Городу и миру - Дора Штурман

Следует подчеркнуть, что любая инстанция, сосредоточившая управление централизованной экономикой в одних (пусть совокупных) руках не будет иметь не только способности, но и объективной возможности "эффективно управлять" такой системой.

Если на Западе полную "национализацию" (нация здесь ни при чем: речь идет лишь о каком-то ограниченном ее слое или круге лиц) экономики произведет корпоративная сверхмонополия или демократическое (до этого момента) государство, все парадоксы, характерные для социализма (коммунизма), проявятся с роковой неизбежностью.

Не случайно в "Красном колесе" с такой силой проявляется здоровая ностальгия Солженицына по свободной, растущей частнохозяйственной экономике России кануна первой мировой войны.

Солженицына критикуют не только (условно говоря) слева - за его мнимый воинствующий антидемократизм, но и справа - за его отказ от силового сопротивления насилию - отказ, предопределяющий (как представляется этой части оппонентов Солженицына) физическую капитуляцию Запада перед коммунизмом. Думаю, что несостоятельность обвинений слева (в агрессивном антидемократизме) из предыдущего более или менее ясна. Но чрезвычайно важно для нас (если мы хотим адекватно осмыслить труд Солженицына) правильно ответить на вопрос о том, как, по его мнению, Запад может и должен остановить (или одолеть?) коммунизм. Должен ли и может ли остановить и одолеть? Этому, в основном, и будет посвящена следующая глава нашего обзора.

( Об этом прекрасно сказал в своей последней книге "Я унес Россию (апология эмиграции)" Роман Гуль.

( Эткинд со временем припечатает Солженицыну, как пощечину, кличку аятоллы.

( Швейцарская демократия не раз себя запятнала, гиперболизируя свой нейтрализм: во времена нацизма - закрытием своих границ перед беженцами; в 1980-х гг. - отношением к интернированным афганским военнопленным - бывшим советским солдатам; в 1986 году - выдачей польского невозвращенца. Но это не отменяет положительных черт ее конституционного устройства и связано с неполноценностью мировоззрения ее политиков.

( Почему "сорок", а не - к 1975-му году - пятьдесят восемь? (Прим. Д.Ш.).

( Статья проф. И.Курганова была опубликована в газете "Новое Русское слово" (Нью-Йорк) дважды: в 1964 году и 13 сентября 1981 года.

(( Не установивший, кстати, в Испании и нацизма. Он почти не участвовал во II мировой войне на стороне Гитлера, а к евреям-беженцам относился куда благожелательнее и больше для них сделал, чем демократическая Швейцария (через Испанию множество евреев бежало в свободный мир).

( Точнее - уехать можно из любого города (даже в селах, кажется, уже население паспортизировано); лишиться прописки при выезде можно сразу и беспрепятственно. Но прописаться в другом городе без разрешения соответствующего милицейского паспортного отдела нельзя. Во множестве городов прописка фактически запрещена и разрешается лишь в исключительных случаях. Человек, выписанный из прежнего места жительства и не прописанный на новом месте, оказывается полностью вне закона, не может устроиться на работу или учебу, получить крышу над головой (Прим. Д.Ш.).

( Согласно все тому же популярному романисту, Солженицын даже готов осуществлять реакционную правую деспотию собственными руками, физически уничтожая (распиная!) инакомыслящих.

( Может быть, следовало бы рассмотреть эту речь в главе "Солженицын и Запад", но я не могу обойти ее, говоря об отношении Солженицына к демократии, и поэтому рассмотрю ее здесь.

( Перечисляя миры, отличные от Запада, Солженицын мимоходом замечает: "Израиль я бы не отнес к западному миру хотя бы по тому решающему обстоятельству, что его государственный строй принципиально связан с религией" (I, стр. 281). Это говорится, по-видимому, сочувственно, а между тем это плохо, ибо раскалывает общество и ущемляет его значительную часть. Израиль - государство демократическое, западного типа во всем, кроме того, что связано с оккупационной проблематикой (идет война) и с неполной отделенностью церкви от государства. По причине последней для евреев нет фактически свободы совести: не признаются реформистская и консервативная синагоги, нет гражданского брака (значит, нет внутри страны брака смешанного; к счастью, признается смешанный брак, заключенный вне страны); нет кладбищ для неверующих (евреев хоронят всех по ортодоксальному обряду, а похоронить нееврея, не принадлежащего ни к одной из других религиозных общин страны, невероятно трудно). Автоматически перестает считаться евреем еврей-христианин или мусульманин, хотя его этническая и государственная принадлежность не изменяются. Навязано всему обществу отсутствие транспорта в субботу и пр. С этим борется все более многочисленная оппозиция. Большинство народа считает, что свобода совести должны быть и свободой не следовать ортодоксальной обрядности, свободой не веровать или верить иначе. Но по давно устаревшему решению социалиста Бен-Гуриона, оказавшему предпочтение союзу с религиозными партиями перед союзом с несоциалистическими светскими силами, явное меньшинство населения во многом продолжает диктовать свою волю большинству. Религия должна быть свободной (и это должно относиться ко всем религиям, исповедуемым членами данного общества, даже немногими; я не имею в виду изуверских сект, достаточно редких), но не обладать государственными. административными полномочиями, не располагать "монополией легальности" (Ленин).

