Красный Марс - Ким Робинсон

ООН решит, — грубо бросил Фрэнк. — Там их десять миллиардов, а здесь нас десять тысяч. Миллион к одному. Чтобы повлиять на это соотношение, тебе нужно было становиться представителем УДМ ООН, как я тебе советовал, когда эту должность еще учреждали. Но вместо того, чтобы меня послушать, ты отмахнулся. Ты мог действительно что-то сделать, а кто ты теперь? Просто помощник Сакса по связям с общественностью.

— И по развитию, по безопасности, по отношениям с Землей и по мохолам.

— Да ты просто страус! — выпалил Фрэнк. — Голову в песок, и все! Ладно, пошли поедим.

Джон согласился, и они зашли, чтобы отужинать, в самый большой марсоход, что был у арабов. Они ели ягненка, приготовленного на гриле, и приправленный укропом йогурт, восхитительный и экзотический. Но Джона все равно раздражало не сходящее с лица Фрэнка презрение. Чувствовалось, как всегда, острое старое соперничество, и никакая аура Первого Человека не могла повлиять на его глумливое высокомерие.

Когда на следующий день неожиданно появилась Майя Тойтовна, которая направлялась на запад, в Ахерон, Джон заключил ее в более продолжительные объятия, чем обычно, а когда ужин закончился, он удостоверился, что она проведет ночь в его марсоходе, — в знак особого внимания, с определенной улыбкой, определенным взглядом, почти случайно соприкоснувшись руками, когда пробовали шербет и общались с радостными мужчинами из каравана, которые, разумеется, пришли в восхищение, увидев ее… И это при всех их старинных законах смирения и обольщения, устоях, которые закладывались многие годы. А Фрэнк мог лишь наблюдать со стороны холодным взглядом, беседуя по-арабски со своими египетскими друзьями.

И ночью, когда Джон и Майя занимались любовью в кровати его марсохода, Джон резко вырвался из ее объятий и, посмотрев на ее белое тело, подумал: «Вот тебе и политическая власть, старина Фрэнк!» Холодный взгляд старого приятеля говорил сам за себя: неумолимая страсть никуда не делась и по-прежнему горела в нем. Фрэнк, как и большинство мужчин в караван-сарае той ночью, был бы счастлив оказаться на месте Джона; раз или два он там уже, несомненно, оказывался, хоть и Джона тогда еще не было рядом. Но нет, сегодня Фрэнку жестко напомнили о том, в чем заключается настоящая власть.

Отвлеченный этими дурными мыслями, Джон не сразу сумел уделить должное внимание самой Майе. Они не спали вместе уже почти пять лет, и за это время у него было несколько других партнерш, а она, насколько он знал, какое-то время жила с каким-то инженером в Элладе. Странно было начинать снова, будто они близко знали друг друга и в то же время были незнакомы. Ее лицо мелькало под ним в тусклом свете — то сестра, то незнакомка, то сестра, то незнакомка… Что-то случилось, что-то изменилось в нем, и все эти сторонние дела, все игры потеряли значение. Что-то в ее лице, в том, что она вся была с ним, отдавала ему всю себя, когда они занимались любовью, сильно взволновало его. Он не знал никого другого, кто вел бы себя так же.

И старое пламя заискрилось вновь — сначала, когда они занялись любовью в первый раз, неуверенно, будто его и не было вовсе. Но затем, спустя час тихой беседы, когда они начали целоваться и перекатываться по постели, оно внезапно воспылало, и они стали гореть в этом пламени. Майя возбуждала его, как и всегда, он не мог этого не признать. Она захватила все его внимание. Для нее секс не был (как обычно был для Джона) каким-то спортом, но был огромной страстью, необыкновенным состоянием. Она становилась настоящей тигрицей, когда приступала к делу, всегда удивляла его, будила, возносила к своему уровню, напоминала о том, каким секс может быть. И было чудесно об этом вспоминать, снова познавать — поистине чудесно. Омегендорф не шел с этим ни в какое сравнение; как он мог ее забыть, почему продолжал убегать от нее, почему жил так, словно ее вовсе не существовало? Он крепко ее обнял, и они сплелись друг с другом, дыша и стеная, одновременно встретив оргазм, как нередко бывало в прежние времена. Майя увлекла его за собой куда-то за грань реальности, это был их ритуал.

