Погоня - Валентин Маслюков

Остальное зависело уже не от волшебства, а от простой ловкости. Ставши в рост, она швырнула сапог и так мощно — трудно было примериться к его обманчивым размерам и тяжести, — что сапог, вращаясь портянкой, свистнул над головами сидящих и ухнул во тьму.

Все вскочили, стоявший хватился за лук.

Нельзя было медлить ни мгновения! Золотинка цапнула запасной сапог и кинула его, расчетливо напрягая каждую мышцу, в середину костра — всплеснулась жаркая туча пепла, огонь и искры.

Тончайший пепел, вздымаясь выше головы, окутал часовых, сдавленная брань, крик и угрозы замерли в перехваченных глотках. Лучники замялись, как бы утеряв направление, тщетно пытаясь удержать ускользающую мысль. Расслабленность поразила члены. Один сел, мутно поводя руками, покачнулся другой. Последний с каким-то непрочуханным удивлением поглядел на товарищей, тронул прикорнувшего в дурмане соседа, пытаясь пробудить разум… нагнулся еще ближе и, навалившись, рухнул в обнимку с расслабленным.

Все было кончено. Часовые полегли вкруг костра, как убитые. Никто не успел обнажить оружие.

Золотинка перебежала к огню и сходу выхватила из жара сильно подпаленный уже сапог, размотанная портянка тлела горьким дымом; обжигая руки, Золотинка загасила ее о траву. Потом положила горячий сапог за краем огнища, как если бы кто-то пристроил его тут сушиться, слишком близко к огню, чуть дальше поставила второй, тот, что брошен был в перелет.

Надо полагать, часовые, очнувшись, так и не смогут сообразить, что тут у них случилось и откуда сапоги. Что они теперь подумают — бог весть.

Золотинка рванулась к устроенному из жердей забору, минуя ворота, мигом перекинулась на ту сторону, в темноту, и побежала мутно светлеющей дорогой. Беспробудно спала позади застава.

Безобразная груда строений и башен вставала черной горой, озаренные изнутри окна светились, как горящие язвы. Порой можно было приметить, что красневшее прежде окно исчезло, поглощенное тьмой, и засветилось другое — там, где не было ничего, кроме глухой громады. Непостижимая жизнь заколдованного дворца не утихала и в этот полуночный час. Но тихо было под звездным небом, только часто шлепающие шаги Золотинки да шумное ее дыхание нарушали застылый покой.

Бесшумно скользнули по небу распластанные крылья — черная тень на звездах, и Золотинка, озираясь, заметила ее за собой еще раз. Верно, это была сова — не слышно было ни малейшего шуршания крыльев, даже посвиста, как рассекают они воздух, никакая другая птица не способна летать так вкрадчиво. Бесплотная тень ночи.

Сова эта, верно, была соглядатай, но Золотинка не особенно встревожилась — крепость уже поднималась над головой, закрывая собой половину неба. Сбитые ноги больно попирали камни, дорога пошла в гору и потерялась; Золотинка, отдуваясь, перешла на шаг. На ближних подступах к дворцу можно было ожидать и засады.

Нижняя стена замка представлялась в темноте невысоким скалистым уступом, на котором поднимались палаты и башни. Пытаясь присмотреть ход, чтобы подняться на раскат нижней стены к основанию дворца, Золотинка остановилась. Нужно было, по видимости, двигаться кругом крепости отыскивая лестницу или какую неприметную дверку чуть ли не на ощупь — в темноте ничего невозможно было разобрать, и мало помогал тут свет редких, высоко расположенных окон. Однако Золотинка не прошла и ста шагов, озаренная кострами застава, которая хорошо просматривалась с пригорка, еще не скрылась из виду, когда наверху заскрипел засов, пошла в петлях дверь и полыхнул свет, яркой полосой пронзивший воздух и вершины чахлых деревьев на склонам крепостного холма.

Дверь не закрывалась, послышались шаги, и Золотинка увидела над собой очертания человека. Освещенный в спину и в затылок, он оперся на забрало стены и задумался, не подозревая о затаившемся внизу пигалике. Потом вздохнул и отвернулся, а Золотинка, скрываясь, пошла прочь, к первым кустам на склоне, и оттуда разглядела в полосе света яркий наряд человека, который бесцельно расхаживал по раскату. Немного погодя он исчез во тьме, и скоро Золотинка услыхала хрустящие по щебню шаги — где-то человек спустился и оказался теперь совсем близко.

— Черт побери! — раздалось в десяти или двадцати шагах. — Черт побери! — повторила тень с вызовом и со злостью, словно призыв этот был не пустым присловьем, а прямым вызовом черту. — Черт побери, — сказал он в третий раз, но уже слабее.

Постояв, он опустился на землю, лег ничком и ударил кулаками. Почудились слезы. Слезные всхлипы и стоны — как может стонать взрослый, разучившийся плакать мужчина. Уткнулся в землю, затих…

Что бы ни говорили Золотинке сочувствие и любопытство, она выскользнула из-под куста, обошла стороной страдающую темноту и скоро, добравшись опять до стены, нашла крутую лестницу без перил, которая вывела ее на верх укрепления, на слабо освещенную щербатую мостовую.

Казалось, покинувший дворец человек был единственным его обитателем — окна померкли и только распахнутая настежь дверь зияла светом. Золотинка приглядывалась и снова увидела сову — птица возникла из темноты и резко вильнула прочь от двери, туда, где стонал во тьме человек. А ночная нечисть слеталась на огонь: опасливо мельтешились летучие мыши, у жаркого зева двери пронеслась черная тень, возвратилась коротким взволнованным кругом… раз — и впорхнула внутрь.

Несомненно, оборотень. Иначе не объяснишь дерзость бодрствующей среди ночи вороны. Но как бы там ни было, следовало, наверное, поспешать, если только Золотинка не хотела собрать ко дворцу всю окрестную нежить. С решительным толчком сердца она побежала и, перескочив в ослепительный свет, потянула за собой неимоверно тяжелую, толстую дверь.

Открылось ей нечто вроде сводчатого подвала, который простирался на всю протяженность дворца, а, может, и дальше — вереницы ярко освещенных белых сводов терялись в дали. Иначе, переменив точку зрения, можно было представить подвал рядами толстых расходящихся кверху столбов; у основания их стояла лощеная утварь: скамейки, сундуки, поставцы с безделушками, в двух местах Золотинка приметила подножия уходящих вверх лестниц.

В низком пространстве под сводами ошалело носилась попавшая в западню ворона. Лазутчик пигаликов не испугался бы своего собрата; скорее всего это был соглядатай Рукосила, и, конечно же, нельзя было выпускать его на волю прежде времени — Золотинка не оставляла надежды выбраться когда-нибудь из дворца.

Бдительно озираясь, она двинулась вглубь подвала, а ворона умчалась вдаль, рассчитывая, может быть, отыскать другой выход. Озирая правильные ряды сводов и столбов, с трепетным волнением заглядывая за угол, где открывались такие же бесконечные ряды, Золотинка испытывала полузабытое, но таившееся где-то в глубине души чувство. Это было, пожалуй, свежее детское любопытство, неотделимое от всегдашней готовности к чуду, от ожидания чего-то в одно и то же время радостного, удивительного и страшного — тут сразу, на следующем шагу.