Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

душа отвечает на это. «И знайте же, что он имел те же способности, что и монстр, его породивший, а именно очень нравился дамам»[567]. Селуида преодолевает страх, обрабатывает раны Патагона и «сладкими речами» убеждает его принять лечение и пищу, хотя они и не понимают языка друг друга. Здесь проявляется другое общее место позднесредневековых книг и изображений: дикого человека – «зеленого человека» с вывесок пабов, покрытого шерстью или листьями, только что вывезенного из родных лесов, – усмиряет дама, обучая его игре в шахматы, мирным искусствам или любви[568]. Мораль: красота сильнее грубой мощи.

До отплытия из бухты Сан-Хулиан, согласно Пигафетте, отряд водрузил крест на возвышении, названном ими Монте-Кристо, которое лежало на несколько лиг в глубь суши, «в знак того, что страна эта принадлежит королю Испании»[569]. Люди Дрейка, однако, увидели здесь только виселицу – более подходящий монумент в честь зимы тревоги Магеллана. Они сами с поразительной точностью повторили события испанской экспедиции. Как и в случае Магеллана, экспедиция Дрейка была расколота на два лагеря, существовавшие в то время и при английском дворе. Его фракция, состоявшая из воинственных радикальных протестантов, противостояла фракции доверенного лица королевы, сэра Кристофера Хаттона, защищавшего заморский империализм и колонизацию Америки, но не отличавшегося большой религиозностью и потому желавшего избежать фазы активной войны с Испанией. Некоторые обвинения Дрейка в адрес представителя Хаттона, Томаса Доути, вызывают в памяти жалобы Магеллана на Картахену. Доути был «слишком дерзким и превышал свои полномочия, возлагая на себя слишком много обязанностей». Другие обвинения либо туманны, либо фантастичны. Доути был «волшебником и ведуном», «очень дурным и распутным человеком», а брат его «был ведуном и отравителем». «Не могу сказать, откуда он явился, – писал Дрейк, – но думаю, что от дьявола». Большая часть свидетельств против обвиняемых была полной ерундой и глупыми слухами, не доносившими никакой достоверной информации, кроме той, что Доути был склонен бестактно критиковать Дрейка. Обвинения в потворстве португальцам показывают подлинную суть расхождений: сохранится ли в результате путешествия мир или начнется война. Беспристрастные мнения показывают Доути богобоязненным, правдивым, образованным человеком наилучших качеств, «истинным солдатом», «плодовитым философом». Однако после показательного суда ему отрубили голову, а тело сожгли там же, где вершил самосуд Магеллан; говоря словами капеллана Дрейка, «у усыпальницы тех, кто был перед ним, на чьи могилы я поставил камень»[570].

7

Врата славы

Магелланов пролив, октябрь – декабрь 1520

Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.

Мф. 7: 13

«Вы боитесь говорить»[571]. Магеллан сознательно провоцировал своих офицеров, предлагая им – или даже заставляя их – бросить ему вызов. Легко представить себе сцену в каюте: капитан-генерал в бешеной паранойе извергает угрозы; подчиненные, сжав губы, в неловкости отводят глаза. Снаружи: безжалостное море и сверкающие горы по обе стороны пролива. «Пролив Всех Святых» – название, которое дали ему моряки. Мир начал именовать его Магеллановым проливом. Именно его они и искали – предположительный путь в Азию; правда, никто еще не знал, как далеко на самом деле лежит их конечная цель.

Вожак экспедиции ждал от своих подчиненных выражения радости. Вместо этого оказалось, что они охвачены ужасом. Их цель была совсем близка: по крайней мере, так считал – или объявлял – сам Магеллан, когда флотилия с трудом лавировала и продвигалась через постоянно вводящий в заблуждение лабиринт заливов и узких проливов между сушей Американского континента и островами, примыкающими к нему с юга. Обретение этого пролива стоило года мучений, наступила своего рода кульминация путешествия. Даже самые скептические из критиков капитан-генерала, должно быть, чувствовали смесь ожиданий и надежды: ожиданий еще больших тягот и разочарований, надежды на счастливый исход. Должно быть, то был момент триумфа, столь редкого в путешествии, которое до сих пор преследовали неудачи и злой рок. Несомненно, некоторые моряки на какое-то время почувствовали удовлетворение. Но пушечные залпы в ознаменование успеха отражались от холодных скал, и ответить на них было некому, кроме безразличных пингвинов и не проявляющих любопытства морских котиков.

Путешествие уже следовало признать безнадежным провалом. Пролив находился очень далеко от Испании. Путь сюда был крайне долгим и тяжелым, здесь было слишком холодно, еды оставалось мало, и она не могла насытить, ветры были слишком неблагоприятными, а берега слишком опасными. Маршрут Магеллана, даже если бы он и привел к островам Пряностей, не шел ни в какое сравнение с более быстрым путем, которым давно пользовались португальцы.

Бесконечные несчастья вообразить слишком легко, но маршрут и хронологию следования флотилии через пролив проследить не так просто – отчасти, как обычно, из-за того, что источники противоречат друг другу, а отчасти потому, что по некоторым критическим моментам данных просто нет. Зато можно представить себе атмосферу – характер моря и берегов, громадность пройденного пути, масштаб поставленной задачи.

Пигафетта, открытый защитник Магеллана, восхвалял красоту пролива. Он действительно великолепен: окружен ослепительными горами, с которых в море стекают родники. К югу простирается Огненная Земля, которую словно бы насильно оторвали от южной оконечности Южной Америки, усеяв при этом пролив островками, подобными кусочкам плоти или каплям крови с прокрустова ложа. В результате получился лабиринт обманчивых проливов и заливов, с многочисленными рифами и отмелями, грозящими уничтожить или обездвижить проходящие суда. Хотя на востоке пролива на побережье простираются луга, большую часть пути с обеих сторон над судами круто возвышаются обрывистые скалы. Пройти требуется почти 650 километров, и это трудный путь. Погода меняется непредсказуемо. Туманы спускаются и исчезают, словно сети, которые набрасывает злобный гладиатор-ретиарий. В любом случае красота, в отличие от большинства историй любви, здесь не «сочетается с добротой», не успокаивает и не умиротворяет враждебных чувств. Хотя Магеллан плыл здесь в разгар лета, погода была почти невыносимой; пролив представляет собой широкий туннель, где воющие западные ветры юга Тихого океана препятствуют судам, пытающимся пройти на запад: так произошло с «Сан-Антонио», то же самое заставило «Тринидад» и «Викторию» как можно быстрее искать убежища. Нередко корабли выскакивают из пролива, как пистоны из пистолета, и их относит к самым Фолклендским островам.

Современные отдыхающие на круизных лайнерах могут посетить пролив, чтобы избежать северной зимы и равнодушно испытать те же погодные условия, что вселяли ужас в сердца моряков в век паруса. До XIX века плавание было тяжелым: нужно было непрерывно сохранять бдительность, не предаваясь романтическим мыслям или поэтическим реакциям на великолепие природы. Там, где современные путешественники на входе в пролив видят отлогие холмы