Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

— Хватило ума не сжечь, — заметил Две Мишени.

— Кто-то остановил, да, — кивнул Яковлев. — Чернявин своих верхами к Гатчино погнал, просёлками да через Орлову рощу. Ещё не вернулись. Из столицы, от Дмитрия Павловича и старших рот — ничего. Убыли и как в воду —

— Типун вам на язык, Семен Ильич, — суеверно сплюнул Аристов и тотчас перекрестился. — Царица Небесная, молись за нас, грешных…

— Типун, — невесело согласился Яковлев. — Из окружения все прорвались, противника задержали — а толку? Где гвардия, где…

— Будем считать, что никого нет, — перебил Две Мишени с явным раздражением. — Будем считать, что мы одни остались верны присяге, то есть престолу. А младшие роты где?

— В Дудергофе. В Швейцарском домике.

— Тесновато.

— В тесноте, да не в обиде, Константин Сергеевич.

— А в Дудергофе…

— Связи нет и там.

— Понятно. — Аристов резким движением засунул руки глубоко в карманы шинели. — В общем, мы сидим здесь, противник нас обошёл, подъедаем неприкосновенный запас…

— Константин Сергеевич, это никому из нас не нравится, — негромко, но твёрдо отвечал Яковлев. — Пойдёмте, в буфетной на вокзале мы устроили штаб. Будем решать, что делать…

«Стрелки-отличники» кадета-вице-фельдфебеля Федора Солонова устроились в общем зале вокзала станции Пудость. Когда-то это был небольшой, аккуратный, почти игрушечный вокзальчик, теперь здесь царил хаос военного лагеря. Кадеты, офицеры, сверхсрочники-фельдфебели… о, а вот и Фаддей Лукич пробежал, озабоченно что-то бормоча себе под нос, вот каптенармус Трофим Митрофанович — постарел с того дня, как выдавал юному кадету Солонову первый в жизни того саперный тесак, но бодр! Не бросили корпус, не переметнулись никуда…

За плотно закрытыми дверьми буфетной гудели голоса офицеров, а здесь, в общем зале, весело трещали дрова в обеих печах-голландках, было тепло и уютно. Федор привалился спиной к стене, вытянул ноги, мечтая о том, чтобы снять, наконец, сапоги — и тут его вдруг окликнули, вырывая из уже накатывающей дремоты:

— Солонов! Кадет-вице-фельдфебель! Прошу сюда.

Федя заморгал, поднял глаза — штабс-капитан Мечников, самый младший из офицеров-воспитателей, без году неделя назначенный в корпус на одно из отделений самой младшей, седьмой роты. Погодите, смутно удивился Федор, мелких мальков же вывезли в Дудергоф?..

— Ступайте за мной, — Мечников устало махнул рукой. И сам он был какой-то усталый, помятый, полы шинели заляпаны грязью, а сапоги такие, словно штабс-капитан самолично месил глину все бесконечные вёрсты красносельских практических полей.

Недоумевая, Федор шагнул через порог буфетной и Мечников тотчас захлопнул за ними дверь.

Тут было совсем тепло, даже жарко. Плавал сизый табачный дым. За буфетной стойкой стоял полковник Яковлев — он славился своими пирушками, как болтали среди кадет. Пыхтел самовар, лился в походные кружки горячий чай; на подносе белели калачи, нарезана была копченая грудинка и у кадета Солонова забурчало в животе. Каши, конечно, им отсыпали, но всё-таки, всё-таки…

— Берите, Фёдор и подите ближе, — окликнул его Две Мишени. Рядом с ним застыл «химик» Шубников и выражение его Федору совершенно не понравилось.

Остальные полковники, подполковники и капитаны дружно смолкли.

— Вице-фельдфебель Солонов, — чуть официальнее проговорил Аристов, — наши самокатчики вернулись из разведки. Вам, старшему по званию среди кадет, командиру команды стрелков-отличников, это надо знать.

Константин Сергеевич сделал паузу, и Федор инстинктивно вытянулся по стойке «смирно».

— Гатчино полностью в руках войск… нет, не так. Полностью в руках сброда, подчиняющегося не то «Временному Собранию», не то — командованию германского десанта. Дворец государя занят кадровыми частями Рейхсхеера[1]. Мариенбург — 200-ый запасной Ижорский полк. От дворца «Северный палас» к нам движутся опять же неустановленные германские части с броневиками и артиллерией за тракторами, с ними — сколько-то батальонов 199-го Свирского запасного полка. Прибавьте к этому народную массу из самых разных слоёв, что громит сейчас Гатчино.

— Что вверх по реке? — отрывисто спросил из-за стойки полковник Яковлев. — Все эти деревни? Репузи? Шоссейный мост в Покизен-Пурской?

— Пока там никого нет, — сдержанно ответил Две Мишени.

— А что за Гатчино? — нервно потёр руки Шубников. — Узел дорог за полумызой, откуда прямой путь на Тайцы и дальше — в Дудергоф и Красное Село? Что в Царском? Что в Пулково? Что, в конце концов, в столице? Что нам защищать, какой пункт, если нас немедля обтекают с флангов? Только без красивых слов, пожалуйста, господин полковник!

— Красивых слов, обещаю, не будет, — спокойно и серьезно сказал Две Мишени, но Шубников перебил:

— И где те части, с которыми брали платформу Соколово? Где тот «сводный полк», казаки, самокатчики, юнкера?

— На это я могу ответить, капитан, — резко бросил Черняев. — Ввязались в бой на северной окраине Мариенбурга. Под давлением превосходящих сил неприятели отходили через Орловскую рощу на Вайялово.

— А потом? — Шубников принял вызов. — А что потом? Куда они станут отходить дальше? И, самое главное — куда станем отходить мы? Мы тычемся, несём потери. А за что мы сражаемся, господа? Нет-нет, я же просил, без громких слов, полковник Аристов!

— И я вам уже обещал. Мы сражаемся за мир и порядок. За того, кто их олицетворяет — за государя. Мы присягали ему и России, поэтому на вопрос ваш, Иван Михайлович, ответить очень легко.

— Опять красивые слова, — поморщился химик. — Господа, мы отвечаем за наших кадет перед Богом и их родителями. Мы ввязались в бой, не преуспели, Гатчино разграблено и сожжено. Придётся говорить «спасибо» германцам, если они и впрямь заняли императорский дворец — всё-таки культурная нация, не то, что наша.

Федор сжал кулаки. Остальные офицеры тоже загудели возмущённо.

Шубников вскинул руки, заговорил торопливо:

— Нет-нет, господа! Вы меня не так поняли! Германцы — неприятель, с ним должно сражаться до последнего издыхания, как присяга велит; я лишь к тому, что неприятель это культурный, знакомый — вчера дрались, сегодня мир заключим, а завтра, глядишь, союзниками станем. Как с японцами!.. Не станет просвещённая германская нация творить разорения!..

— Угу, не станет, — буркнул Черняев. — Просто растащат всё убранство, разворуют, испакостят. Вы, капитан, на совместных маневрах с германцами не бывали, а мне случалось. Помню, прибыл сюда их гвардейский егерский батальон, так такое после себя оставили, что только арестантская рота и справилась с уборкой — после того, как им всем пообещали прегрешения простить и наказание списать. Мужики окрестные ни за какие деньги не соглашались.

— Господа, оставьте, — поморщился Две Мишени, видя, что Шубников собрался возражать. — Прошу вас, ближе к делу. К тому же я не случайно позвал сюда вице-фельдфебеля Солонова. Он старший по званию среди кадет. Они имеют право знать, куда мы поведём их, мы, их наставники и воспитатели.

— Считаю, — резко вклинился Яковлев, — что в нынешней совершенно неопределённой обстановке было бы правильно уйти в летние лагеря. Сами ведь знаете, господа, это одно название, что «летние», а срубы тамошние сто лет простоят. Там обширные склады…

— Если их ещё не растащили… — скривился Шубников.

— Там нет холодильников, поэтому только и исключительно продукты длительного хранения, — Яковлев свирепо зыркнул на капитана. — Консервы, крупы, сахар, соль, мука. Можно продержаться.

— Продержаться до чего? — аккуратно спросил Две Мишени. — Чего будем ждать, Семён Ильич? Чья возьмёт? Кто одолеет?

Полковник неожиданно покраснел.

— А вы, Константин Сергеевич, что предлагаете? Конкретно?

— Конкретно, — спокойно сказал Две Мишени, глядя прямо в глаза Фёдору, — конкретно я предлагаю немедленно прорываться в Петербург. Для помощи всем верным присяге войскам в восстановлении законности и порядка. Зря у нас тут целый бронепоезд простаивает? И эшелон?