Снег в августе - Пит Хэмилл

– И домашнюю украл, как двадцать четвертого июня? – спросил рабби.

– На этот раз нет. Но он еще украдет.

– Надеюсь, мы идем на игру, – сказал он. Его голос звучал тихо и утомленно. – Надеюсь, он сделает это с филадельфийцами. Это будет круто. Мы будем в шоколаде.

Он посмотрел на широкую спину Голема, а затем взглянул на фотографию Лии. И впервые за все время в его глазах отразилось смятение.

– Почему только сейчас? – спросил рабби скорее себя, чем Майкла. – Почему не тогда?

Майкл все понял, вспомнив не истлевшую от старости бечевку, которой был обмотан древний ящик.

– А вы тогда попытались?

– Да.

– Где? На чердаке Староновой синагоги?

– Да. – Его взгляд стал туманным. – Не получилось.

Ночь стала снова теплой – вернулся потный и жаркий август. Голем залил чайные листья кипятком.

– Почему не получилось, я понял только теперь, – сказал рабби. – Я не был достаточно чист. – Он сделал паузу. – Я недостаточно верил. Возможно, недостаточно любил Бога.

Его губы пытались произнести еще какие-то слова, но ничего не вышло. Голем протянул ему стакан с чаем.

– Аданк[59], – сказал рабби.

Другой стакан Голем дал Майклу, тот взял и тоже поблагодарил. Мальчик смотрел на рабби, а тот улыбался, мило и печально. Освежившись чаем, он встал.

– Теперь ведь ты в безопасности… или нет? И твоя мать тоже. Ди цайт кен альц иермахн[60]. Время – оно меняет все.

– Дер бесте ройфе[61], – сказал Майкл. – Лучший врач.

– А теперь нам нужно позаботиться о… о нем.

Он посмотрел на Голема, сидевшего на корточках у раковины и смотревшего на них.

– О чем это вы?

– Его мы должны отправить обратно, – сказал рабби. – С людьми он не может жить.

Майкл почувствовал укол сожаления. Отправить его обратно было бы несправедливым, ведь они едва знакомы с ним. Но Голем все понял, и в его глазах появилось обреченное выражение. Сидя на полу, он поднял свою огромную руку и показал ею на лестницу, ведущую вверх. Рабби Хирш кивнул: да. Там лежит ящик в форме гробика. Голем подождал, пока они допьют чай. Затем встал, согнувшись под низким потолком, и взял в руку шофар. Они вместе поднялись по лестнице. Рабби, мальчик и Голем. Был Шабес.

Когда рабби Хирш открыл дверь в церковь, стоявший на верхней ступеньке Голем улыбнулся.

Рабби застыл от изумления.

Церковь выглядела так, как раньше. Вдоль стен и у ковчега горела тысяча свечей в подсвечниках. Свиток Торы был развернут. Резные деревянные колонны натерты до блеска свежим маслом. Медные детали бимы начищены до золотого сияния. Канделябры выглядели как целые созвездия. В витражах больше не было дыр, пропала пыль и битая штукатурка. И скамьи были заполнены мужчинами с молитвенниками в руках – молодыми, бородатыми, энергичными, гордыми, в безопасности Америки, с выросшими сыновьями, собравшимися вместе в Шабес. Майкл увидел среди них мистера Джи с целой головой и его троих мальчиков с молитвенниками в руках. Но была и масса других. Их были тысячи, миллионы, все, кто погиб, пропал без вести, евреи из Польши и Румынии, Австрии и Праги. Сверху, на хорах, было полно женщин, и рабби Хирш в робкой надежде отправился туда под звуки древних молитв на древнем забытом языке, и он всматривался вверх сквозь ослепительный свет.

И увидел ее.

– Лия, – прошептал он.

Она была среди женщин, лицо ее было бледным и выражало блаженство, и рабби Хирш быстро пошел, почти побежал в дальний конец забитой до отказа церкви – челюсть его отвисла, глаза расширились, он карабкался по лестнице, за ним Майкл и Голем. Женщины стояли наверху плотной стеной, и Лия Ярецки локтями прокладывала себе путь, вне себя от счастья. Рабби Хирш обнял ее, яростно прижав к себе, будто в отчаянье, и зашептал что-то в ее темные волосы, и они вышли через открытую дверь на маленькую крышу, с которой виднелись, магически мерцая, шпили Манхэттена.

