Дети из камеры хранения - Рю Мураками

— Он ниже ростом, чем по телевизору, — сказал кто-то.

Хаси механически давал автографы всем, кто просил. Какая-то женщина в кимоно подошла к нему с ребенком, и Хаси расписался на носовом платке.

— Разрешите пожать вашу руку? — спросила женщина.

Хаси пошел дальше: галантно поцеловал ей руку. Раздался всеобщий гул, и вся толпа — клиенты, официантки, повара, администратор — стала наседать на его стол.

— Полегче, ребята! — крикнул Хаси, поднимаясь из-за стола и улыбаясь. — Я никуда не ухожу, времени у нас достаточно. Становитесь, пожалуйста, в очередь!

— Вы любите рисовый омлет? — спросила какая-то продавщица после того, как он расписался на спине ее потной блузки. Хаси кивнул, заметив искривленное отражение своего лица на тыльной стороне ложки. Отражение улыбалось.

Ему в лицо ткнули визитную карточку, и мужчина, представившийся репортером местной газеты, под огнем фотовспышек принялся задавать бесконечные вопросы.

— Когда выходит ваш новый альбом? — хотел знать корреспондент.

Девочка в школьной форме, стоявшая позади Хаси, старалась дотронуться до его волос, крашеная девушка из очереди попросила, чтобы он расписался на только что купленных ею трусиках.

— Давай-ка я распишусь на них, лапочка! — крикнул какой-то подвыпивший старик. — У меня автограф ничуть не хуже!

Какой-то ребенок упал под напором толпы, и мать, пытаясь его подхватить, зацепила стол. Тарелки и бутылки полетели на пол. Одна бутылка разбилась, и костюм репортера оказался безнадежно испорчен ее содержимым.

— Прекратите толкаться! — вопили в толпе.

— Ваш приезд сюда связан с личными мотивами? — продолжал расспрашивать репортер.

Школьницы по очереди прикасались к его волосам, и людская стена вокруг стола становилась все плотнее и плотнее. Заплакал ребенок. Хаси продолжал расписываться: в альбомчиках для автографов, на клочках бумаги, носовых платках, ранцах, сумках, оберточной бумаге, нижнем белье, блузках, руках, украшениях, носках и так далее. Его стол наклонился в одну сторону, перед глазами то и дело сверкали фотовспышки. С лица одной из девочек, охотниц за волосами Хаси, слетели очки, и она нырнула вниз, чтобы спасти их из-под ног наседающей толпы.

— Скажите, пожалуйста, существует ли связь между вашими гастролями и культурой провинции? — спросил репортер, но в это время стол окончательно опрокинули, и с него на пол полетели и тарелка с остатками омлета, и ложка, в которой Хаси снова увидел свое выпуклое отражение.

— Кто вы такой? — пробормотал он.

— Что за… что за… что за херня тут происходит? — проговорил молодой пьянчуга, только что появившийся в ресторане. — Что за… Ух ты, постой-ка… Да это, никак, и вправду Хаси?

Лицо из кривого зеркала упало вместе с ложкой на пол, где в луже кетчупа все еще ползала на коленях в поисках своих очков бедная девочка.

— Эге-е-ей! И вправду Хаси? — продолжал орать парень.

Топча крошки риса, кетчуп, остатки яйца и стекла раздавленных очков, Хаси кивнул.

Теперь на остров ходило меньше паромов, чем раньше, и маленький киоск на автобусной остановке, в котором продавались когда-то безалкогольные напитки и закуски, был снесен. Тот самый киоск, где социальный работник в свое время купил им с Кику по порции подтаявшего мороженого. Знакомая вывеска с изображением облизывающей леденец девочки валялась на земле, покрытая слоем пыли. Остров горбился на горизонте, словно спящее животное.

Хаси хотел побывать дома по очень простой причине: чтобы повидать свою собаку. Увидеть Милки, которого ему подарил Кику, когда они были еще детьми. Ему приятно было, что пес не мог знать о том, что Хаси стал знаменитым певцом и продал уже миллион дисков. Интересно, помнит ли его Милки и какова будет его реакция, если поедающий Хаси изнутри жук уже взял над ним верх и Хаси превратился в кого-то другого. Если Милки начнет лаять и кусаться — значит, Хаси проиграл, стал рабом жука. Но если Милки будет вести себя, как прежде — скулить и тереться о его ногу, тогда они отправятся вдвоем на побережье и поиграют там. Только этого он и хотел. Возможно, этого окажется достаточно для того, чтобы вспомнить… Что именно? Неважно что. Возможно, он вспомнит то светлое время, что было задолго до того, как родился жук… Возможно…

