Меч и ятаган - Саймон Скэрроу

К месту он подошел в предрассветный час и затаился в закоулке между домами напротив. Стокли вышел из дома с рассветом, сразу закутался в плащ и пошагал в направлении Сент-Анджело. Когда его силуэт скрылся из виду, Томас медленно прошел через улочку к окружающей двор стене и толстым деревянным воротам, отороченным известняковой перемычкой.

Ну что, так ведь и весь день простоять можно. Все-таки решившись, Баррет взял молоток и аккуратно два раза стукнул.

Спустя минуту-другую стало слышно, как где-то внутри, бормоча, открывают дверь. Затем по камням прошаркали шаги и послышался звук отодвигаемого засова. В воротах была дверь, которая приоткрылась ровно настолько, чтобы в ней умещалось лицо (судя по всему, служанки, которая сопровождала Марию в Сент-Эльмо).

— А господина нет, — сразу сказала она.

— Я знаю. Мне, собственно, не к нему, а к леди Марии.

Служанка явно удивилась. И с ходу покачала головой:

— К моей госпоже никто не ходит.

— Я пришел. Скажи ей, что у ее ворот сейчас стоит сэр Томас Баррет. И еще что он очень просит ее уделить ему хотя бы минуту времени, не больше.

Брови служанки поползли вверх, и она закрыла дверь. На засов. Утихли, возвращаясь к дому, шаги. Все попытки сдерживать волнение вызывали лишь учащенное биение сердца, да и руки, как назло, предательски взмокли. Словом, ожидание выдалось нервным. Когда снова лязгнул засов, Томас невольно вздрогнул от неожиданности: он совершенно не слышал звука шагов. Дверь отворилась. Там стояла Мария. Длинное, в пол, темно-бирюзовое платье, волосы стянуты сзади тесьмой. Из-под подола чуть проглядывают босые ступни. Мария смотрела пристально, но довольно бесстрастно. У Томаса обмерло сердце: что, если она сейчас просто скажет ему убираться? Однако дверь открылась шире, и Мария посторонилась.

— Заходи. Только быстрее.

Томас переступил через порог, и она закрыла за ним дверь. Внутренний двор представлял собой всего-навсего небольшой квадрат перед домом. Но на нем было полно горшков и подвесных корзин со всевозможными растениями и цветами, всех форм и цветовых оттенков; каждое из соцветий, казалось, только и ждало, чтобы раскрыться навстречу наступающему дню. Сбоку здесь находилась приземистая длинная скамья, затененная решеткой с вьющейся бугенвиллеей. [57]Томас снова посмотрел на Марию; теперь уголки ее губ выдавали намек на улыбку.

— Люсия, оставь нас, — повернулась Мария к служанке. — Надо начистить обувь сэра Оливера: иди займись.

Служанка, поклонившись, с чопорно выгнутой спиной поспешила по ступенькам лестницы в дом. Мария же, обернувшись, приглашающим жестом указала на скамейку. Они сели на ее противоположные края, примерно в ярде друг от друга; барьер им составляла роскошная бархатная подушка с вышивкой.

— Почему ты не дождалась меня в часовне Сент-Эльмо? — с тихой нежностью спросил Томас.

Секунду она пристально смотрела на него, после чего не вполне уверенно ответила:

— У меня было время подумать, и я… Я испугалась.

— Испугалась? Меня?

— Нет, конечно, — покачала она головой.

— Тогда кого? Сэра Оливера?

— И не его. — Она отвела взгляд и поглядела на свои аккуратно сложенные руки. — Я испугалась того, что я могу сделать. Совершу поступок, о котором мне потом придется жалеть.

— Что ты имеешь в виду, Мария?

Она вновь подняла глаза.

— Ты ведь достаточно умный человек, Томас. И прекрасно знаешь, что я имею в виду. А я знаю, что у тебя по-прежнему ко мне чувство, которое было тогда, в те годы. Это было видно по твоим глазам, по выражению лица.

Баррет кивнул.

— А ты? Ты чувствуешь… то же?

— Почему ты так решил? Особенно после того, на что ты меня обрек. — Внезапно голос ее сделался холоден, с острыми призвуками. — До того как мы с тобой встретились, я ждала замужества, и наша семья должна была породниться с одним из знатнейших домов Сардинии. У меня, небогатой дворянки, был бы дворец, титул, свита. Но затем мое сердце похитил ты. Я же была публично ошельмована и отвергнута всей моей родней. Я утратила их, потеряла тебя и нашего ребенка, и остаток дней мне предстояло провести в женском монастыре, а то и кое-где похуже. Если бы на спасение мне не пришел сэр Оливер. Этому человеку я многим, очень многим обязана. Как и ты.

— Интересно, чем?

— Уже тем, что я сейчас сижу здесь перед тобой. И тем, что тебе не приходится тиранить свою совесть больше, чем ты ее уже истерзал.

