Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс

Рыцарское и покаянное движения короля способствовали значительному увеличению бюджетов на благотворительность через пожертвования, которые делал весь двор[626]. Это рождало надежду на то, что поддерживаемая королевской властью инициатива Уэля сможет существенно на этом выиграть. Рисунки процессии королевы имеют титульный лист, на котором изображены три герба. В центре герб короля, окружённый цепью ордена Святого духа, а по бокам эмблемы двух королев. Сонет о покаянии и благотворительности подписан монограммой и девизом Уэля и датирован 1584 г.

Таким образом, на рисунках процессии королевы мы видим учреждение, которое уже более или менее функционировало на описанных началах, но которое предполагалось значительно расширить за счёт ожидавшихся поступлений от религиозных движений. Что-то из того, что представлено на изображениях, без сомнения находилось лишь в стадии проекта, особенно в части широкого спектра преподаваемых дисциплин. В той же мере это относится и к зданиям, больше задуманным, чем существовавшим на самом деле. Школа и больница (Илл. 39, Q.P. 9 и 10) основаны на проекте большого, но недорогого дома из книги Филибера Делорма[627]. Уэлю, видимо, удалось начать реализацию новых строительных инициатив, поскольку в письме от мая 1585 г. он говорит, что «уже начал несколько новых хороших зданий, необходимых для поддержания нашего учреждения, включая капеллу … которым не будет грозить опасность затопления»[628]. Дополнительные сведения о Доме благотворительности и планах Уэля по его развитию можно почерпнуть из серии миниатюр, хранившихся ранее в Кракове[629], но эта тема уже выходит за пределы нашего повествования. Разразившиеся в 1585 г. войны Лиги без сомнения положили конец строительству. А сам Уэль умер в 1587 г.

Фамилисты

Работая много лет назад над значением и иконографией рисунков процессий, я ещё ничего не знала о тайной секте фамилистов (Familia Caritatis), по теме которой в последние годы вышло несколько исследований[630]. К этому объединению втайне принадлежали многие заметные фигуры, среди которых были географ Ортелиус, гуманист Юст Липсий и, самый заметный, печатник Христофор Плантен. Фамилисты считали важной для человека лишь его внутреннюю духовную жизнь, в сравнении с которой приверженность официально установленным формам религии имеет мало значения и может меняться под влиянием обстоятельств. Твёрдый в своей внутренней жизни фамилист мог вести себя как протестант, если эта форма была господствующей вокруг него, или как католик в католической среде, или, если господствующая конфессия в его стране менялась, как иногда случалось в беспокойном XVI веке, мог перейти с одной стороны на другую вместе со сменой власти. Такой образ жизни может показаться несколько двусмысленным и сомнительным, но и католические, и протестантские радикалы были одинаково жестоки и нетерпимы к людям толерантного и мистического склада. Выходом для таких людей могло быть тайное членство в секте фамилистов. Плантен был убеждённым адептом секты и в своей типографии в Антверпене печатал труды фамилистских пророков, в первую очередь, Хендрика Николиса, известного как «H.N.», а позднее Хендрика Барефельта, называвшего себя Хай-Эль (Hiel) или «Жизнь божья».

Необычной стороной этой секты была ей способность процветать в самых неожиданных местах. Так, Бенито Монтано, библиотекарь Эскориала, умудрялся состоять в ней под самым носом у Филиппа II. Монтано был учёным-гебраистом и вместе с французом Гийомом Постелем и другими принимал участие в работе над знаменитой Библией Полиглоттой, изданной Плантеном при финансовой поддержке испанского короля. Такая поддержка, казалось бы, должна была быть гарантией крайне ортодоксального контрреформационного подхода. Однако открытие введённых Монтаной в комментарии мистических и аллегорических толкований библейских текстов, восходящих к Хиэлю, обнаруживает в этой Библии фамилистские влияния. Всё это необычное движение было в каком-то смысле продолжением эразмианской традиции веротерпимости и изучения Святого Писания. В своей попытке вернуться к оригинальному библейскому тексту фамилистские редакторы Полиглотты опирались на иудейские источники. Ярые ортодоксы косо смотрели на их гебраистическую учёность, и им приходилось соблюдать осторожность, скрывая свой мистицизм за кодовым языком.

Секту было принято называть Домом Любви в указание её веры в милосердие как главную добродетель. Она имела сильные связи во Франции. Плантен сам был французом, а среди учёных, работавших над Полиглоттой, были защитник французской монархии Гийом Постель и автор «Галлиады» Ги Лёфевр де ла Бодри. Секта, без сомнения, была широко распространена в Париже через Пьера Порре, одного из старейших и самых близких друзей Плантена, управлявшего филиалом его предприятия на рю Сент-Жак. Порре был агентом по распространению не только изданий Плантена, но и фамилистского учения[631].

О Порре известно, что он был аптекарем. Знавший его Жак Гохори отзывался о нём как об «искушённом в знаниях и прямолинейном человеке»[632] (homme tresingenieux & bon simpliste). И здесь невольно напрашивается ассоциация между этим «парижским аптекарем» и «фамилистом» и парижским аптекарем и основателем Дома любви Николя Уэлем.

Схожесть названий учреждения Уэля и секты вовсе не обязательно имела какое-то фамилистское значение. Приют Уэля являл собой христианское дело милосердия, чьим главным символом был самый ортодоксальный и контр реформационный тип добродетели благотворительности. Тем не менее в рисунках процессий есть некоторые черты, которые могут указывать на влияние фамилизма. Одна из них это уже отмечавшийся ранее акцент на предполагаемом изучении в школе Уэля древнееврейского, греческого и других языков. Эта лингвистическая сторона учебной программы была явно лишь проектом, а не чем-то существующим в реальности. Тем не менее она указывает на то, что Уэль придавал определённое значение изучению библейского иврита, которое с учётом существовавших в тот момент споров за и против «гебраистических» влияний в религиозных движениях, могло определённым образом характеризовать Дом христианской благотворительности. К этому намёку можно также добавить и фигуру иудейского священника, появляющуюся на рисунках процессии K.P. 8 и 14. Тип этого служителя схож с Аароном из Библии Полиглотты и с тем, который можно увидеть в книге Бенито Монтано «Humanae salitis monumenta» (изданной Плантеном в Антверпене в 1571 г.). Некоторые из библейских сцен на рисунках K.P. 7–9 (Илл. 26–28) напоминают иллюстрации из этого сочинения фамилистского автора. А в комментарии Монтано о пророке Ионе, призывавшем к покаянию царя Ниневии, содержится пространная аллегория, которую очень интересно читать, глядя на последнюю сцену процессии короля[633], где Иона призывает к покаянию французского монарха (Илл. 34, K.P. 22). Другие, обладая более полным знанием фамилистских средств выражения, могут увидеть в рисунках процессий ещё больше скрытых значений. Тонкое и иносказательное использование в них аллегорий добавляет новое измерение в стереотипы контрреформационной пропаганды.

Все эти предположения обречены