Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

— Это всё Семён Ильич запасливый, — сказал Черняев. — Перехватил. Хорошо, что на бронепоезде поручик Котляревский командует, наш, александровец — шестого года выпуска.

— И что? — не сдавался Шубников. — И далеко вы на этом бронепоезде проедете? Если мы даже состав с младшими возрастами дальше Дудергофа не протолкнули?

— Не протолкнули, потому что не проталкивали, — парировал Аристов. — Что там случилось, кстати?

— Забастовка, — мрачно пояснил молчавший до того казачий подъесаул. — Разбежались все, м-мерзавцы. Машинист с паровоза тоже сбежал.

— На бронепоезде машинная команда, надеюсь, надёжная? Кстати, где упомянутый Котляревский? — Две Мишены обвёл взглядом буфетную.

— Надежная, Константин Сергеевич, — сказал казак. — Ненадёжных не осталось. Дезертировали уже.

— Вот именно, господа, — заметил Шубников. — Против кого мы сражаемся? Против иноземных войск — или против собственного народа?

— Против всех, кто посягает на государство Российское, — оборвал капитана Аристов.

— Знаете, полковник, — вдруг зло бросил Шубников, — вы бы разобрались уж тогда — если германские войска есть неприятель, то все, что за союз с ними — предатели и отступники, или…

— Именно так, Иван Михайлович, — Две Мишени спокойно поднял руку, останавливая вскипевшего казака. — Германские войска вторглись в пределы Отечества. Им нужно давать отпор всеми силами и средствами, не щадя ничего, и самой жизни. Те, кто перешёл на их сторону — есть изменники, и поступать с ними надлежит соответственно. Вы всё очень правильно сказали.

— Почему же тогда запасные и резервные полки переходят на их сторону? Почему русские солдаты стреляют в нас с вами, а не в них? Почему перед нами возводят баррикады, ломают стрелки, бросают паровозы, а не перед ними? Когда неприятель явился к нам в 1812-ом, всё совсем по-иному было!

— Простого человека нетрудно обмануть лживыми посулами, Иван Михайлович. — Голос Аристова был ровен, лишён эмоций. — Но, я вижу, вы считаете, что противостоять вторжению и узурпации власти не стоит. Что ж, здесь хватит офицеров для суда чести.

Шубников, однако, не испугался. Демонстративно пожал плечами:

— Суд чести, Константин Сергеевич, это, конечно, очень хорошо. Я в ваших руках, я один и никуда не собираюсь бежать. Только объясните мне, пожалуйста — в ту же наполеоновскую кампанию немало французских роялистов служили в нашей армии. Служили доблестно, как, скажем, граф Сен-При, даже в Военной галерее портрет его висит. Скажите, полковник — они кто, герои или презренные предатели? Когда вступали в свою прекрасную Францию с иноземными солдатами? Когда свергали Корсиканца? И если представить, что германские войска бы сейчас не нападали на нас, но помогали восстановить порядок, ведь его величество кайзер и наш государь состоят в родстве?

— Если бы да кабы, Иван, — перебил Чистяков, — то во рту б росли бобы. И был бы не рот, а целый огород. Постыдился бы кадета Солонова. Они противника на сутки задержали.

— Да отстаньте вы от него, господа, — махнул рукой Яковлев. — Ступай, Иван Михайлович, ступай. Вижу, не по сердцу тебе всё это. Мы здесь собрались Отчизну и престол защищать, ну, а ты у нас человек прогрессивный, тебе свобода на немецких штыках важнее…

— Есть много мест, куда чужие штыки принесли свободу, русские не исключая, — огрызнулся Шубников. — И дело не во мне и не в вас, господа, но в тех мальчишках, которых вы потащите под пули. Сами — идите! Хоть все разом! В полный рост на пулемёты!.. Но детей-то!..

Казачий подъесаул, тихо просидевший в углу всё начало совета, впервые подавший голос совсем недавно, видать, окончательно потерял терпение. Вскочил, одним движением оказался рядом с Шубниковым, подсёк тому ногу, сшиб на пол, придавил.

— Спокойно! Спокойно! — кинулись разнимать сразу полдюжины офицеров.