А затем, когда они стали разговаривать, он почувствовал, что любит ее еще сильнее. Поначалу ему хотелось просто рассердить Фрэнка — что было, то было, — а к ней он отнесся с полным безразличием. Но теперь, лежа рядом с ней, он ощущал, как сильно ему не хватало ее эти пять лет, какой пресной была без нее его жизнь. Как же он по ней соскучился! Новые чувства — они всегда его удивляли, поскольку он давно уже считал себя слишком старым для них, считал, что пора остепениться. Но неизменно, время от времени, происходило нечто такое, что заставляло его испытывать чувственный подъем. И очень часто этим «нечто» оказывалась встреча с Майей…

А она была все той же Майей Тойтовной, пышущей жизнью, преисполненной мыслей и планов, самой собой. Она понятия не имела о том, что Джон делал здесь, в этих дюнах, и не собиралась спрашивать. И порвала бы его в клочья, если бы он случайно сделал что-то не то, — он видел это по ее страстной осанке, по походке. Но все это он знал и так, это не было для него новостью еще с первых лет в Андерхилле, а уже много времени прошло с тех пор. И это знание доставляло удовольствие — даже ее раздражительность была ему приятна! Как и Фрэнк со своим презрением был ему мил. Да, он, Джон, уже постарел, и все они стали семьей. Он чуть не рассмеялся, чуть не сказал что-то, что могло ее разозлить, но вовремя спохватился. Боже, да было достаточно просто знать это, а показывать что-то лишний раз не стоило! При этой мысли он все же рассмеялся, и она улыбнулась, услышав его смех, вернулась в постель и снова ткнула в грудь.

— Смеешься надо мной, как я погляжу! Это из-за моей толстой попы, да?

— Ты же знаешь, твоя попа идеальна.

Она еще раз ткнула его в обиде на то, что считала великой ложью, и их борьба вновь затянула их в реальность кожи и соли, в мир секса. В какой-то момент этого продолжительного неторопливого действа он поймал себя на мысли: «Я люблю тебя, дикая Майя, честное слово, люблю!» Эта мысль сбивала его с толку, она была опасна. Произносить такое вслух было нельзя. Но это было правдой.

И через пару дней, когда она, уезжая в Ахерон, попросила его поехать с ней, он обрадовался.

— Может, через пару месяцев.

— Нет, нет. — Она стала серьезной. — Приезжай скорее, я хочу, чтобы ты снова оказался со мной.

И когда он, сам того не ожидая, согласился, она усмехнулась, как девочка, у которой имелся свой секрет:

— Ты не пожалеешь.

И, поцеловав его, уехала на юг, в Берроуз, где собиралась сесть в поезд, идущий на запад.

После этого шансов узнать хоть что-то у арабов стало еще меньше, чем прежде. Он задел чувства Фрэнка, и арабы ополчились на Джона, защищая своего друга, и это было логично. «Тайная колония? — переспрашивали они. — А что это такое?»

Он вздохнул и бросил попытки, решив уехать. Складывая запасы в свой марсоход перед отъездом (арабы с присущей им щепетильностью позволили ему заполнить хранилища), он размышлял над тем, чего ему удалось достичь в расследовании саботажа. До Шерлока Холмса ему еще далеко, в этом не стоило сомневаться. Но что еще хуже, на Марсе теперь жили целые сообщества, которые на дух его не переносили. Мусульмане…

Закончив сборы в тот вечер, он почитал собранное Полин, после чего вновь присоединился к своим хозяевам и наблюдал за ними так внимательно, как только мог, задавая вопросы ночь напролет… Он знал, что этими вопросами можно достучаться до души человека — а это гораздо важнее, чем до разума. Но в данном случае, похоже, не было никакой разницы. «Койот? Это такая дикая собака?» Сбитый с толку, он покинул караван следующим утром и отправился на запад, к южной границе песчаного моря. Ему предстояло долгое путешествие в Ахерон, где он собирался присоединиться к Майе, преодолев пять тысяч километров, пройдя множество дюн. И все же он предпочел поехать на марсоходе, а не вернуться в Берроуз и сесть на поезд. Ему требовалось время, чтобы подумать. И вообще, теперь это вошло у него в привычку: ездить по дикой местности, летать на планере — сбегать ото всех и не спеша путешествовать. Он провел в дороге уже многие годы, рассекая северное полушарие и делая продолжительные вылазки на юг, осматривая мохолы или оказывая услуги Саксу, Гельмуту или Фрэнку, вникая в различные вопросы для нужд Аркадия, разрезая ленточки на открытиях то города, то метеостанции, то шахты, то мохола. Он постоянно говорил — то произнося публичные речи, то ведя частные беседы, общаясь с незнакомцами, старыми друзьями, новыми знакомыми. — говорил почти так же быстро, как теперь разговаривает Фрэнк, который старается призвать людей к забвению прежней истории и строительству нового состоятельного общества. Джон же говорил, стремясь создать научную систему, рассчитанную специально для Марса, под его особенности, справедливую, рациональную и содержащую все необходимое. Стремясь указать путь к новому Марсу!