Естественный отбор - Александр Звягинцев

— Ты никак, Кобидзе, в казино миллион баксов сорвал? — с удивлением оглядел Чугуев стол с разносолами и дорогими напитками.

— Зачем, дарагой! — хохотнул тот. — Поработал мало-мало пожарником, заработал хорошие баксы…

— Не знал, что пожарникам баксами платят…

— Платят, дарагой, платят, — отмахнулся Кобидзе и хвастливо добавил, обняв за талию толстушку с вызывающе яркими губами: — Красиво жить, Гена, даже ты Кобидзе нэ запретишь.

— Мне-то что тебе запрещать, а вот Походину… Кобидзе ухмыльнулся, но промолчал.

Потом были витиеватые тосты за боевое афганское братство, за «боевых подруг», каждую в отдельности, за родителей и друзей.

Чугуев отметил про себя, что Кобидзе и Лисья мордочка отчего-то нервничают и накачивают себя коньяком сверх меры.

«Что с ними? — подумал он. — Видно, какое-то дело провернули. Надо бы вытянуть из них…»

Не успели выпить после очередного тоста, как Кобидзе снова разлил коньяк по бокалам и провозгласил:

— За тех, кто сэгодня в полете!..

— Лучше за тех, кто полетит завтра, — засмеялся Лисья мордочка.

Кобидзе вдруг оскалился и с бешеной злобой бросил кулак в вытянутую, как у лисы, физиономию приятеля.

— Прикуси язык, мудозвон! — прошипел он.

«Боевые подруги» завизжали и бросились к выходу, но Кобидзе, выхватив револьвер, выстрелил в потолок.

— Прошу прощения у милых дам за нэзапланированный инцидент! — галантно раскланялся он и, включив музыкальный центр, затрясся, как эпилептик, в несуразном танце вокруг толстушки.

Лисья мордочка, зажав платком расквашенный нос, тоже затрясся вокруг плоской, как доска, стриженной «под мальчика» девицы.

Когда бешеный «хеви метал» сменился сладким, как сироп, танго, крутобедрая толстушка Нинка обессиленно повисла на Кобидзе. Тот запрокинул ее на тахту и с пьяным нетерпением стал освобождать от одежды.

Лисья мордочка, нахально подмигнув Чугуеву, увел на второй этаж свою стриженую подругу.

Третья, с волоокими, как у коровы, глазами, чтобы не видеть голую парочку, бесстыдно извивающуюся на тахте, отвернулась к окну.

Чугуев, вымотанный преследованием на ночных московских улицах, тоже хотел женской ласки. Прихватив со стола бутылку коньяка, он взял волоокую за руку и потащил в соседнюю комнату.

К его удивлению, волоокая оказалась не такой смелой, как ее подруга, сладострастные крики которой неслись через дверь. Сжавшись в кресле, она со страхом смотрела на раздевающегося Чугуева.

— Ты что? — удивился он.

— Стыдно…

— Ты ненормальная?..

— Не изменяла еще мужу. Он летчик. Мы с ним из одной деревни…

— Динамо крутить приперлась и пожрать на халяву?

— Он полгода не получает зарплаты… Днем на службе, а по ночам вагоны разгружает… Назло ему хотела…

— А ну, спортсменка-динамовка, комсомолка долбаная, собирай свои манатки и вали отсюда!..

— Ой, спасибочки! — вскочила с кресла волоокая. — Вы только не обижайтесь, тащ полковник. Нинка и Эмка городские… Они могут… Я хотела, а не могу… Только мужу ничего не говорите, тащ полковник!

— Вон! — заорал Чугуев и пинком вышвырнул ее из комнаты. Через раскрытую дверь на кухню он увидел полуголого Кобидзе, склонившегося над бутылкой.

— Ты чего мне «динамовку» подсунул, летун? — спросил он, присев напротив Кобидзе за кухонный стол.

— Бортанула? — пьяно ощерился тот. — Этого добра, Гена… Хочешь, бэры вон Нинку? «Нинка, как картинка, с фраером плывет. Керя, дай мне финку, я пойду вперед», — пропел он заплетающимся языком. — Нэ плачь, Гена, прорвемся!..

— Пошел ты к… Нинке!..

— В пути, но сперва выпьем?

Выпили по бокалу коньяка, и Кобидзе опять потянулся к бутылке.

— Хватит, Походин шкуру с тебя спустит, — попридержал его Чугуев.

— Ха, плешивый козел?.. — осклабился Кобидзе и, сжав пальцы в кулак под носом у Чугуева, сильно выдохнул: — Одно мое слово, и тю-тю, поезд на Воркутю…

— Какое слово?

— Завтра из «ящика» узнаешь, дарагой…

Через пару минут Кобидзе навалился грудью на стол, что-то пробормотал по-грузински и захрапел. Чугуев, убедившись, что разбудить его невозможно, отправился в комнату к Нинке…

ГЛАВА 26

Сегодня с самого утра Ольгу было не узнать — трезвая, подтянутая. Отпуск за свой счет удался как никогда. Никаких Канар, никаких Ницц, все устроила, как сама того хотела, рассчиталась со всеми, никому теперь не должна.

