Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

получить командование экспедицией: он «ненавидел капитана пуще всего оттого, что, когда эскадра была уже снаряжена, император повелел дать ему несколько каравелл для совершения открытий, но Его Величество так и не предоставил их ему вследствие появления капитан-генерала»[578]. Это свидетельство явно служило интересам патрона Пигафетты, выставляя мнение Гомеша необъективным и объясняя его сопротивление причинами, не имевшими ничего общего с реальностью. Данная точка зрения не поддерживается другими источниками, и вряд ли рассказу Пигафетты можно доверять, потому что моряки являлись узкими профессионалами и редко получали назначения не на привычные должности, а капитанство требовало специфических навыков и обычно давалось людям благородного происхождения или личностям харизматическим. Так или иначе, по документам Гомеш проходил как доброволец: за участие в экспедиции он получил освобождение от необходимости принимать солдат на постой[579]. Вплоть до 1524 года он не получал капитанства. Когда же наконец ему дали корабль, его компетентность в навигации и картографии стала очевидной. Возможно, его советы и были продиктованы личными интересами, но для них точно имелись основания.

Почему Гомеш решился без обиняков дать своему командиру нежеланный совет? Общее для этих двоих бегство из Португалии и поступление на испанскую службу давало им основания чувствовать себя товарищами; это ощущение берет свое начало из личного опыта и несколько сродни сообщничеству. Гомеш, возможно, считал себя вправе возражать Магеллану, так как полагал его в любом случае обреченным из-за ошибок прошлого, неприглядных перспектив и растущего числа врагов в экспедиции. Вскоре после этого Гомеш поднял мятеж и, возможно, уже планировал бегство. Любого из этих соображений могло быть достаточно, но трудно противиться более основательному соображению: Гомеш понимал, что он, в отличие от Магеллана, прав.

Мнение штурмана было зафиксировано двумя свидетелями: корабли должны немедленно возвращаться в Испанию. Поскольку пролив «для прохода к Молуккским островам» действительно был найден, экспедиция могла считаться успешной. А если в ближайшее время штиль или шторм задержат корабли или подвергнут их опасности, они потеряют все достигнутое. «Великий залив» все еще следовало пройти, и для этого нужны были корабли получше и более основательные припасы[580]. Как обычно, здесь мы должны вспомнить характерную для того времени географическую картину мира. Принадлежность Нового Света к Азии все еще не была определена. Он мог являться последним, самым длинным и самым восточным из азиатских полуостровов и выступов или же отдельным материком. На жаргоне географов того времени «Великим заливом» назывался Тихий океан – Южное море, как еще тогда говорили, то есть водная преграда между Америками и Востоком, которая омывала районы Юго-Восточной Азии, где португальские мореходы уже побывали, – Малайского полуострова, островов к югу и востоку от него, – и еще не нанесенное на карту и практически неизвестное западное побережье Нового Света. На всех картах того времени подобный пролив имеется, но ни на одной из них нет свидетельства понимания его реальных размеров. Но Магеллан поставил на карту свою репутацию и основывал свои планы на том предположении, что этот «залив» очень узок. Как мы уже знаем, вслед за Колумбом и Веспуччи он сильно недооценивал размеры земного шара.

Очевидно, Гомеш придерживался более реалистичных взглядов или, по крайней мере, благоразумно подвергал сомнению позицию командира. Он понимал, что запасы воды и пищи на кораблях истощились и их будет недостаточно для столь долгого плавания. Чтобы понять его точку зрения, полезно рассмотреть дальнейшую карьеру Гомеша, которая была главным образом посвящена поиску «Северо-Западного прохода» из Атлантического океана на Восток вокруг или через Северную Америку по широтам, которые гарантируют сравнительно короткий путь: ведь чем вы дальше от экватора, тем короче параллели. Гомеш понимал по собственному опыту, даже не пройдя через пролив, что маршрут, который предстояло первым пройти Магеллану, нереалистично долог.

Сохранились ответные слова Магеллана, адресованные собравшимся офицерам. Их легко восстановить по косвенной речи, приведенной в источниках: «Даже если нам придется жевать воловьи шкуры, которыми обернуты мачты, мы должны продолжать и достичь того, что обещали императору»[581]. Этому тексту можно верить, он подтвержден множеством свидетелей; характерен скрытый упрек тем, кто забыл об этом обещании или готов поставить на нем крест. Но эти слова окрашены своеобразной поэтической иронией, как кинокадр со спасательным кругом на «Титанике»: то, что Магеллан считал фигурой речи, оказалось пророчеством, поскольку к концу плавания по Тихому океану команде действительно пришлось жевать те самые шкуры сгнившими от цинги зубами.

Выслушав Гомеша, капитан-генерал приказал, чтобы под страхом смерти никто больше не критиковал маршрут флотилии и не упоминал о состоянии съестных припасов: фактически это было признанием того, что маршрут непригоден, а провиант почти заканчивается. Вряд ли эти приказания способствовали проявлениям откровенности со стороны тех, чьих советов он продолжал требовать.

Тем не менее по меньшей мере один офицер 22 ноября решил высказать свое мнение. Дело было уже на подступах к океану, близ западного выхода из пролива. Корабли все еще пытались найти лучший фарватер, но перспектива выхода в океан была уже неминуемой. Андрес де Сан-Мартин, севший за стол составлять записку для Магеллана, был не просто опытным моряком. Он считался замечательным географом и изучил новейшие методы в области картографии и навигации. В бухте Сан-Хулиан он при помощи солнечного затмения сумел определить долготу с погрешностью всего полградуса – для того времени невероятное достижение. Он с 1512 года являлся официальным штурманом Каса-де-Контратасьон и рассматривался как возможный глава навигацкой школы при этой организации. Его жалованье в 1518 году достигло высшего предела. Он заменил Руя Фалейру после его отказа или исключения в качестве главного космографа экспедиции Магеллана. Неизвестно, как он оценивал размеры земного шара, но нет никаких причин полагать, что им двигали здесь те же предубеждения и личные интересы, что и Колумбом, Веспуччи и Магелланом. Сан-Мартин едва ли захотел бы принять участие в экспедиции, если бы не считал, что возможность обнаружить острова Пряностей по испанскую сторону демаркационной линии все же существует; но при этом он вряд ли предполагал, что «Великий залив» так уж легко пересечь.

Сан-Мартин стоял перед опасным выбором. Я могу представить себе, как чернила сохнут на кончике его пера, пока он пытается – возможно, с поднятыми бровями и прищуренными глазами – найти слова достаточно откровенные для того, чтобы исполнить свой долг, и вместе с тем достаточно дипломатичные, чтобы спасти свою шкуру. Очевидно, что он был обязан высказать свое мнение. С другой стороны, он понимал всю серьезность угроз Магеллана. После восстания в бухте Сан-Хулиан он едва не подвергся (а возможно, даже и подвергся) жестоким пыткам, которые Магеллан мог приказать провести по простому подозрению, чтобы только выбить признание: человека