Девушка с пробегом (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Вот… Вот откуда этот поганец узнал, от чьего творчества меня сильнее всего прет? Пальцем в небо ткнул? Нашел самого известного американского критика, не зная, что именно этот художник когда-то просто заставил меня остаться верной модернизму? Ведь был же дешевый выбор — рисовать простые портреты, без понтов, был регулярный спрос на них, не то что на мои экспериментальные.

А деньги мне тогда были нужны… Что удержало в последний момент? Что заставило листать забугорный журнальчик по искусству, который мне и обломился-то случайно…

А потом — помнится, глаза просто зацепились за голую женскую спину, которую художник нарисовал так, что было ощущение, что у неё вместо кожи — узорчатое сложное кружево. Было жутенько, но завораживающе.

И если он себе ни в чем не отказывает — почему я должна?

И никаких оправданий, что он — Боде, а я — всего лишь Надя Соболевская. Ведь великими не рождаются. И что позволено Сатрапу — могу попробовать и я.

Тогда я стиснула зубы и не стала изменять себе. Не стала продаваться за копеечку и вгонять себя в рамки. Сложные были времена, на самом деле. Сейчас — могу сказать, что не жалею об этом совершенно. И спасибо тебе, Давид Леонидович, что напомнил…

— Ну и что дальше? — спрашиваю я, забирая розу у Макса. Мне пока не ясно.

— Тебе нужно выйти за грань реального, — зловещим голосом тянет Вознесенский.

— Максим, — произношу я своим любимым тоном, который сразу дает понять собеседнику — в уме я уже сняла с него кожу и готовлюсь срезать скальп.

— Бр-р-р, ты — страшная женщина, Надя, — Макс шутливо передергивается, делая вид, что трепещет от ужаса, а затем подмигивает, — из галереи выйди.

— А потом?

— А потом — ты сама все поймешь.

Ну, да, я в принципе понимаю, как только оказываюсь на улице. Но направление точно верное — еще один цветок меня ожидает, продетый длинным стеблем в дверную ручку на входе. Остальные розы ждут меня на улице. Одна за другой, выстраиваются в линию и будто зовут за собой.

Дорога роз…

На перилах крыльца галереи, у каменной вазы у самого подножия лестницы, на краешках лавочек, привязанные алыми лентами. Я получаю их даже из рук случайных прохожих, которые шагают мне навстречу, пока я иду и собираю свои розы.

И они говорят мне какую-то милую чушь, которую мне вопреки всему — ужасно приятно слышать.

Иду и с каждым новым цветком в моих руках я все больше дурею. Господи, Огудалов. И почто я отказывалась от романтических жестов с твоей стороны? Это, оказывается, весело и нереально безумно.

Боже, что за человек. Как можно было вытворить такое? Притащить ко мне одного из самых крутых критиков, которому еще и творчество мое зашло. Выложить, пока я в галерее, всю эту алую дорожку из роз, к которым я с каждым шагом испытываю все меньше неприязни. И куда он меня вообще хочет таким образом вывести? Белый кролик, блин.

А сердце в груди восхитительно дрожит и обливается ледяным шампанским. Как будто не я полчаса назад думала, что с Огудаловым у меня все, совсем-совсем, и никогда больше. Какое счастье, что все это осталось только в моей голове.

Последняя роза на моем пути… В руках у мужчины в отутюженном черном костюмчике, стоящего у лимузина. Серебристого старомодного лимузина. И…

Может, все-таки это совпадение?

Я верчу головой по сторонам, не особо понимая, на что надеюсь. То ли найти еще одну розу, то ли не найти её.

Черт меня знает, чего я хочу, моя душа — потемки. Может быть я и хочу, чтобы этот лимузин был за мной…

— Надежда, вам сюда, — окликает меня мужчина.

Все-таки это мне.

Ну, спасибо, что не на слоне мне предстоит прокатиться. Судя по размаху фантазии Огудалова — реально, он мог пойти и на это.

Водитель открывает передо мной дверцу, протягивает розу. Их у меня уже почти целая охапка. Не один десяток даже.

Я шагаю внутрь салона, в душе готовясь уже к тому, что сейчас и там увижу пустоту, россыпь алых роз на сиденьях, и полное отсутствие моего белого кролика где бы то ни было. Порядочный белый кролик ни за что не даст себя поймать.