По пути на аэродром она заглянула на бабушкину квартиру, чтобы взять талисман в кабину своего нового самолета. В квартире она застала форменный кавардак: разбросанные в беспорядке свои вещи, выпотрошенные ящики шкафов, а в своей постели спящую домработницу Ларису.

— Так! — сказала Ольга. — Дрыхнем!

Ей хотелось побыть в этом сокровенном месте одной.

— Где кошечка?

— Убежала, Ольга Викторовна, вот вам истинный крест, убежала. Я только дверь чуть-чуть, вот на такую щелочку, приоткрыла…

— Мерзавка ты, Ларка. Тебе бы только с мужиками в моей постели трахаться, а ни работы, ни заботы о квартире от тебя не дождешься.

— Неправда, все это соседки наговаривают. Вот вам истинный крест, наговаривают…

— Так уж наговаривают?

— Ну, был вчера один курсант из кагэбистов, мальчику в увольнении некуда деться было…

— Так это ты с ним квартиру вверх дном перевернула? Все бумаги перерыли? Что искал твой стукач гэбэшный, отвечай, лахудра! — закричала Ольга, направив на побелевшую домработницу никелированный «браунинг» — подарок отца.

— Заграничный адрес какого-то Хабулы, — жестяными губами ответила та.

— Все, собирай манатки и выкатывайся! Будешь знать, как в чужих бумагах рыться и телефонные разговоры мои передавать плешивому Походину.

— Ольга Викторовна, они же генерал! В Чимкент грозили обратно меня выслать!

— Ну вот, поганка, испортила все настроение! — после ее ухода не могла найти себе места Ольга. Ох, не в ней дело — плешивый Ромео травит тебя, как лису собаками… Куда ни кинешься — его стукачи. Впрочем, все еще не так плохо. Вон как лукаво подмигивает с полочки любимый пупсик — пухлый малышок с большим молочным зубом.

Позвонила по телефону.

— Дядя Игорь спит, — ответил мальчишеский голос.

Потом Ольга прошла в спальню, порылась в гардеробе и вынула оттуда что-то белое, воздушное. Всплакнула, свернула это в комок и уложила в плотный пакет. Нашла на столе почтовый конверт, а вот над письмом просидела целый час, роняя слезы и сморкаясь. Написав, вложила письмо в конверт, надписала адрес и, сунув его в пакет, заклеила вдоль и поперек широким скотчем.

В соседней квартире дверь открыла ее выгнанная домработница. Ольга протянула ей ключи:

— Черт с тобой, живи, лахудра. Но за это дай слово, что этот пакет отнесешь по указанному адресу. И только по этому адресу, ты поняла?

— Только по этому адресу! — выпучив глаза, истово перекрестилась домработница.

По дороге на аэродром Ольга заехала на Центральный телеграф и набрала Цюрих:

— Алло, герр Коробофф?.. Я твоя дочь Ольга… Через четыре дня буду крестить Нику в православную веру… Нет, только в православную… Да, да, договорилась… Высылай Нику с фрау Мартой немедленно… Немедленно, потому что поезд идет долго… Нет, нет, только поездом — она не переносит самолет… Я сама привезу Нику потом в Цюрих, тогда и поговорим о Танзании… Целую, папуля!.. Привет супруге и братику!..

Ольга не понимала и не принимала тех людей, которым не везло в жизни. В конце концов человек с головой всегда окажется на плаву, при любой власти и в любых условиях. Все дело в том, какую ты цель ставишь перед собой.

Когда пресмыкаешься и ползаешь перед жизненными препятствиями на животе, они вырастают перед тобой в непреодолимые горы. Но стоит подняться, так и перешагнуть их окажется не так трудно. А уж если взмыть в небо, то невозможного перед тобой как не бывало. Тем, кому удается оторваться от земного притяжения, наши беды и горести кажутся смешными, а земля такой маленькой.

Ольга не летела, а парила на своем легкокрылом самолете над заснеженной Москвой. Как хорошо вот так, вольно заложить руки за голову, выгнуть спину и поплевывать сверху на все ваши неурядицы, злобу, вражду вашу, мелкие вы букашки-буржуашки. Мелкие и гнусные у вас страстишки и мыслишки…

В свободном полете на собственном самолете — не об этом ли она мечтала в детстве, предводительствуя ватагой дворового хулиганья?.. Нет, в юности ее мечты были куда приземленней, как и сама юность. Тогда ей грезились всего-навсего белая «Волга» и космонавт или, на худой конец, первый секретарь какого-нибудь процветающего обкома. Он открывает дверцу, и оттуда выныривает стройная красавица в белых шортах с распущенными золотыми волосами, окутанная ореолом тайны, духов и мечтаний.