Грааль никому не служит - Андрей Басирин

Как мне позже объяснили, Семён Захарович мог служить эталоном либертианца нового образца. Тщедушный, глазки слезятся, нос угреватый. На вид – лет пятьдесят человеку, но тут легко ошибиться. Местная мода заставляла франтов облагораживать облик, придавая себе солидности и добавляя лишних лет. По всему было видно, что Семён Захарович следит за собой. В еде он проявлял спартанскую умеренность. На столе стояла лишь тарелка с треугольничками чёрного хлеба да бутыль прозрачной жидкости – видимо, воды.

Странная диета.

Я взял бутылку. «Особая столичная»… Скорее всего, из Сан-Кюлотских горячих источников. Что-то я не слышал о местных минеральных водах. Посуда на столе вызывала зависть: пил либертианец из гранёного стакана. По слухам, настоящий либертианский стакан стоит бешеных денег. Особенно если стекло мутное, а сам он украшен древним символом – человечком в разрушенном пятиугольнике.

Появилась официантка.

– Всю молодость на тебя, ирода, угробила, – с едва различимым берникским акцентом произнесла она. На столе появились тарелки с грибами, огурчиками и селёдкой, а также новая бутылка «Столичной».

– Вот, так сказать. На аванс гуляем, – туманно пояснил Семён Захарович. И добавил: – Извините за скудость. Система заела.

– Это Гелий, – представил меня Борис. – Предприниматель с Крестового. Нашей жизнью интересуется. Гелий, это Семён Захарьич, эксперт.

– Очень приятно, – церемонно поклонился Семён.

Я поклонился в ответ. Обстановка «Федора Михайловича» действовала странным образом. Хотелось каяться, хотелось обустраивать Либерти и Первое Небо… только непонятно было, с чего начать.

– Вы наш человек, юноша, – с ходу объявил Семён. – Я это сразу понял. Конечно, и я могу ошибаться, слов нет. Все мы люди, все ограничены. Но… Хотите водочки?

Я кивнул. Семёна Захаровича моё согласие восхитило:

– Истинно! Истина, как говорили римляне, винус эст. Мудрые люди были, да. Гляньте на ту стену, пожалуйста. Борис тоже посмотри, тебе будет любопытно. Видите портреты?

На стенах «Фёдора Михайловича» была развешана целая галерея. Бородач с мудрым и укоряющим взглядом, растрёпанный полубезумный чинуша, мягколицый франт в парике, негр, некто длинноволосый в чёрных очках. У длинноволосого было презрительное и одновременно исстрадавшееся лицо. Чем-то он мне сразу показался симпатичен. Портретный ряд казался бесконечным. Я не знал никого из людей, изображённых на них.

– Вот ведь как бывает… Не поймите меня превратно: хозяин «Федор Михалыча» хороший человек. Но – не интеллигент. Нет, не интеллигент!

– А что такое?

– Да вы посмотрите. Вглядитесь. Достоевский, Чернышевский – это да. Это русское. Но при чем здесь Руссо? А философ Рассел? Россини? Что они понимали в либертианской трагедии? Эх…

Беседа пошла. Я выпил обжигающей воды, и мне стало хорошо. Семён Захарович рассказывал о духовности своего народа, о его тяжкой судьбе, а я сидел и думал: удивительное место! Удивительная планета!

Чем же всё-таки мне так близки эти люди? Что общего между мной, Андреем Перевалом, и либертианцами в заношенных трениках, в своих пенсне и шляпах-пирожках? Отчего так хочется рвануть рубаху на груди и крикнуть: «Продали Либерти, суки! Ни за грош продали!» Есть что-то мистическое в харизме этого народа. В широте души, в любви к буйству, разухабистости и тройкам с бубенцами.

Люблю тебя, Либерти!.. За привольность люблю, за размах твой вековечный! Раззудись душа, размахнись плечо! Есть женщины в либертианских селеньях!

Я сам не заметил, как мы с Семёном Захаровичем заспорили о счастье: что оно есть и откуда берётся. Чем личное счастье отличается от народного.

– Если бы вы знали, юноша, – втолковывал мне Семён Захарович, – насколько всё в жизни обусловлено языком, на котором мы говорим. Да что там! То же счастье…

– Счастье – в достижении цели.

– Не спорю, молодой человек, не спорю. Да ведь подход это западный! А мы, либертианцы, всегда держались особняком. Слово «счастье» в языках логрской группы звучит как «happyness», что созвучно их же «happen» – случаться. Счастье – это то, что происходит, случается. То есть происходит случайно. Наше же счастье целенаправленно. Оно присутствует в самом моменте существования. Его можно вывести из «счас», то есть «сейчас».

– Но позвольте…

– Позвольте не позволить. А ещё в слове присутствует корень «част». Это означает, что полное счастье недостижимо, оно всегда приходит по частям. И, наконец, слово «счастлив» содержит суффикс «-ли». Суффикс сомнения, рефлексии. В самом деле: наше счастье всегда содержит примесь тревоги. Я счастлив. Да полно, счастлив ли я?

Я огляделся. В голове шумело. Со всех сторон доносились обрывки речей, пьяные выкрики, слезливые возгласы. Завсегдатаи «Фёдора Михайловича» прожигали жизнь. Топили её в болтовне, наслаждаясь эфемерностью и вычурностью конструкций, порождённых их умами.

– Ну вот что, – шепнул мне Борис, – нашей либертианской экзотики тебе хватит. На вот, выпей. – Он украдкой сунул мне две таблетки в коричневой обёртке. – Водку стаканами – это не всякий выдюжит. Вот сок, запей.

После таблеток муть в голове рассеялась, и я начал воспринимать мир без похоронного либертианского трагизма.

– А мы к вам, Семён Захарович, по делу, – объявил Борис.

– Да уж ясно, по делу. Не стариковскую же болтовню слушать. Рассказывайте, что стряслось. Лионессцы воду мутят? Или?..

– Или. Мы тут обнаружили странность. Есть молодой человек, стремившийся стать таможенником в Нью-Марксе.

– Это ненаказуемо. Хотя и удивительно.

– Вот-вот.

Семён Захарович прикрыл веки.

– Занимательный казус. Весьма, весьма… Рассказывайте, Борис Игнатьевич. Слушаю вас внимательно.

В нескольких фразах Борис обрисовал обстановку. Упомянул «Закон тайги», вскользь коснулся моих поисков. Семён Захарович откинулся на спинку стула.

– Ах, как занятно! – Он потёр ладони. – Что ж, попробуем разобраться. Бомбисты и заговорщики не служат из идейных соображений. По их понятиям, это бесчестно. Государственного пособия вполне хватает, чтобы вести безбедную жизнь. Пропаганда, правда, стоит денег… Но ведь «Закон тайги» исчез, не выдержав конкуренции.

– Если бы они гнались за деньгами, можно было найти другой путь. В учителя податься или инженеры. Медбратья много зарабатывают. Дворники, наконец.

– Да. Значит, деньги не главное. Тогда что?

– Таможня.

С таможней просто, – отмахнулся эксперт. – Я о другом думаю – почему Нью-Маркс? Что в нём особенного?

– Рунархское посольство. Космопорт.

– Точно!

Я переводил взгляд с одного на другого. Глаза цензоров поблёскивали. Титаны шли по следу.