Нулевой пациент. Книга Первая - Анна Викторовна Томенчук

— Милли, — повторил он.

— Не предложите мне называть вас по имени?

Хоул помедлил.

— Если только в приватной беседе.

Милагрос Астер-Звейц с театральным видом обвела взглядом лобби.

— Мне кажется, эту беседу можно назвать более чем приватной.

Себастьян улыбнулся. Ему нравилась эта молодая женщина, бойкая и опасная. Она совсем не походила на большинство его пациентов, но сама могла бы стать великолепным образчиком для исследования.

— Вы можете называть меня по имени во время нашей беседы, но не станете этого делать на камеру или в статье. Для этого города я психиатр доктор Хоул. Для вас - Себастьян. Договорились?

Журналистка неожиданно вспыхнула. Хоул не отследил того момента, когда ее взгляд переменился, а на лице застыло мечтательное выражение. Через мгновение она взяла себя в руки и улыбнулась ему профессионально и почти что холодно.

— Договорились, - кивнула она. — Вы человек занятой и прямой, как мне кажется…

Доктор отметил про себя этот ход. Человек занятой и прямой. Люди любят ставить клише, не слыша и не видя собеседника. Просто навязывать ему черты, которых нет. Найти объединяющую линию. Человек занятой и прямой. Нет менее прямых людей, чем психиатры. Профессия учит их терпению и молчанию. А психоанализ возводит терпение в абсолют. Хоул не был прямым человеком. Даже видя проблему, проникая в ее суть, он молчал. Или задавал вопросы.

— Расскажите мне, что творится в реанимационном отделении госпиталя имени Люси Тревер, — тем временем закончила фразу Милагрос. Ее голубые глаза сверкнули. Магическим образом появившийся в руке остро отточенный карандаш завис над крошечной записной книжкой.

Хоул поднял на нее холодный, практически бесстрастный взгляд. Симпатия к внешности улетучилась. И перед ней теперь сидел не мужчина, восприимчивый к женским ужимкам, но профессионал, который следит за собой и собеседником и фильтрует каждое слово, которое может сорваться с его уст.

— Конкретизируйте вопрос.

— Я достоверно знаю, что в реанимационном отделении творится что-то странное. Оно закрыто для посещений. Даже внутренний персонал больницы не может туда попасть. А у вас есть доступ.

— Реанимация — место, где люди борются за жизнь. Оно не должно быть открытым и никогда не было. Почему вы подняли вопрос изолированности реанимационного отделения именно сейчас?

— То есть мои источники лгут, и ничего особенного не происходит?

— Я не могу обвинять во лжи того, кого не знаю, и кому не смотрю в глаза. И так же не могу назвать ложью то, суть чего не понимаю. Хотите прямого ответа - задайте прямой вопрос.

Тонкие пальцы журналистки, украшенные длинными ярко-алыми ногтями, пробежались по страничкам записной книжки. Хоул не мог видеть текста и почерка, но отметил про себя то, что книжка была крошечной, умещалась на ладони, а это значит, писать там приходилось мелко. Заточка карандаша подтверждала эту гипотезу. Милагрос стремилась запихать огромный, многоуровневый и прекрасный мир в четко очерченные крохотные границы. И тем самым научиться им управлять. Она контролировала его через эту книжку. Пыталась объяснить.

Эмпатия подняла голову в его душе. У него не было стремления кого-то спасать, но инстинктивное, еще не проработанное до конца желание ей помочь проснулось. Хоулу стало грустно.

— Пациентка София Раш. Сорок три года. По последним данным перенесла сложнейшую операцию на сердце. Операцию проводил доктор Генрих Аркенсон. Она прошла успешно, и родственники ожидали, что ее выпишут десятого числа. Но десятого они получили уведомление из больницы, что выписка откладывается. Состояние Софии тяжелое, но стабильное. В посещении отказали.

Себастьян узнал имя пациентки. Но виду не подал.

— Это обычное дело для реанимации. Я не могу обсуждать с вами пациентов, распорядок больницы или врачей. Это конфиденциальная информация.

— Тогда поговорим о вас, - улыбнулась Милагрос, в последний момент решив отступить.

— Предлагаю переместиться в ресторан.

— Приглашаете на ужин?

— Да. На деловой. Здесь есть отличное место.

Глава шестая. Офелия Лоусон

16 мая, вторник

Госпиталь им. Люси Тревер

Операционное крыло

— Давление у темных эльфов выше. В нормальном состоянии 130 на 90. В возбужденном — 220 на 150. Критические показатели для темного эльфа — все, что выше 280 и все, что ниже 80. Для них 80 на 60 — все равно что у человека 40 на 20. — Генри негромко говорил это в маску, рассекая скальпелем податливую плоть молодого мужчины. Аркенсону удалось сформировать команду, состоящую из темных существ, и начать передачу своих знаний Лие. Офелия ассистировала на операциях, открывая для себя мир, к которому до текущего момента она лишь прикасалась. — Обратите внимание на то, как выглядят органы, доктор Лоусон. На первый взгляд ничем не отличается от человеческих. Но если присмотреться?..

— Цвет, — спустя несколько секунд проговорила она. — Они чуть ярче. И… — Она глубоко задумалась, склонившись над распахнутой грудной клеткой. — Мне кажется, или органы пропорционально больше? Процента на три. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь. Сердце и легкие больше. Если вы посмотрите на сосуды, они тоже плотнее, похожи на резиновые трубки. Разница очевидна, если ее искать. И совершенно непрозрачна, если вы не подозреваете, что перед вами не человек.

— Поразительно.

— Они устойчивее к любому воздействию. Быстрее регенерируют. Дольше живут. Но к современности и они начали болеть и медленно себя убивать с помощью наркотиков. А еще для них смертельна кровопотеря. В какой-то степени она более опасна, чем для людей. В виду повышенного давления, повышенного объема крови, а также потребления. Тут интересный парадокс. Если человек и темный эльф получат структурно одинаковые раны и потеряют одинаковый объем крови, например, литр, эльф умрет с большей вероятностью. Есть еще кое-что — особый металл.

— Храмовое серебро, - кивнула Лия, почувствовав себя увереннее.

— Верно, — кивнул хирург, продемонстрировав ей белое сияющее лезвие скальпеля. — И оно же используется для наших инструментов. Оно приостанавливает регенерацию. Без него оперировать темного эльфа было бы сложно, а любого обращенного практически невозможно. Даже ранорастяжители не спасают. Ткань заживает вокруг них, оставляя чудовищные шрамы. Я пробовал.

— Никогда о таком не слышала.

— Это старый военный опыт. Конец прошлого века. Лучше вам не знать.

Лия кивнула, соглашаясь. Генри ловкими движениями рассек ткань, обнажая сердце.

— И даже темные существа болеют. У этого эльфа, например, порок митрального клапана. Еще столетие назад эльфы не сталкивались с подобным. А сейчас