Три минуты молчания - Г Владимов

Вот что, оказывается, сопело - у нашего борта буксир стоял, "Молодой". От одного названия мне весело стало - только поглядеть на эту калошу, на трубу ее высоченную. Трюма у нас были открыты, валялись на палубе вынутые бочки, а с "Молодого" тянулись к нам толстые шланги - в оба трюма и в шахту, через дверь.

В трюме двое мужиков заделывали шов. Один в беседке висел, другой ходил по пайолам. Воды там уже осталось по щиколотку.

Я присел на комингс, закурил.

- Смотри-ка, - этот сказал, в беседке, - один живой обнаружился!

- Живой, - говорю. - Только не вашей милостью. Вы-то чего там в Северном оказались, где никто не тонул?

- Да кто ж вас знал, ребятки, что вы с курса уйдете? Мы-то поспели, а вас и во всем квадрате нету. И связи нету. Мы уж подумали: на дно ушли.

- Поспели вы! На нашу панихиду.

Тот, снизу, с пайол, сказал угрюмо:

- Да мы такие, знаешь, спасатели: как никто не тонет, так мы хороши.

- Ничего, - сказал этот, в беседке, - зато долго жить будете, ребята.

- Да, - говорю. - Это нам не помешает.

Я курил, смотрел на их работу. Они уже закончили опалубку, теперь ляпали в нее цементным раствором.

- Нас, - я спросил, - не позовете помогать?

- Что ты! - сказал этот, в беседке. - Мы вам теперь и пальчиком не дадим пошевелить. Спите, орлы боевые. Что-то я еще у них хотел спросить?

- Куртку я тут потерял. Не находили?

- Которую? - спросил в беседке.

Я вздохнул:

- Да что ж рассказывать, если не нашли. Хорошая была, душу грела.

- Да если б нашли - не заначили, какая б ни была. - Что-то он вспомнил. Лицо сделалось такое мечтательное. - Слышь-ка, тут шотландец один рокан снимал. Такой свитер у него под роканом. Мечта моей жизни. Ты похвали может, подарит.

- Так он же мне подарит, не тебе.

- Все равно приятно. А я с тобой на чего-нибудь обмахнулся бы.

- Да нет уж, просить не буду.

- Зря. Момент упускаешь.

Снизу, угрюмый, спросил:

- Как же ты ее потерял? Шов небось курткой затыкали?

- Да вроде того.

Он покачал головой:

- Это бы вам, ребятки, много курток понадобилось. В трех местах текли. В трюма набирали, в машину и через ахтерпик.

- Это, значит, к механикам в кубрик с кормы текло?

- Ну!

- Скажи пожалуйста! А мы и не знали.

В беседке еще спросил:

- Ну, а этот-то, этот-то, Родионыч - ничо себя вел? Зверствовал небось, когда поволноваться пришлось?

- Ничего. Когда тонули, смирный был.

- Смирный! - сказал угрюмый. - Волки в паводок тоже смирные бывают, зайчиков не трогают. А как ступят на берег, так сразу про свои зубы-то вспоминают.

- Может, и так, - говорю. - Все же он урок получил.

- На таких, знаешь, уроки не действуют.

Я не спорил. Вот уж про кого мне меньше всего хотелось думать, так про этого Родионыча. И отчего-то я все никак не мог согреться. Хотя вроде на солнышке сидел. Ну, да какое уж тут солнышко! Этот, в беседке, и то заметил, что я зубами стучу.

- Ты, парень, прямо как в лихорадке. Ну, натерпелись вы! Сходи на камбуз, там плита топится.

- Кандей неужто встал?

- Ну!

Я уж хотел сходить, но тут к нам катер стал причаливать, с базы. Я от него принял концы.

- Вахтенный! - покричали мне с катера. - Позови-ка там Гракова.

Вот я уже и вахтенным заделался. Но звать не пришлось: Граков мне сам навстречу вышел из "голубятника" - побритый, китель на все пуговки, лицо только чуть помятое с перепоя. За ним вышли кеп, тоже в кителе, и штурмана Жора и третий. Старпом их провожал - в меховой своей безрукавке - до самого трапа.

И еще с ними боцман вышел - хмурый, с пятнышком зеленки на скуле, и чокнутый наш, Митрохин. Оба в пальто, в шапках. Эти-то зачем отчаливали, я так и не понял.

- Как с гостями-то? - старпом спрашивал у Гракова. - С шотландцами.

- Да уж не буди, пока спят. И своим дай выспаться. Вечером их сами на базу свезете. Только чтоб они как-нибудь отдельно, понял? Не нужно, знаешь ли, этого неорганизованного общения.

Третий помахал старпому с катера.

- Ты теперь-то хоть не шляпь, когда на буксире.

- Оправдывай доверие, - крикнул Жора.

Кеп ничего не сказал, только сплюнул в воду.

Катер отчалил. Меня Граков так и не заметил.

Старпом ко мне повернулся сияющий:

- Слышь, вожаковый? Может, все и обойдется. - Зашлепал к себе вприпрыжку.

