Сад Эдема - Виталий Ларичев

Проведенная несколько позже рентгеноскопия дала новые, дополнительные подтверждения искусственной обработки зубов, которые, впрочем, следовало в свое время отметить изучавшему рентгеноснимки Ундервуду. Поскольку внутренние полости зубов выглядели большими и открытыми, челюсть принадлежала подростковой особи, а коренные прорезались совсем недавно. Почему же никто не задумался над несоответствием юного возраста «недостающего звена» из Суссекса со степенью износа его зубов, согласно которой его следовало считать стариком? В рентгеновских лучах не было видно отложений «вторичного дентина», перекрывающего полость зуба, а при таком сильном износе он обязательно появился бы. Ундервуд, правда, кое-где усмотрел его, но это наблюдение следует оставить на совести исследователя. Он принял за нее тонкую прослойку материала, закрывающую полость зуба на участках, где она близко выходила на поверхность. На самом же деле это оказалась какая-то пластическая масса, нанесенная на жевательную поверхность. Использование мощных лучей для рентгеноскопии позволило также понять, почему корни коренных в челюсти выглядели укороченными и обрубковидными, что и позволило антропологам сравнивать их с корнями зубов человека: их просто намеренно обломали и специально обработали, но эти «манипуляции» из-за слабости рентгеновских лучей остались тогда незамеченными. Девятнадцать «зерен песка», прослеженных в полости пульпы зубов с помощью рентгеновских лучей еще в 1913 г., оказались, когда некоторые из них извлекли наружу, шариками лимонита. Поразительно, что мелкий песок пидьтдаунских гравиев в полость не попал. Это обстоятельство можно объяснить лишь тем, что шарики «привнесены» в них искусственно, а не представляли собой результат естественного заполнения. А ведь «зерна песка» при рентгеноскопии создавали картину фоссилизованности (ископаемого состояния) челюсти!

Чисто анатомический анализ ее строения показал, что она принадлежала не шимпанзе, как утверждало большинство антропологов, а орангутангу, о чем в конце 20 — начале 30-х годов писали Фрассето, Фридрихе и Вейденрейх. Они ошибались лишь в том, что челюсть ископаемая, но стоит ли осуждать их строго, если вспомнить, что изучали они не подлинные находки, а муляжи Барлоу. Вейнер и Ле Грос Кларк сравнили пильтдаунскую челюсть с челюстью орангутанга и увидели их очевидное сходство. Высота коронки коренных и форма полости пульпы отличались от того, что характерно для зубов шимпанзе. Пильтдаунский клык представлял собой точную уменьшенную копию клыка орангутанга. Оставалось лишь развести руками и раздумывать о причинах заблуждения Вудворда и его сторонников.

Столь же тщательное изучение остальных находок Баркхам Манер привело к не менее сенсационным выводам. Осмотр срезов на обломке бедра древнего слона и эксперименты с костью убедительно показали, что пильтдаунская «дубинка» обрабатывалась с помощью железного ножа. Кость, разумеется, была уже тогда не свежей, а фоссилизованной. Следов царапин или скобления, которые обычно наблюдаются на обломках костей, которые подвергались воздействию кремневых орудий, обнаружить не удалось. Разве не странно, что ни Регинальд Смит, ни А. С. Кеннард, высказавшие сомнение относительно обработки фрагмента бедра до его фоссилизации, не провели экспериментов и не сравнили «дубинку» с костями из стоянок первобытного человека? Ведь свежую кость каменными орудиями резать нельзя, ее можно лишь ретушировать, пилить, скоблить или затачивать. Химический анализ поверхности кремневых отщипов и знаменитого рубилообразного орудия № 606, извлеченного из слоя Тейяром де Шарденом, проведенный А. А. Моссом, показал, что все они окрашены бихромат поташом: под слоем краски располагалась белая поверхность кремня! Отсюда следовал вывод, что все 6 кремней со следами их искусственной обработки были подброшены в гравиевую яму Пильтдауна. Судя по всему, они датировались не миллионом, а 2–3 тысячами лет. Как установил химик X. Л. Болтон, бихромат поташом были окрашены также обломки зубов стегодонового слона и зуб гиппопотама. Высокая, необычная для ископаемых Англии радиоактивность стегодонового зуба, установленная физиками Боуви и Дэвидсоном, а также неожиданно низкий процент флюорина в зубе гиппопотама показывали, что эти фаунистические остатки происходят из коллекций, собранных, по-видимому, в Северной Африке и на острове Мальта. Их тоже подбросили в гравий Пильтдауна. Резец бобра и челюсть оленя тоже оказались окрашенными бихроматом. Что же касается других костей животных, якобы найденных в Баркхам Манер и Шеффилд Парке, в частности останков мастодонта и носорога, то на их поверхности бихромат поташ не выявлен. Но они и не нуждались в дополнительном окрашивании, поскольку имели естественный темно-коричневый цвет. Такие кости, сильно минерализованные, с высоким содержанием флюорина в ткани, древние по морфологии, часто находят в районе Красных Краг (Восточная Англия). Можно не сомневаться, что именно оттуда они и происходят, а в Пильтдаун их доставил «таинственный благожелатель», заинтересованный в том, чтобы гравии Баркхам Манер датировались временем около миллиона лет!

Итак, из 19 находок, обнаруженных в Пильтдауне в 1912–1914 гг., 10 можно было смело определить как подделки. Но Вейнер, Ле Грос Кларк и Окли могли бы привести еще один аргумент: в 1953 г. профессор X. де Врис произвел радиокарбоновый анализ челюсти и черепа эоантропа на предмет определения их абсолютного возраста. К этому времени методика радиокарбоновых тестов усовершенствовалась настолько, что было достаточно 0,1 грамма костного вещества, чтобы определить точную дату. Руководство Британского музея еще раз разрешило «пожертвовать» частицами кости из «наиболее изученных участков челюсти и фрагментов черепной крышки». Осторожность была напрасной. Тесты X. де Вриса поставили точки над i: челюсть датировалась временем 500 ± 100 лет, а череп — 620 ± 100 лет! Следовательно, челюсть принадлежала орангутангу, который резвился в тропиках Явы или Суматры полтысячелетия назад, а черепная крышка действительно представляла собой часть скелета англичанина, но не «самого раннего», как утверждал Вудворд, а средневекового, возможно современника Уильяма Шекспира. Согласно сведениям Окли, в средневековых кладбищах Англии иногда встречаются черепа, толщина крышки которых не уступает пильтдаунским фрагментам. Так что вопрос Даусона: «А как это для Гейдельберга?» — мог быть в Англии повторен многократно.

Даусон успел произнести его лишь дважды. Но не собирался ли он произнести его и в третий раз? В 1917 г. по просьбе Вудворда его жена Елена передала в Британский музей обломки черепа, найденные в речном гравии Узы около местечка Баркоумб Миллз. В 1951 г. Ашлей Монтагю из университета Филадельфии (США) описал эти находки и установил, что они принадлежат двум или трем индивидам. В морфологическом отношении части черепов из Баркоумб Миллз ничем примечательным не отличались от черепных крышек. Содержание флюорина в них оказалось очень низким, а цвет уже знакомым — темно-коричневым, как у окрашенных бихромат поташом фрагментов черепа и челюсти «человека зари». Что же удивляться тому, что Роберт Брум охарактеризовал обломки черепа из Баркоумб Миллз как останки третьего эоантропа? Не об этих ли находках пытался отдать распоряжения умирающий Даусон? Приходится лишь сожалеть, что бумаги его погибли вскоре после его смерти и тайна «официально не объявленного открытия» оказалась унесенной вместе с ним в могилу.

Вейнер задался целью уяснить, как могло произойти, что искусственно сконструированное «недостающее звено» в течение 40 лет морочило голову миру антропологов, препятствуя разработке научной схемы родословного древа человека. Почему шитая белыми нитками фальшивка осталась неразоблаченной теми, чьи обширные знания и авторитет в антропологии исключали даже мысль о возможности ошибки? Кто, наконец, несет главную ответственность за беспрецедентную в археологии и палеоантропологии мистификацию? «Компания дьявольски хитрых шантажистов», ловко предусматривавшая каждый шаг Даусона, Вудворда и Тейяра де Шардена и подбрасывавшая в нужный момент очередные находки? «Сумасшедший эволюционист», вознамерившийся поддержать доктрину Дарвина о развитии Homo? Или просто «человек удивительной амбиции», охваченный болезненной жаждой славы?

Следовало прежде всего признать удачным выбор момента «открытия», когда находки одна за другой представлялись заинтригованному миру, охваченному жаждой познать родословную человечества. Пильтдаунская сенсация стала одной из ряда сенсаций палеоантропологов, последовавших за невероятной удачей Эжена Дюбуа. Примечательно, однако, что открытие в Баркхам Манер готовилось в годы ожесточенных атак на его интерпретацию костных останков существа из Тринила. Эоантроп Даусона, в какой-то мере компрометируя обезьяночеловека с Явы, в то же время «прикрывался» критицизмом, проявленным по отношению к питекантропу: при всей необычности находки «человек зари» не выглядел более странным, чем это «недостающее звено». С другой стороны, находка в Пильтдауне на удивление точно соответствовала отдельным чаяниям и концепциям начала XX в. Разве не мечтали английские палеонтологи и геологи открыть на юго-востоке Англии горизонты, возраст которых приближался бы к миллиону лет? Кто в Европе, Африке и Азии не стремился открыть плиоценового предка людей, «человека зари»? Разве не он использовал в работе эолиты, загадочные камни, дискуссия о которых более полувека волновала умы археологов — профессионалов и любителей? А гипотеза о глубочайшем возрасте Homo sapiens? He такие ли, как в Баркхам Манер, обломки черепа «человека разумного» ожидали найти в слоях миллионной давности лидеры английской антропологии? Дарвинизм при этом конечно же не сбрасывался со счетов. Напротив, парадокс состоял в том, что скрытая борьба с ним — неприятие его существа — демонстративно подчеркивалась под флагом самого дарвинизма! Вот почему сторонники эоантропа торопились подкрепить авторитетом Дарвина естественность совмещения черепной крышки Homo sapiens и челюсти обезьяны. Вот почему на парадной «исторической» картине, украшавшей стену Британского музея, позади группы английских авторитетов, сгрудившихся у стола с черепом эоантропа (Кизс, Вудворд, Даусон, Пикрафт, Смит и др.), виден портрет задумчивого и сумрачного Дарвина! Художник, добросовестно воплотивший заказ администрации музея, не предполагал, что его картина со временем приобретет неожиданно многозначительный смысл…