( Исключение - один-два документа, в которых мимоходом выражена надежда, что патриоты есть во всех слоях советского общества.

( Б. А. Кистяковский, "В защиту права (интеллигенция и правосознание)". Сборник статей о русской интеллигенции "Вехи", Москва, 1909, стр. 125-135. Переиздано в 1967 г., изд. "Посев". (Курсив Д. Ш.).

( Старая Площадь - резиденция ЦК КПСС, истинное название того места, которое на Западе условно называют Кремлем. (Прим. Солженицына).

( Во время I и в особенности II мировых войн Англия, Франция, США и другие участвовавшие в них демократические страны ввели у себя множество характерных для авторитарных режимов политических и других ограничений, необходимых для ведения войны. И это им в вину не ставят.

( Солженицын в своем наблюдении не одинок. В воскресном выпуске "Лос Анджелес Таймс" от 2 декабря 1986 года было опубликовано интервью с Джин Киркпатрик. Позже, 5 декабря его перепечатала газета "Интернэйшнел Геральд Трибьюн". Говоря об изощренной и многоплановой обезоруживающей дезинформации, которую непрерывно внедряет в миропонимание Запада КГБ, Джин Киркпатрик тоже отмечает сплошную левоориентированность западной прессы:

"Насколько я могу судить, не существует заговора либеральной прессы, но царит атмосфера раз и навсегда усвоенных идей, довлеет синдром под названием 'слева нет врагов', и это ведет к состоянию умов, которое часто граничит с контролем мыслей. ...писатели и репортеры знают, чтo заслужит одобрительный кивок людей их круга, а чтo вызовет подозрение в правом уклоне.

...Возможно, никогда не откроется до конца, сколь много трусливых поступков было совершено из страха прослыть недостаточно прогрессивным"

( Заметим: "а теперь-то еще скорей начнутся"... Где же моральные преимущества рабов тотала перед беспечными гражданами демократии? (Прим. Д. Ш.).

(( Впрочем, это выговаривает он чрезмерно смягченно ("не всегда"). В современных экономических работах доказано, что после мануфактурного периода капитализм - вопреки Марксу - не эксплуатирует рабочих, что главные ценности создаются не трудом рабочих, а умственным трудом - организацией и механизацией. Рабочие же, особенно вследствие удачных забастовок, получают все большую и большую долю продукта, не выработанную ими (Прим. Солженицына).

( Часто - около половины гектара (прим. Д. Ш.).

III. СОЛЖЕНИЦЫН И ЗАПАД

Вы знаете, я немало поездил по странам, выступал - но просто

от страсти: не могу спокойно смотреть,

как они сдают весь мир и самих себя (II, стр. 354).

То, что может сообщить наша страна Западу,

это есть голос из будущего (II, стр. 209).

... я же не вылезал из войны целых три года и могу сказать,

что в наш век без танков, самолетов и снарядов

никаким духом не возьмешь (II, стр. 78).

Итак, господа, я освещаю вам только факты,

я повторяю, мы, живя в рабстве,

только мечтать можем о свободе,

и не свободу критикуем мы,

но как иногда распоряжаетесь вы свободой,

слишком легко отдавая ее шаг за шагом.

Если этот процесс будет продолжаться,

предоставляю вам прогноз (II, стр. 173).

Я не критик Запада, я критик - слабости Запада (II, стр. 254).

Запад, его внутреннее состояние, его перспективы, его взаимоотношения с остальным миром - эта проблематика приковала к себе внимание Солженицына задолго до того, как он был насильственно выдворен из СССР. Солженицына считают главой русского национального направления в спектре антикоммунистической оппозиции. К слову: термины "антикоммунизм", "антикоммунистический" Солженицын то отвергает как слишком узкие и односторонние, то широко использует (хотя бы в своих выступлениях по поводу русскоязычного вещания "Голоса Америки", "Свободы" и "ВВС"). Я полагаю, что Солженицына нельзя назвать главой современного русского национализма, во-первых, потому, что этот национализм крайне разнороден и многообразен в своих течениях. Его отдельные группы взаимно антагонистичны, ими не может руководить один человек. Во-вторых, Солженицын не вождь русских националистов потому, что он ни в какой степени не политик, у него нет партии, он не возглавляет никакого движения. И, в-третьих, он не националист, а, как утверждает он сам, патриот, потому что, никогда не забывая о родном народе, всегда обращен и мыслью и сердцем и к общечеловеческим, и к специфическим западным проблемам. И его размышления об этих проблемах адресованы не только соотечественникам, с которыми он трагически разъединен, так что редко пробивается к сравнительно немногим из них его голос, - его размышления чаще всего адресованы и человеку Запада, и сегодняшнему человеку вообще - без национальных или системных ограничений такой адресованности. Чего же Солженицын хочет от Запада? Мы уже отвечали: Солженицына сплошь и рядом рисуют нам как однодума-экстремиста. Он же упорно зовет к социальному компромиссу - во всех тех случаях, когда компромисс не означает капитуляции перед насилием. Вспомним хотя бы Нобелевскую лекцию (I, стр. 7-23, 1972 г.). На первый взгляд, звучащие в ней рассуждения о компромиссах и о "духе Мюнхена, пропитавшем собой весь XX век", могут показаться взаимно противоречивыми. С одной стороны, Мюнхен для писателя неприемлем. С другой стороны, в его рассуждениях присутствует апологетика компромисса: