимся, исковерканным болью голосом закричала я.
Боже! Я чудовище! Но спросить это сейчас было всё равно, что вколоть себе убойную дозу обезболивающего. И вот уже не имеет значения, что все мои ягодицы, бедра, спина и руки изуродованы ярко-алыми рубцами, некоторые из которых налились сукровицей.
— Ты больше мне не дочь, — встала она на ноги и посмотрела на меня как на кусок говна.
— Очень жаль, — охнула я и всё-таки приподнялась, становясь на колени, — очень жаль, что тебе понадобилось восемнадцать лет, чтобы дойти до этого понимания. Сделай ты это раньше, и тогда, возможно, государство и приёмная семья дали бы мне чуть больше любви, чем ты — женщина, которую я не просила меня рожать!
— Ты под домашним арестом, Вера, — усмехнулась мать, напрочь проигнорировав мои слова, а затем направилась на выход из комнаты, но перед тем, как выйти, всё-таки припечатала меня напоследок парочкой ласковых, — и да, лучше бы в той аварии умерла ты, а не моя Ира.
— Лучше бы я вообще не рождалась, — прошептала я уже закрытой двери, а затем соскоблила себя от пола и, охая, добралась до кровати.
Рухнула в неё, не раздеваясь и скуля побитым щенком.
Снова одна...
Снова потонула в собственных слезах. Обняла себя крепко-крепко, потому что больше было некому, и растворилась в боли, запоминая каждую её грань.
Чтобы помнить, что это значит — любовь, забота и участие родной мамы.
Но через секунду не выдержала этой битвы с мукой в одиночку и достала из укромного места из-под матраса тот самый телефон, сразу же открывая переписку с Ярославом.
Я же теперь не одна. У меня есть он — мальчик с глазами цвета счастья. Мой родной. Мой любимый. И он обязательно придёт и станет моей анестезией. Моей отдушиной. Моей верой в то, что я ещё кому-то не безразлична в этом, полном уродливых чудовищ, мире.
«Ты нужен мне. Сегодня. Сейчас!»
Сообщение повисло непрочитанным конвертиком, а я до крови прикусила щеку изнутри и прошептала:
— Пожалуйста, ответь. Без тебя я не справлюсь...
Вероника
Не помню, как вырубилась. Помню лишь то, что до последнего ждала ответа от Ярослава, но не дождавшись, смирилась с испепеляющей тело агонией и позволила ей затянуть меня на самое дно глубокой чёрной норы. Не знаю, сколько плавала там без чувств, без эмоций, без мыслей. Но очнулась моментально, стоило лишь двери в мою комнату едва слышно скрипнуть.
Встрепенулась, заходясь от ужаса, но тут же облегчённо выдохнула и снова прикрыла веки. Видимо, по инерции и уже в полусне я всё-таки спрятала телефон обратно под матрас. Я не могла себе позволить, чтобы мать и это у меня забрала.
С неё хватит!
Почти сразу же почувствовала, что со мной происходит что-то неладное, но слабость, и ломота в костях зазывали меня вновь уйти с ними за черту.
Там хорошо. Там не больно.
— Температурит? — резанул по истерзанным нервам голос бабки, и я тут же инстинктивно дёрнулась, прикрывая лицо ладонями. С неё станется, она и лежачего кинется лупить по надуманной причине, только бы выместить собственную злобу.
— Да, — сухо отвечает мать.
— Ничего, до вечера оклемается, а нам уже пора, иначе на богослужение опоздаем.
— Погоди, — отмахивается та и я почувствовала, как под подмышку мне сунули прохладный градусник.
— Бога нужно славить, Алечка, а не с этой распутницей нянчиться. Она заслуженно получила, пусть болью своей теперь грехи искупает.