Вот только мой кролик — не очень-то порядочный. И весь салон пропах его прохладной и чуть бергамотовой туалетной водой. Его теплые ладони сжимаются на моих запястьях, как только я оказываюсь внутри салона.

— С днем рождения, мечта моя, — мурлычет этот мартовский кот и самым наглым образом лезет ко мне обниматься.

Я обижена вроде, но кто это помнит? Даже из моей головы это уже вылетело.

— Боже, как я соскучился, — вырывается из его рта тихий стон, и это будто порция сладкого сиропа для моих сердечных обливаний.

И я соскучилась по нему. Соскучилась тоже. Так, что просто невозможно описать.

И все-таки, какой же он дивный, до безумия красивый, в этом своем смокинге с шелковыми лацканами — визуальный оргазм, не меньше.

Я тянусь к Дэйву больше порывисто, чем осознанно, не удерживаю розы в руках и они осыпаются на пол к моим ногам.

— Эй, ну что ты делаешь, Надя, — смеясь шепчет мне в губы Давид, — сначала ты должна была треснуть ими меня по лицу. А ты что?

И первый раз в своей жизни я прихватываю мужчину за его узкий выпендрежный галстучек, притягиваю к себе и впиваюсь поцелуем в его бесстыжие губы.

Вот что я делаю, мой хороший. Ты — против?

Он… Кажется — нет…

Кто-то похищает у меня с добрый десяток минут в моей жизни.

Я нахожу себя на коленях у Дэйва, в плену его жадного рта, что то и дело соскальзывает с моих губ на шею, а потом возвращается обратно. В воздухе — с запахом мужского парфюма тесно переплетается дурманящий запах роз — оказывается, они пахнут. Никогда не замечала, пока не беременела. Хотя, тут их столько — рассыпаных и по полу, и по свободным сиденьям, что я бы, наверное, в любом случае учуяла.

Я не знаю, когда я успела тут оказаться — на этих коленях Давида Огудалова. И когда его ладони успели лечь мне на бедра и даже уползти своими поглаживаниями дальше.

— Аполлон мой, мы же не начнем наш медовый месяц прямо в лимузине? — хихикаю я.

— Какая жалость, что ты против, — суперэротичным тоном шепчет мне Дэйв, прикасаясь губами к мочке моего уха, заставляя томление лишний раз шевельнуться под моей кожей. Все-таки он сводит меня с ума — этот потрясающий мужчина.

Самое драматичное в этой истории то, что я совсем не против. И никаких сил препятствовать ему, продолжать на него обижаться у меня нету.

Я готова капитулировать. Теперь уж — навсегда. Ну — или до следующего его косяка.

Мотор лимузина мерно ворчит, мы явно куда-то едем.

— Не скажешь, куда мы направляемся? — с интересом уточняю я.

— Кажется, в ресторан, — откликается Давид, переползая своими ладонями мне на спину, — знакомая посоветовала чудный ресторан с молекулярной кухней. Так что если тебе захочется мороженое со вкусом свеклы или копченой клубники — мы сейчас попробуем, а потом возьмем их контакты. Кажется, доставка у них тоже есть.

Ишь ты, какой подготовленный явился. Мне даже интересно стало, что же это за копченая клубника такая.

— Ты не был на выставке, — недовольно ворчу я. Честно говоря, я бы хотела, чтобы он увидел. Говорят, самое последнее дело — показывать тому, кто тебя вдохновляет, насколько он для тебя оказался важен. А я хотела. Вскрыть, так сказать, все карты до конца. Сама не знаю, зачем мне это — наверное, я просто не люблю недоговорок. И раз уж я сказала ему, что его люблю — согласна напоминать ему об этом регулярно.

— Да был, — Давид смущенно улыбается, не раскрывая глаз, — мама вчера сделала эксклюзивное посещение, для меня и Майкла. Он вообще-то не хотел появляться на публике, но когда увидел картины — решил остаться на аукцион. Хотя я и не сомневался, что он тебя оценит.

— И что ты думаешь? — не удерживаюсь я. Душа раскрыта нараспашку. И так нельзя, я знаю, в раскрытую душу больней приходятся удары, но все-таки.