Жизнь Пушкина - Георгий Чулков

Мы знаем, какие надежды возлагал Пушкин на новый цензурный устав. Публикация устава должна была отравить ему радость «освобождения». Царь, правда, сам будет его цензором. Что это значит не совсем ясно, но пусть это будет так; как же, однако, вся прочая литература? Ужели один Пушкин будет пользоваться правом голоса? Да и пристойны ли в этом деле какие-то привилегии? Тут было над чем задуматься. Друзья и родственники Пушкина ликовали по поводу «милости» к нему царя, но сам поэт не так уж веселился, хотя уверял себя, что он в самом деле обрел и царе защитника и покровителя. Эти иллюзии не сразу рассеялись.

В эти дни поэта больше всего интересовала судьба его «Бориса Годунова». В течение месяца Пушкин несколько раз читал комедию своим друзьям и почитателям. Первое чтение состоялось 10 сентября в квартире Соболевского, где присутствовал, между прочим, П. Я. Чаадаев. У Веневитиновых Пушкин читал «Бориса Годунова» 12 октября. На чтении присутствовали братья Киреевские[719], Соболевский, Шевырев, оба Хомяковы[720], В. П. Титов[721], Н. М. Рожалин[722] и многие другие. М. П. Погодин в своих воспоминаниях рассказывает об одном из чтений «Бориса Годунова». Все с волнением ждали Пушкина. В глазах многих он был величавый жрец Аполлона — и вдруг появился «среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстухе».

«Первые явления, — вспоминает Погодин, — выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием всех ошеломила…» «А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков «да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной», мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний, например, при стихах самозванца: «Тень Грозного меня усыновила»… «Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления…»

Все восхищались Пушкиным. Даже агент фон Фока, некий Локателли, осведомленный о приеме царем Пушкина, делает свое донесение о поэте в соответствии с обстоятельствами: «Все искренно радуются великодушной снисходительности императора, которая, без сомнения, будет иметь самые счастливые последствия для русской литературы» и т. д.

Более сдержанный отзыв дает жандармский полковник Бибиков[723], который доносит Бенкендорфу о своем наблюдении за поэтом. Пушкин, по словам жандармского полковника, чаще всего бывает у княгини Зинаиды Волконской[724], у князя Вяземского, у прокурора Жихарева[725], у И. И. Дмитриева, бывшего министра… Разговоры ведутся везде о литературе. Дамы, как заметил полковник, балуют поэта чрезмерными комплиментами и однажды, когда речь зашла о службе, все восклицали: зачем Пушкину служить, когда он уже служит славно девяти музам!..

Итак, правительственный надзор над Пушкиным продолжается. Этот надзор начался уже давно. Тайная полиция, руководимая в 1820 году М. Я. фон Фоком, собирала сведения о поэте. Теперь, в 1826 году, когда учреждены были корпус жандармов и знаменитое Третье отделение собственной его величества канцелярии, Пушкин оказался под наблюдением А. X. Бенкендорфа и все того же неутомимого М. Я. фон Фока. Любопытно, что Пушкин не подозревал, по-видимому, настоящей роли фон Фока в деле личного над ним надзора. По крайней мере, когда фон Фок умер в 1831 году, поэт записал в своем дневнике: «На днях скончался в П. Б. фон Фок, начальник 3-го отделения государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть бедствие общественное…» Если утрата фон Фока могла показаться поэту в какой-то час благодушия «бедствием общественным», то каковы же были прочие персонажи, руководившие тайной полицией царя Николая!

Когда по всей стране шел розыск возможной крамолы, когда правительство старалось найти связи участников тайных обществ, естественно, что опальный Пушкин должен был дать свой решительный ответ по делу его друзей-декабристов. Почему Николай вызвал Пушкина так срочно из Михайловского? Почему его привезли с фельдъегерем «свободно, под надзором»[726]? Некоторые думали, что царь вызвал его на допрос по делу о найденном у какого-то штабс-капитана Л. И. Алексеева[727] списке стихов из пьесы «Андрей Шенье», отнесенных, по недоразумению, к событию 14 декабря, но свидание с царем у Пушкина состоялось по другой причине. Список пушкинских стихов из «Андрея Шенье» факт слишком ничтожный по сравнению с тем, что почти у всех заговорщиков были списки вольных стихов поэта, что почти все мятежники считали его своим вдохновителем и многие из них были с ним лично знакомы. Этого было достаточно для привлечения Пушкина к следствию. Но его не привлекли. И вот почему.

В середине июля 1826 года известный провокатор в деле Южного тайного общества А. К. Бошняк[728], агент графа И. О. Витта (за любовницей которого, Каролиной Собаньской, ухаживал, между прочим, поэт в 1824 году в Одессе), назначен был в Псковскую губернию для «возможно тайного и обстоятельного исследования поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению к вольности крестьян» и для «арестования» его, «буде бы он оказался бы действительно виновным». Само собою разумеется, что граф И. О. Витт не решился бы отправить этого агента с такою целью без ведома петербургского правительства. Не случайно послали с этим важным поручением именно Бошняка, успевшего зарекомендовать себя человеком образованным, тактичным и неглупым. Естественно, что весьма ответственное дело поручили ему. Он поехал в Псковскую губернию в качестве ботаника. Но рапорт его не имел никакого отношения к злакам и цветам Опочского уезда. Нет, не флора интересовала Л. К. Бошняка, а деятельность опального поэта. По-видимому, опочские помещики сплетничали, а может быть, и доносили о странном народолюбии Пушкина: с дворянами знакомств не водит, а с мужиками всегда рад вести разговоры и здоровается с ними за руку.

Бошняк добросовестно исполнял свою миссию. Он стал собирать сведения о Пушкине у самых разнообразных обывателей. Почти все рассказывали о том, как Пушкин в крестьянской рубахе разгуливает но окрестностям, но Бошняк все-таки сообразил, что поэт не занимался политической агитацией. Агент отметил, что допрошенный им хозяин Новоржевской гостиницы засвидетельствовал о «скромном и осторожном» поведении Пушкина: «О правительстве не творит и вообще никаких слухов об нем по народу не ходит…» «Не слышно, чтобы он сочинял или пел какие-либо возмутительные песни, а еще менее возбуждал крестьян». Уездный судья Толстой[729], поверивший Бошняку, что он ботаник и что он приехал с научною целью, говорил точно: «Пушкин живет весьма скромно, ни в возбуждении крестьян, ни в каких-либо поступках, ко вреду правительства устремленных, не подозревается». Бывший губернский предводитель Львов[730], хотя и порицал Пушкина за его вольные сочинения, должен был все-таки признать, что сейчас Пушкин политикой вовсе не занимается. Наконец, Бошняк поехал к опочскому помещику генерал-майору Павлу Сергеевичу Пущину. От него «вышли все слухи о Пушкине, сделавшиеся причиною моего отправления», напоминает Бошняк в своем рапорте. Это был тот самый П. С. Пущин, масон, мастер кишиневской ложи «Овидий», куда в 1821 году был избран Пушкин. Этот генерал-майор до того, оказывается, обиделся на поэта за его насмешливое послание[731] и за его небрежное отношение к обязанностям масона, что распускал про поэта неблагоприятные для него слухи. Но Бошняк и на этот раз удостоверился, что сплетни генерал-майора — сущий вздор. Мужики все в один голос отзывались о Пушкине хорошо, и у них Бошняк не мог добыть сведений, вредных для Пушкина. Святогорский игумен Иона сказал, что поэт «ни во что не мешается и живет, как красная девка».