На пароме ничего не изменилось. Запах машинного масла, к которому невозможно привыкнуть, ржавые перила, потертые сиденья, успокаивающее гудение мотора. По мере приближения остров становился все больше и наконец заполнил собой все окна салона. Хаси вышел на палубу. Море было спокойным, качка слабой, брызги сюда почти не долетали. Бриз уносил прочь вонь машинного масла и приносил вместо нее соленый запах моря. Зеленая глыба на горизонте постепенно приобрела очертания, увеличилась в размерах и теперь возвышалась над морем, все приближаясь и приближаясь. Из бухты доносился рокот двигателей. В памяти Хаси всплыло какое-то раннее воспоминание, но какое именно, он сказать не мог. Все, что он помнил ясно, было его первое путешествие с Кику на пароме. На какой-то миг он даже ощутил во рту липкий вкус тающего мороженого, и его глаза повлажнели. Судно замедлило ход, с пирса бросили канат. Вдали на холме виднелись ряды пустых многоквартирных домов.

— Я дома, — пробормотал Хаси, не слишком громко, но так, чтобы его услышали.

— Милки! — позвал Хаси, приблизившись к тропинке, ведущей к дому его приемного отца.

Ему показалось, что с того времени, как он был здесь последний раз, расстояние от шоссе уменьшилось, а склон стал более пологим, однако на левой стороне по-прежнему густо росли канны. Среди зарослей было расчищено место для телефонного столба с прикрепленным к нему фонарем. Хаси помнил, что если после столба повернуть и сделать три шага, то будет виден океан. Он постоял минутку, глядя на воду, потом вернулся на дорогу. По правую сторону цвели какие-то белые цветочки. Он не знал, как они называются, но вспомнил, что их аромат сильнее всего ощущается, когда подходишь к лимонному дереву. Сразу же за деревом надо крикнуть «Милки!», и тогда из-за угла навстречу тебе выкатится лавина белого меха. Найдя это место, он остановился и позвал собаку, но сколько он ни кричал, Милки так и не появился. «Вероятно, на привязи», — подумал Хаси. Но в этом случае пес залаял бы. Одолеваемый беспокойством, Хаси сделал еще на несколько шагов и оказался возле дома.

Пресс, на котором в это время обычно работал Куваяма, молчал. Сад был заросший, запущенный. Собачья конура, которую они построили вдвоем с Кику, начала гнить, в ней копошились муравьи. Поодаль валялась грязная миска для воды. Увидев все это, Хаси впервые подумал, что Куваяма куда-то отсюда уехал. Но табличка с его именем все еще висела над дверью, а на газовом и электрическом счетчиках висели маленькие металлические пломбы, свидетельствующие о недавнем визите инспектора. В почтовом ящике лежало извещение о прекращении водоснабжения. Значит, Куваяма здесь, и у него можно спросить, куда делся Милки. Дверь была не заперта, но когда Хаси открыл ее, ему в нос ударила такая вонь, что голова пошла кругом. Пахло нечистотами и спиртным. Прихожая была забита пустыми бутылками из-под виски и водки. Из комнаты послышался кашель.

— Кто там? — раздался голос Куваяма.

— Это я, — ответил Хаси.

Какой-то миг стояла тишина, потом появился Куваяма. Вытащив из одного уха наушник, он спросил:

— Хаси? Неужели ты? — Хаси кивнул, и маленький радиоприемник выпал из руки Куваяма. — Только что о тебе говорили по радио. Юмэмару говорил. Вы с ним друзья?

— Кто такой Юмэмару? — спросил Хаси.

— Молодой юморист. Ты с ним знаком?

— Первый раз слышу.

— Да ладно, какая разница! Входи же! Чего там стоишь?

Куваяма подобрал с пола радио, выключил его, потом взял Хаси под руку и провел в дом.

— А где Милки? — спросил Хаси, но Куваяма ничего не ответил.

— Я стал плохо видеть, — сказал он невпопад. — Дневной свет режет мне глаза. — В комнате горела тусклая лампочка, которая едва рассеивала мрак. — Тебе темно? Можно прибавить свету. За меня не беспокойся, я надену вот это, — сказал он, надевая защитные очки сварщика, и включил свет.

Теперь Хаси смог разглядеть обстановку. Постель Куваяма была разложена во внутренней комнате, а на семейном алтаре в гостиной стояли поминальные таблички в память Кадзуё.

— В последнее время дела мои шли из рук вон плохо, и поскольку я получаю пенсию, то решил закрыть мастерскую. Пресс уже ничего не приносил, и я с ним расстался… А как раз позавчера ходил взглянуть на могилу твоей матери. Клянусь, именно поэтому ты здесь и объявился, это она призвала тебя.

— Куда делся Милки? — перебил его Хаси.

— Я его отдал.

— Кому?

— Одному парню, он работает сторожем, внизу, на соляном заводе. Он сказал, что ему нужна сторожевая собака, вот я и отдал. — Скинув потертый пиджак и легкое кимоно, Куваяма достал из ящика рубашку и брюки и начал одеваться. — Ты посиди тут минутку. Я схожу куплю кое-что и скоро вернусь.