Слова кололи в самое сердце. Томас опустил взгляд на свои сцепленные у живота ладони. Возникшая тишина тянулась мучительно, а в памяти отчего-то ожила та теплая мальтийская ночь, когда они сидели, приникнув друг к другу.

— Я отдал бы все на свете, — снова заговорил Томас, — лишь бы то время для нас вернулось и я мог исправить то незаслуженное страдание, которому тебя подверг.

— Оставь прошлое в покое. Тому времени уже не бывать. Что было, то прошло.

Он резко поднял голову.

— Тогда что, что мне сделать, чтобы исправить былое? Скажи!

— Исправлять что-либо уже поздно, Томас, — с кроткой печалью произнесла Мария. — Нам остается лишь жить, как жили.

Он судорожно сглотнул.

— Я понимаю. И не смею больше тебе досаждать.

Встать со скамьи ему помешала ее ладонь: небольшая, но неожиданно властная, она удержала его за предплечье.

— Ты так быстро сдаешься? Что случилось с тем бесстрашным рыцарем, которого я когда-то знала?

— Что толку оставаться, — с горькой запальчивостью выдохнул Томас, — когда в твоем сердце нет любви ко мне?

— Так уж и нет? — Подавшись ближе, Мария нежным поцелуем притронулась к его губам, после чего отстранилась с мимолетной улыбкой. — Как ты можешь в этом сомневаться?

В груди теплой волной взбухали радость и облегчение. Губы Томаса расцвели непроизвольной улыбкой, а сам он приподнялся, норовя подсесть ближе.

Глаза Марии обеспокоенно расширились.

— А ну, — она чутко приподняла руку. — Оставайся-ка там.

— Но…

— Оставайся там, говорю. В самом деле, Томас, ради любви, которая у тебя есть ко мне, и любви, которую все еще испытываю к тебе я, держись на расстоянии. Умоляю.

Он неловко сел, смущенный и взволнованный.

— Мария, ты для меня все. Сколько времени прошло с той поры, как я держал тебя в объятиях, — целая жизнь. Ну пожалуйста, прошу тебя.

— Вот именно, — печально улыбнулась она. — Как ты сам сейчас сказал: целая жизнь, с тех самых пор у каждого своя. Ты жил у себя в Англии. Ходил, я слышала, походами по Европе. Несомненно, жизнь, полная разнообразных приключений.

— Без тебя она была пуста.

— Но ведь, так или иначе, жизнь. А я, как могла, обустраивала свою. С той поры, как заставила себя смириться с мыслью, что больше никогда тебя не увижу. — Мария притихла, и улыбка сошла с ее лица. — Два года минуло, прежде чем я вновь пробудилась к жизни. И все это время обо мне заботился Оливер. У него нежная душа, Томас, несмотря на то что он рыцарь. И он добрый человек. Я знала, что он любит меня, и сама относилась к нему с приязнью… более чем. Так что мы с ним поженились — разумеется, тайно. Орден закрывает глаза на многое, но не на все, как в этом убедились мы с тобой. И вот с той поры я его жена. Я даже научилась быть счастливой. — Невесело усмехнувшись, она пронизывающе взглянула на Томаса. — И тут вдруг в мою жизнь возвращаешься ты, врываешься подобно… шторму, урагану в моем сердце. Я не лгу. Первым же моим безотчетным желанием было кинуться к тебе в объятия, расцеловать. Я б так и поступила, дождись я тогда тебя в часовне. Но у меня оказалось время на раздумья. Время все взвесить, поразмыслить. В том числе и о том, какой удар это будет для Оливера. И что такого блаженного счастья, какое мы с тобой когда-то испытывали, у нас уже не будет никогда.

— Почему? — с мучительным напряжением спросил Томас. Каждое произнесенное ею слово было словно жернов на шею.

— Мы живем под тенью турецкого ятагана, любовь моя. И та жизнь, что мне осталась, уж Бог весть сколько… Словом, я не хочу, чтобы она оказалась запятнана горем и страданием. Я этого не вынесу. Как, наверное, и ты, Томас, если ты честен хотя бы с самим собой. — Она умоляюще на него посмотрела. — Ты ведь знаешь, что я права.

Он яростно мотнул головой.

— Так не должно быть.

Постылая ложь, опаляющая сердце уже в тот момент, как он ее произнес. Этой ночью с отрядом обреченных он уходит в Сент-Эльмо и обратно уже не вернется. Остались считаные часы, за которые дай Бог хотя бы примириться с Марией. Так зачем же распалять им обоим чувства ложными посулами будущего, которому не бывать? Она выжидательно, во все глаза на него смотрела. И он кивнул, медленно-премедленно.

— Спасибо тебе, Томас. — Глаза ее были влажны от слез. Женщина чуть придвинулась и, протянув руку, взяла его ладонь. От прикосновения ее кожи по телу прошел жаркий трепет. — А теперь давай поговорим. Без злобы, без горечи. Есть то, о чем ты должен знать.