Оживший кошмар русской истории. Страшная правда о Московии - Андрей Буровский

— Обратите внимание, — говорил Эдуард Сальманович Кульпин, балансируя на омытом морем, черном камушке, — какие довольные лица у казаков, штурмующих морозовскую мануфактуру… 1895 год, до революции далеко. А какие счастливые лица у рабочих, швыряющих булыжники в казаков! Полное впечатление, что русским людям нравится друг друга истреблять.

С точки зрения социоестественной истории, — добавляет Эдуард Сальманович, подумав, — тут и нет ничего удивительного. Ведь выходов из кризиса природы и общества только четыре: завоевать кого-то и жить за его счет; расселиться на незанятые земли; перейти к новым, интенсивным технологиям… Или, — вскидывает голову Эдуард Сальманович, — надо уменьшить число людей.

Если ртов становится чересчур много, если началась борьба за хлеб и чистую воду, чистый воздух — то ведь любой становится врагом. Или вернее — просто лишним. Люди на подсознательном уровне хотят, чтобы их стало меньше. Им и правда приятны сцены гибели — это ведь сцены решения кризиса. Тут огромное количество возможностей — от желания самому погибнуть, или по крайней мере не иметь детей, до стремления объединиться с кем-то, более тебе близким, и с ними вместе уменьшать число «других». Не так уж важно, кто эти «свои», а кто «чужие». Истреблять можно «буржуев», казаков, евреев, поляков, «кулаков», неважно кого именно. Важно, что у всех или по крайней мере у большинства в голове ясно сидит: людей слишком много! Надо, чтобы их стало меньше!

И вот погромы, террор первых лет XX века. Десятки тысяч жертв… Мало!

Первая мировая война — 10 миллионов покойников. Мало!

Террор двадцатых годов, расказачивание, голод в Поволжье — пять или шесть миллионов… Мало!

Террор тридцатых, коллективизация — двадцать или тридцать миллионов покойников… Мало!

Вторая мировая война — тридцать или сорок миллионов покойников…

Вот теперь как будто хватит. И Россия на какое-то время успокаивается, останавливается, до конца восьмидесятых, до «перестройки». А сейчас тоже в головах, в подкорке сидит, что людей чересчур много. И россияне приведут к власти любое правительство, поддержат любую политику, лишь бы число людей уменьшалось[116].

Так же и в начале века… Почему пришли к власти именно большевики? Почему не те же эсеры? Да потому, что тогда покойников было бы меньше, а россиянам нужен был как раз тот, при ком покойников будет как можно больше.

Надо было видеть лица нашей конференции, право. Словно не влажный и теплый бриз повеял с мягко мерцающего, затянутого дымкой моря, а холодный сухой ветер прилетел из снежных полей Арктики. Стянуло лица холодом и страхом. А ведь люди собрались много чего видевшие и пережившие.

— Скажите… А вот эти… Которые согласны исчезнуть сами. Они ведь тоже могут быть опасны…

— Конечно! Возьмите всевозможные «батальоны смерти» во время Первой мировой войны. Люди так и говорили — мол, хотим умереть. А скольких с собой прихватили?

Тишина. Работа мысли на всех лицах.

— Э-ээ… Эдуард Сальманович… А никак нельзя вести себя иначе? Например, привести к власти правительство, которое как раз остановит взаимное истребление?

— Можно! Конечно, можно! Но для этого нужно, чтобы большинство населения, хотя бы значительная часть, хотело бы не уменьшения числа населения, а перехода к интенсивным технологиям. Это же стихийный, подсознательный процесс…

— А иначе…

— А иначе независимо от лозунгов, при любых поворотах политики все будут искать одного: как бы людей стало меньше. И убивать друг друга будут зверски, с невероятной жестокостью — потому что все лишние, каждый — конкурент остальным.

Тут у меня перед глазами явственно встали вдруг уже не батальоны смерти, а образ почти что литературный: гоголевские «козаки», в конном строю идущие на пушки. События почти того же времени — солдаты Бориса Годунова, поджаривающие на сковородках младенцев в Комарницкой волости.

— Эдуард Сальманович… Вот невероятные жестокости, которыми сопровождались опричнина, Ливонская война, Смутное время… Жестокости, которые невозможно объяснить рационально!.. По-вашему, они имеют ту же природу?

— А как же… Это время кризиса природы и общества в России. Время, когда людей оказывается слишком много, когда люди вызывают ненависть друг у друга. По-другому и не может быть.

И мы какое-то время еще сидим, слушая усиливающийся ветер, плеск волн о камни, шорох песка, осыпающегося на склонах. А потом, не сговариваясь, начинаем одеваться и отправляемся к автобусу.

Стоит ли комментировать? Ведь уже и так понятно, почему Московия плеснула в мир свою шайку зверья, почему москали всю свою историю вовсю резали и морили голодом друг друга. И почему люди Великого княжества Литовского, жители куда более населенной страны, порывались не стирать с лица земли, а кормить умирающих московитов: их-то подсознание не подсказывало им, что людей на свете слишком много.

Жизнь огромной страны по законам экстенсивного развития заставила европейцев играть с сочетаниями звуков «Татария-Тартария», а Рейгана говорить об «империи зла». Страшно осознавать, что огромная страна вдруг может непредсказуемо, нежданно навалиться на соседей — как огромная Запорожская Сечь, только с ракетами и бомбами.

Неприятно думать, что от тебя самого или от твоей страны исходит некая опасность, но до того, как отбросить, — неплохо для начала хотя бы попытаться разобраться.

Мало того, что все славяне веками рассматривались как естественные подданные Московии и никто не спрашивал, что они сами-то об этом думают. Сопротивление со стороны чехов, сербов, поляков, даже нехватка энтузиазма от вхождения в Империю воспринимались как неслыханное нахальство и веская причина двигать танки. Но СССР до 1989 года всерьез планировал уже не создание панславянской империи, а завоевание мирового господства…

Многие в России до сих пор не в состоянии понять, как много людей в разных странах отерли холодный пот, когда в 1989 году ЦК КПСС все-таки сняло тезис о неизбежности мировой революции (то есть, называя вещи своими именами, тезис о подготовке к мировой войне).

И Российская империя, и СССР были невероятно агрессивны на государственном уровне. Развивать и интенсивно использовать то, что было в Империи (а было-то невероятно многое), считалось несравненно менее важным, чем завоевание чего-то, отнятие у соседей. Можно сколько угодно ухмыляться определению про «Верхнюю Вольту с ракетами», да ведь определение-то верное. СССР задуман и осуществлен был как страна — то ли рабочий поселок, то ли колония собственного ВПК. А ВПК задумывалось как орудие мирового господства. Впрочем, об этом и больше и лучше у Виктора Суворова[117].

Остается только удивляться, как много людей, особенно старшего поколения, готовы буквально на любые жертвы, чтобы «принести им, не ведающим, как наладить счастливую жизнь» (вероятно, экологические помойки и патологическую агрессивность? Так надо понимать?).

И как много людей страдают первобытной нерасчлененностью сознания, мгновенно обнаруживая «нелюбовь к Отечеству», «русофобию» и прочие ужасы там, где развращенные цивилизацией европейцы увидят всего-навсего экологические или социальные лозунги.

«Коварно, как видим, устроен механизм государственного мифа. Апология тирании искусно переплетена в нем с патриотизмом. Оправдание террора — с национальным чувством. И потому, поднимая руку на тиранию, протестуя против террора, можете оскорбить национальное чувство, борясь за ограничение власти — превращаетесь в изменнику Родины»[118].

Подведем итог: москальство, растворенное в крови, опасно! Опасно в первую очередь для самой Руси-России, разумеется. Опасно для всего славянского мира. Опасно и для всего человечества.

Глава 15. ИСТОРИЧЕСКАЯ ВИРТУАЛЬНОСТЬ

Когда на суд безмолвных, тайных дум

Я вызываю голоса былого -

Утраты все приходят мне на ум,

И старой болью я болею снова.

Вполне могла сложиться ситуация, при которой Московия не стала бы ведущим типом цивилизации на Руси.

Московия могла бы и вообще не сложиться и по кускам, по частям войти в Великое княжество Литовское. И тогда, кстати, неясно, кто бы играл ведущую роль в будущей Речи Посполитой.

Могло бы возникнуть Великое княжество Русское и постепенно поглотить остальные княжества Руси.

Московия могла сложиться и проиграть войну Великому княжеству Литовскому или Великому княжеству Русскому.

Московия могла войти в Речь Посполитую при Стефане Батории. Московия могла войти в Речь Посполитую при Дмитрии Ивановиче. Каждый из этих вариантов означал бы одно — прекращение борьбы русской Азии и Европы, окончательную победу русской Европы над Азией (если, конечно, не обсуждать появления русской Тюмении во главе с Ханом-князем и «патриархом»-шаманом, с мешочком сушеных мухоморов вместо кадила).