— Спокойно, — сказал и Две Мишени, когда тяжело дышащего Шубникова поставили на ноги. Подъесаул рычал и сжимал кулаки, но держал себя в руках. — Семён Ильич прав. Не нужно суда чести — чести у вас нет — а потому просто уходите. На все четыре стороны. Хоть в Мариенбург, там у «временных» какой-то «пункт записи». Только смотрите, встретимся ещё раз — уже не пожалеем. А как мы умеем стрелять, вы знаете.

Шубников дернул плечами, пытаясь придать себе видимость достоинства.

— Уходи, Иван, — беззлобно сказал Чистяков. — Уходи, Христом-Богом прошу. Не вводи в соблазн ни меня, ни кадет. Лошадь возьми и уезжай. Куда хочешь. У тебя сестра, я знаю, в Царском. Вот и давай к ней. Не хотелось бы тебе голову продырявить — химик ты неплохой, глядишь, ещё и одумаешься, а учёные люди России нужны.

Шубников обвёл собрание злым взглядом, кадык его дёрнулся, словно он хотел что-то сказать; однако потом явно передумал, резко дёрнул головой, словно пытаясь изобразить поклон и пулей вылетел из буфетной.

— Что ж, господа, — Две Мишени не дал разгореться дискуссии, — по-моему, пора объявлять погрузку.

И добавил, остановившись возле Фёдора:

— Всё ли вы поняли, вице-фельдфебель?

— Так точно, — сказал Фёдор. — Всё.

Да и мудрено ли было не понять!

[1] Рейхсхеер (нем. Reichsheer) — название сухопутных войск Германской империи. Не следует путать с Reichswehr — вооруженными силами Веймарской республики.

Глава 9.1

Декабрь 1908 г.

Воскресенье тянулось медленно и томительно. С самого утра всё валилось из рук. Федя даже засел было за уроки, и даже что-то выучил — но проклятые мысли сразу же выбрались на поверхность, словно крысы из подвала, стоило ему отложить учебник.

Что делать? Сказать? Не сказать? Что будет с папиной службой, если его начальство узнает — на квартире полковника Генерального штаба собираются инсургенты? Уволят ведь, с позором, без мундира и пенсиона. И его, Федю, наверняка вышибут из Корпуса, и тоже с позором. Что тогда с ними будет, с мамой, с Надей?.. Да и с той же глупой Веркой? Что, если её посадят в тюрьму? Сошлют в каторжные работы?

А не сказать — как не сказать?! Он же кадет, александровский кадет! У него на плечах государев вензель! Он портрету государя салютует, всякий раз мимо него пробегая! И — промолчать?!

В отчаянии Федя отложил книжки. Взгляд его упал на совершенно позабытый за всем этим томик «Кракена». Роскошная обложка, золотое тиснение, тонкие гравюры… ничто это сейчас не радовало. Как-то ужасно далёкими вдруг сделались солнечные Карибы, тугие паруса и всё прочее.

Что делать? Куда идти? Кому сказать? С кем посоветоваться?..

И тут сама собой пришла мысль — Илья Андреевич! Положенцев! Человек, который, как и сам Федя, любит «Кракена». Кто не пожалел изрядной суммы на подарок обычному кадету, каких в его классах много.

Если кто и поймёт, так это он. «Кракен» тому порукой.

Не в силах больше сидеть на месте, Федя решительно взял книжку — нужен же повод! — и, недолго думая, помчался к преподавательской части.

Илья Андреевич занимал казённую квартиру прямо здесь, в корпусе, в крайнем крыле. Стоявший на входе в длинный коридор дядька сурово осведомился у Фёдора — куда, мол? — но, услыхав, что к господину Положинцеву, усмехнулся одобрительно и пропустил. — Правильный он, Илья Андреевич, — услыхал Федя вслед.

…Вот и дверь, вот и начищенная стараниями дневальных бронзовая табличка с именем, чином и должностью. Федор перевел дух. Сердце колотилось, ладонь вспотела, и он поспешно зажал книгу под мышкой.

Нажал кнопку электрического звонка — какой же ещё может быть у преподавателя физики?

— Кадет Солонов? — Илья Андреевич вышел в просторном шлафроке. Удивился, даже головой потряс. — Что же привело вас ко мне, мой юный друг? Боже, Боже, уж не взбрело ли вам в голову вернуть мой подарок?