Майкл не слышал, чтó за слова рабби Хирш говорил Лии. Это было невозможно: Голем поднес к губам шофар и направил его в звездное небо.

Он сыграл меланхоличную мелодию, полную любви, печали и радости. Рабби ее прекрасно знал. Эти ноты были адресованы ангелам.

А затем рабби грациозно склонился перед Лией и взял ее за руку.

Майкл знал, что наступит момент, когда Голема нужно будет отослать туда, откуда он пришел, стоять над ним и читать буквы и алфавиты в обратном порядке и снова произнести тайное имя Бога. Он знал, что настанет момент, когда нужно будет снова превратить его в пыль. Сложить его одеяние с кисточками, снять значок с именем некоего Джеки. Уложить серебряную ложку поверх этой кучки земли, и обвязать шнурками шем, и закрыть дверцу, и вернуть биме ее первоначальный вид. Этот момент наступит. Наступит.

А пока Майкл тихо стоял посреди жаркой бруклинской ночи, и облака пытались предстать в обличье ангелов, и птицы разговаривали, и камни превращались в розы, и белые кони скакали над крышами, и рабби наконец-то танцевал со своей женой.

Автор благодарит

Эта книга – вымысел, плод воспоминаний и воображения. Но в ее написание внес свой вклад не я один.

Прежде всего, я хотел бы поблагодарить моего друга Менахема Розензафта за то, что он вычитал и подправил мой идиосинкратический идиш, и за его советы по поводу ортодоксальных традиций. Если здесь и остались неточности, то он уж точно в них не виноват.

Кроме этого, я стал должником Лео Ростена за две его классические книги «Радости идиша» и «Ура идишу!». В них учебный материал великолепно сочетается с юмором, и по ним нужно учить детей в наших школах. Пока я писал эту книгу, я прочитал следующие книги, многое узнав и кое-что непосредственно из них почерпнув: «Еврейские пословицы» под редакцией Ханаана Айалти; «Англиш/Инглиш – идиш в жизни и литературе Америки» Джина Блюстейна; «Значение идиша» Бенджамина Хэршо и «Слова как стрелы – сокровища еврейских народных пословиц», собранной Ширли Кумови. Все они сыграли роль в том, чтобы поддержать этот исключительно живой и гибкий язык, и вдохновили меня на создание этого романа.

Мой круг чтения по еврейской мистике – это три тома «Каббалы для чайников» рабби Филипа Берга, «Что нужно знать о каббале» Дэниела Мэтта и «Из мира каббалы» Бенциона Боксера. Мне рассказали много историй о големе во время моей поездки в Прагу, я также прочел книгу «Голем» Хаима Блоха (в переводе на английский Гарри Шнейдермана), основательный научный труд Моше Иделя «Голем: искусственный антропоид в еврейской магии и мистике», а также ряд статей Гершома Шолема. Настоятельно советую изучить эти работы всем заинтересовавшимся в предмете читателям, а также рекомендую грандиозную книгу «Магическая Прага», написанную Анджело Марией Рипеллино (перевод на английский Дэвида Ньютона Маринелли).

П. Х.

«Снег в августе» – история создания

Существует масса способов писать романы, но я принадлежу к тем бесчисленным авторам, кто привык черпать сюжеты из собственной биографии. Как и любого другого человека, меня сформировали случайности, связанные с тем, что я жил в определенное время в определенном месте. Время не менее важно, чем место. Я родился в разгар Великой депрессии, в сознательный возраст вступил во время Второй мировой войны, а подростковые годы пришлись на годы великого послевоенного оптимизма. А местом был Бруклин – крупнейшая часть Нью-Йорка, место, наполненное совершенно особенным светом, косыми лучами, отражающимися от гавани; в этом месте масса церквей и библиотек, в самом сердце его – красивый парк плюс полоска пляжа на Кони-Айленде. Здесь попадаются и богатые люди, и масса семей, которые можно отнести к так называемому «середняку», но общий стиль, суровость и удаль Бруклина позволяют с гордостью причислить его к рабочему классу.

Каждый район существовал здесь обособленно, во всех были свои герои и злодеи, свои мифы. Мой район располагался неподалеку от Проспект-парка, и заселяли его в основном ирландские и итальянские эмигранты и их дети, а также немногочисленные евреи. Архитектура здесь так же