Саммерхилл — воспитание свободой - Александр Нилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пятнадцатилетняя девочка, воровка. Мать неверна отцу. Девочка знала.
Четырнадцатилетняя девочка, несчастная мечтательница. По словам врача, невроз возник в тот день, когда она увидела отца с любовницей.
Двенадцатилетняя девочка, ненавидела всех. Отец — импотент, мать озлоблена.
Восьмилетний мальчик, вор. Отец и мать открыто скандалили.
Девятилетний мальчик. Жил в фантазиях (в основном анально-эротических). Родители усиленно скрывали враждебность друг к другу.
Четырнадцатилетняя девочка мочилась в постель. Родители жили врозь.
Девятилетний мальчик, с которым трудно уживаться дома из-за его вспыльчивого характера. Жил в фантазиях величия. Мать несчастлива в браке.
Я понимаю, как трудно излечить ребенка, когда его семья остается местом безлюбия. Сколько раз я отвечал на материнский вопрос: «Что мне делать с моим ребенком?» — советом: «Сами сходите к психоаналитику».
Отцы и матери нередко говорили мне, что давно развелись, если бы не дети. И часто для детей было бы лучше, если бы не любящие друг друга родители действительно развелись. В тысячу раз лучше! Супружеская жизнь без любви — это несчастная семья. А атмосфера несчастливости — это всегда психическая смерть для ребенка. Мне случалось видеть, как маленький сын несчастливой в браке матери относится к ней с ненавистью. Он мучает мать, как садист. Был мальчик, который кусал и царапал мать. Другие дети мучают мать, постоянно требуя ее внимания. В соответствии с теорией эдипова комплекса все должно быть наоборот. Маленький мальчик смотрит на своего отца как на соперника за любовь матери, и естественно предположить, что в случае, когда отец очевидным образом сошел с круга, сын, как успешный поклонник, должен был бы проявлять растущую нежность к матери. Я часто вижу, что вместо этого он необычайно жесток к матери.
Несчастливая в браке мать всегда склонна к фаворитизму: поскольку супружеской любви нет, она концентрирует всю свою любовь на каком-нибудь одном ребенке. Любовь жизненно важна для ребенка, но несчастливый в браке родитель не способен давать любовь в должной пропорции: он дает либо слишком мало, либо слишком много любви, и трудно сказать, какое из этих зол больше.
Ребенок, которому досталось мало любви, становится ненавистником, асоциальным и задиристым. Ребенок, перекормленный любовью, становится маменькиным сокровищем с робкой женской душой, который всегда ищет безопасности у матери. Место матери может символически занимать дом (как в случае агорафобии[65]), Матерь-церковь или Родина-мать.
Меня не интересуют законы о разводе. Советовать взрослым — не мое дело. Однако изучать детей — мое дело. И очень важно внушить родителям, что, если мы хотим дать невротичному ребенку хоть какой-нибудь шанс на выздоровление, необходимо изменить домашнюю атмосферу. Родители, если это необходимо, должны быть достаточно мужественны, чтобы признать: их влияние плохо сказывается на детях. Одна мать сказала мне: «Но если я не увижу моего ребенка в течение двух лет, я потеряю его». — «Вы уже его потеряли», — ответил я, и это было правдой, потому что дома он был несчастлив.
Родительская тревожность
Можно сказать, что тревожный родитель — это тот, кто не способен дать своему ребенку любовь, честь, уважение, доверие.
Недавно мать одного нового ученика приехала в Саммерхилл. На все выходные она отравила жизнь мальчику. Он не был голоден, но она стояла над ним и заставляла его есть ланч. Мальчик перепачкался, строя шалаш, и она погнала его с площадки в дом, чтобы отскрести дочиста. Сын потратил карманные деньги на мороженое, а она прочла ему лекцию о том, как вредно мороженое для желудка. Мать поправляла ребенка, когда тот обращался ко мне по имени, и требовала, чтобы он называл меня «Мистер Нилл».
Я спросил ее: «Какого черта вы записали сына в эту школу, если у вас такое суетливое и беспокойное отношение к нему?»
Она невинно ответила: «Как? Потому что я хочу, чтобы он был свободен и счастлив. Я хочу, чтобы он стал независимым человеком, не испорченным внешними влияниями».
Я сказал: «А-а!» — и зажег сигарету. Женщина нисколько не подозревала, что обращается с сыном глупо и жестоко, передает ему всю ту тревожность, которую породила в ней ее собственная фрустрированная жизнь.
Я спрашиваю: что можно с этим сделать? Ничего! Ничего, разве что дать несколько примеров вреда, наносимого родительским беспокойством, и надеяться на лучшее. Надеяться, что, может быть, хотя бы одна родительница из миллиона скажет: «Я никогда об этом не думала! Я полагала, что поступаю правильно. Возможно, я была не права».
Расстроенная мать пишет: «Я совершенно не знаю, что делать с моим двенадцатилетним сыном, который вдруг начал воровать вещи в универмаге Вулвортов. Пожалуйста, посоветуйте, что делать». Это примерно то же самое, что испытывает человек, который на протяжении 20 лет ежедневно выпивал бутылку виски и вдруг обнаружил, что его печень совершенно разрушена. На этой стадии ему едва ли принесет пользу совет прекратить пить. Так что обычно я рекомендую напуганной матери, у которой возникла серьезная проблема с поведением ребенка, поговорить с детским психологом или поискать адрес ближайшей детской клиники.
Я мог бы, конечно, написать расстроенной матери: «Милая женщина! Ваш сын начал красть, потому что его дом полон неудовлетворенных желаний и несчастья. Почему бы вам не попытаться сделать вашу семью хорошей?» Поступи я так, ее замучила бы совесть. Даже имея самые лучшие в мире намерения, она не смогла бы изменить обстановку, в которой живет ее сын, просто потому, что не знает, как это сделать. Более того, даже если бы она знала, то у нее не хватило бы эмоциональных сил, чтобы сделать то, что необходимо.
Конечно, при большом желании и под руководством детского психолога женщина могла бы добиться вполне ощутимых перемен. Психолог, возможно, порекомендовал бы разъехаться с нелюбимым или нелюбящим мужем или отселить бабушку от семьи. Но вряд ли психологу по силам изменить саму внутреннюю сущность этой женщины — моралистки, беспокойной, перепуганной матери, противницы секса и придиры. Простого изменения внешних условий, как правило, недостаточно.
Я говорил о перепуганной матери. Вспоминаю разговор с родителем другого типа — матерью будущей ученицы, семилетней девочки. В каждом вопросе звучала тревожность. Кто-нибудь следит за тем, чтобы они чистили зубы два раза в день? Не случится ли, что она выйдет из школы на панель? Будут ли у нее каждый день уроки? Станет ли кто-нибудь давать ей ее лекарства каждый вечер? Тревожные матери подсознательно делают детей частью своих собственных нерешенных проблем. Одна мать постоянно пребывала в ужасе по поводу здоровья дочери. Она регулярно писала мне длинные письма-инструкции, что девочка должна есть или, скорее, чего она не должна есть, как ей надлежит одеваться. У меня побывало много детей тревожных родителей. Ребенок неизбежно приобретает родительское беспокойство. Частым результатом этого оказывается ипохондрия.
У Марты есть маленький брат. Оба родителя — тревожные люди. Я слышу, как Марта в саду кричит брату: «Не лезь в бассейн, ты промочишь ноги!» Или: «Не играй в песке, ты испачкаешь новые шорты». Я сказал «слышу Марту», но мне следовало сказать «слышал Марту, когда она только прибыла в школу». Сейчас ее совершенно не волнует, что брат выглядит как трубочист. И только в последнюю неделю семестра прежняя тревожность возвращается, потому что девочка понимает, что возвращается домой, в атмосферу постоянной тревоги.
Я иногда думаю, что строгие школы отчасти обязаны своей популярностью тому, что их ученики мечтают о возвращении домой на каникулы. Родители видят на счастливых лицах детей любовь к дому, в то время как с тем же успехом это может означать ненависть к школе. Ненависть ребенка выплескивается на строгих учителей, его любовь щедро отдается родителям. Тот же психологический механизм использует мать, когда переадресовывает ненависть ребенка отцу, говоря: «Подожди, вот придет папа вечером с работы, уж он-то тебе задаст».
Часто я слышу, как врачи и другие специалисты говорят: «Я посылаю своих мальчиков в дорогую частную школу, чтобы они приобрели хорошую речь и познакомились с людьми, которые могут потом оказаться им полезными». Родители как само собой разумеющееся принимают, что наши социальные ценности из поколения в поколение будут сохраняться в неизменном виде. Бояться будущего вполне обычно для родителей.
Если в семье поддерживается строгая родительская власть, то детей, как правило, стараются отдавать в школы со строгой дисциплиной. Строгая школа сохраняет традицию унижения ребенка, ее идеал — тихий, уважительный, кастрированный ученик. Кроме того, школа обращается исключительно к разуму ребенка. Школа ограничивает его эмоциональную жизнь, творческие стремления. Школа тренирует его в послушании любым диктаторам и начальникам. Страх, возникший еще в детской, усиливается строгими учителями, чьи требования твердой дисциплины объясняются их собственными стремлениями к власти. Средний родитель видит только внешнюю сторону и радуется тому, как успешно обучают его дорогого сына: ребенок в школьной форме, у него превосходные манеры, он увлекается футболом и т. п. Трагично наблюдать, как юная жизнь кладется на допотопный алтарь так называемого образования. Суровая школа требует только подчинения — и напуганный родитель удовлетворен.