Отчего же нет? - я подумал. Конечно, обойдется, дураков же мы до отчаянья любим. Такой же ты старпом, как я - заслуженный композитор. Политинформации толкать - это ты научился: чего нам империалисты готовят и их пособники, - а поставь тебя на мостик - то курс через берег проложишь, то назад отработаешь не глядя, то даже шлюпку не различишь, какую прежде вываливать. Еще, глядишь, - в кепы выйдешь. Не дай мне, конечно, Бог с таким кепом плавать. А другие, кто поспособнее, будут под тобою ходить - вон хотя бы Жора или даже третий. Не понять мне этого никогда.

И холодно мне было зверски. Не так, чтобы от воздуха, день-то намечался не морозный, а как-то внутри холодно. Я пошел на камбуз.

А кандей, оказывается, пирог затеял. Поставил тесто, в кастрюльке крем сбивал - из масла и сахара.

- Для гостей? - я спросил.

- Зачем? Для вас. Ну, и для гостей тоже. Для меня-то вы все одинаковые.

Постепенно бичи повылезали в салон. Потом пришли шотландцы. И мы этот пирог умяли вместе, на радость кандею, с чаем. Жаль только, выпить было нечего, а то б совсем стали родные. Кандей все печалился:

- Раньше б знать - наливку сотворил бы из конфитюра. И рецепт у меня есть, и конфитюр есть, а вот времени не было - для закваски.

Но мы и так пообщались. Каждый себе по шотландцу отхватил - и общались, не знаю уж на каком языке. Васька Буров - тот себя пальцем тыкал в грудь и говорил:

- Вот я - да? - Васька Буров. Такое у меня форнаме. А по должности так я на этом шипе главный бич, по-русски сказать: артельный. Теперь говори, ты кто? У тебя какое наме и форнаме? Джаб у тебя на шипе какой?

И между прочим, он-то больше всех и выяснил про этих шотландцев.

- Бичи, - говорит, - тут, считайте, одно семейство плавает. Кеп у них всеобщий папаша. Вот этот, долгий-то, которому Сеня-вожаковый конец бросал, так он - младший потрох. Вон те два рыжанчика - Арчи и Фил - старшенький и средний. А те - зятья, у кепа еще две дочки имеются. Один у них только чужой - "маркони", они ему деньгами платят, а себе улов берут. А судно у них - не свое, владельцу еще пятьдесят процентов улова отдают как штык.

- Что ж они ему теперь-то отдадут? - спросил Шурка. Очень ему жалко было семейство.

- А ни шиша. Все ж застраховано. Они еще за свою "Пегушку" компенсацию получат. - "Пегушкой" он "Герл Пегги" называл. - И с фирмы еще штраф возьмут, которая им двигатель поставила дефектный.

Нам как-то легче стало, что не совсем они пропащие, наши шотландцы.

- А нам бичи, знаете, сколько бы премии отвалили, если бы мы ихний пароход спасли? Пять тыщ фунтов, не меньше.

- Ладно, - сказал Серега. - Нашел, о чем спрашивать.

- А я разве спрашиваю? Сами говорят. Старпом все терся около нас, прямо как тигр на мягких лапах, чуть себе ухо не вывихивал, - да мы вроде политики не касались, все больше по экономическим вопросам.

- А вот вы мне чего скажите, бичи, - Васька Буров говорит. - Как же это получается: за пароход или там за имущество какое - дак деньги платят, а за людей - ни шиша?!

- А ты б чего - взял бы? - спросил кандей.

- Я-то? Нипочем. Я бы и за пароход не взял. А за людей - это уж грех просто. Но ведь другой-то - он бы, может, и взял. Ему не посули заранее - он и пальцем не пошевелит выручить кого.

- Что ж он, хуже тебя? - опять кандей спросил.

- Хуже не хуже, а должно что-то и за людей полагаться. Неуж душа живая дешевле имущества?

- Полагается, да не нам, - сказал Серега. - Просто ихний министр нашему задолжал. А сколько - это ты никогда не узнаешь.

Шурка сказал:

- Ни хрена не полагается. Одно моральное удовлетворение. Это вроде как субботник.

- Дак на него и ходят-то так, знаешь... пошуметь да посачковать. Опять же - зовут, попробуй не выйди. Не-ет, - Васька Буров все не соглашался. Материальный стимул - он большой рычаг. Верно ж, старпом?

Старпом насчет этого рычага не нашел чего возразить.

- Вот я и говорю - чего-то ж все-таки стоит человек. Должен стоить!

- А ничо он не стоит, - сказал Серега мрачно. - За тебя кто-нибудь поллитру даст? И усохни.

- Башка! Ни об чем с тобой по-серьезному нельзя...

- Ну, так ведь... - Шурка поразмыслил. - Смотря же - какой человек.

- А! Так, стало быть, цена-то ему все-таки есть! Только вот - какая?

Салага Алик прислушивался, голову склонив набок, улыбался, потом сказал, зарумянясь:

- Наверное, надо так считать - во что человека другие ценят... Я так думаю.

Васька подумал и не согласился.

- Вот этот жмот - слыхал? - за меня б и поллитры не дал, а пацанок моих спроси - им за папку любимого и десять мильонов мало будет.

- Ты ж им не просто человек, - сказал Шурка, - ты ж им родитель. Да об чем спор? Кто сколько получает - столько он и стоит.