Девочка по имени Зверёк - Маргарита Разенкова

Ольвин с облегчением опустил меч, а Луури подбежала к нему, обняла, а Волку сказала:

– Ольвин – мой друг, он заботится обо мне.

И зверь запомнил.

Едва не замерзнув в лесу, Луури еще долгое время постоянно зябла. Ее знобило даже по ночам, и теперь пришла очередь Ольвина согревать ее теплом своего тела. Но, согрев, он решительно отодвигался от нее и, отвернувшись, засыпал, неизменно помещая свой нож между ними. Она спросила про нож у Рангулы, что бы это значило.

– Он все делает правильно: таков обычай, – сухо ответила та, не вдаваясь в объяснения.

Впрочем, все то время, пока Луури хворала, Рангула заботливо ухаживала за ней, подолгу не отходила и даже завязывала беседы, чтобы та не слишком много спала от слабости. Они сблизились, и как-то раз Луури решилась спросить ее:

– Рангула, а как ты встретила своего жениха?

– Жениха?.. – удивленно переспросила Рангула и замолчала, очевидно размышляя, стоит ли говорить об этом с девочкой.

– Расскажи ей, – негромко попросил Ольвин. – Да и я послушаю.

– Ну, что ж… – Рангула начала и примолкла, словно никак не решаясь на непростой для нее рассказ. – Я его еще девчонкой заприметила, моего Эймунда.

Луури затаила дыхание, а Ольвин, подбадривая сестру, произнес:

– Он был побратимом нашему отцу. Дружили они крепко! Сколько раз жизнь друг другу спасали в походах. Отец женился раньше Эймунда. Спрашивал, я помню: «Эймунд, когда женишься? Наследник тебе нужен, Эймунд!»

Рангула, будто очнувшись, продолжила:

– Я не заметила, как и полюбила его. Да сильно! Он намного меня старше, да что ж с того! Придет он к отцу – они сидят, пируют, песни поют, мать подает им. Я тоже помогать ей должна, а – не могу! Забьюсь в угол и только на него и смотрю, на Эймунда. Отец не понимал, а мать поняла, но не сердилась. Молчала, улыбалась только.

– Он красивый был? – Луури подобралась поближе.

– Мне казалось – красивее его на свете никого нет! Глаза зеленые, как море весной, веселые, волосы чуть с рыжиной, густые, а усы с бородой потемнее… Все смеялся… У него был большой шрам на щеке – от виска до губы, но от этого Эймунд казался мне только мужественнее. Мне нравилось этот шрам рассматривать: я все представляла себе, как пальцем по нему проведу – и сердце вздрагивало. – Рангула вздохнула.

– А дальше?

– Дальше?.. Я, девчонка, чувства свои скрывать не умела, а он-то, видно, понял мое сердце, но не посмеялся надо мной. И вот отец как-то раз на пиру (а народу много в доме собралось) спрашивает его опять: «Когда, Эймунд, женишься? Что себе жену не возьмешь?» А тот вдруг оглядывается и смотрит в угол, где я на скамье сижу сама не своя, смеется и говорит: «Вот, жду, побратим, когда твоя дочь Рангула подрастет, чтобы просить у тебя ее в жены». И отец засмеялся, по плечу его похлопал: «Тебе, Эймунд, не то что Рангулу, а и жену завещаю, если судьба мне погибнуть!» А Эймунд тут и говорит: «Коли так – через две зимы приду на тинг объявить о нашей с Рангулой свадьбе! Состоится ли теперь наш сговор, Торк? По сердцу ли тебе моя речь, брат?» Отец понял, что Эймунд не шутит, позвал меня, поставил перед собой (уж как я жива осталась, не пойму!) и говорит: «Вот моя дочь Рангула, побратим. Обещаю перед всеми через две зимы отдать ее тебе в жены. Это наш уговор. Спросишь ли о приданом, Эймунд?» «Нет, – говорит, – не спрошу. Что дашь за своею дочерью, то и ладно». Ударили по рукам. Так я стала невестой Эймунда. Но мне все думалось: а не подшутили ли они надо мной? И я тайком наблюдала, как он будет со мною вести себя. У матери спрашивала: что мне, мол, теперь делать? Она только вздохнула: «По всему видать, что быть тебе женой Эймунда, дочка: сговор состоялся. Так что же? Ты у меня рукодельная и расторопная – хорошей женой должна стать». А Эймунд стал чаще приходить. Подарки приносил, но со мною не много разговаривал, больше с отцом, да Ольвина, тот еще совсем ребенком был, на колени себе сажал. Меня будто и не замечал!

– Ты сердилась?

– Нет, что ты! Я все разобрать не могла, не пошутили ли они с отцом. Время шло, а я боялась поверить. Стала нарочно ему на дороге попадаться: он к нам в дом – и я сажусь с прялкой в углу, посматриваю. Он за порог – я вслед бегу, будто и мне по делу надо. Он молчит или посмеивается: «Готовь приданое, Рангула. Следующей зимой, как из похода вернусь, ко мне в дом перейдешь!» Потом они в поход собрались. Эймунд пришел к нам за несколько дней, подарки богатые принес – и отцу, и матери, и нам с Ольвином. Много всего, очень много! А мне – больше всех. Отец говорит: «Рано еще, Эймунд. После похода мы с тобой условились!» А тот отвечает: «Знаешь сам, Торк, что по-всякому судьба с нами обходится. Неизвестно, доведется ли вернуться. Не хочу, чтобы моя невеста Рангула в чем-либо ущерб претерпела: пусть эти подарки увеличат ее приданое. Тогда она сможет и получше меня жениха сыскать. Не обессудь, я так решил!» Отец только и сказал: «Что ж, так тому и быть».

– Они же вернулись из похода, Рангула? Ведь вернулись?

– Вернулись… Из того – вернулись. Как лед осенью стал появляться во фьордах, все стали ждать своих из похода. А я каждый день на берег ходила, все смотрела – не увижу ли корабль? Наконец корабль вернулся. Все сошли на берег – и отец здесь, и все остальные. Гляжу, а Эймунда нет! Белая, видно, стала – отец говорит: «С богатой добычей вернулся Эймунд. Свой корабль теперь у него! Здесь к берегу не смог подойти: у него осадка больше. Стоит чуть западнее, в другом фьорде, жди к вечеру». Люди заулыбались, глядя на меня, а мне и дела нет – помчалась что есть духу! Бегу, сердце вот-вот выпрыгнет, смотрю вдоль берега, не пропустить бы корабль Эймунда! И нашла! Они только-только на берег сходили, и Эймунд командовал людьми. А я остановилась на холме чуть по одаль и не знаю, что мне делать: не знаю, обрадую ли его, что прибежала. Думаю: пусть сам решает, как со мной быть. Не будет рад мне – увижу, пойму, тогда, что ж, уйду! Его люди на меня показывают, он обернулся и так посмотрел! Вижу – любит он меня, рад мне! Я не выдержала – и прямо к нему…

Рангула опустила застенчиво глаза, заулыбалась от нахлынувших чувств.

– Подбежала – и не знаю, что делать. А Эймунд прижал меня к себе, поцеловал перед всеми и кричит весело: «Вот невеста моя, Рангула!» Тут только я поверила, что у нас свадьба будет.

– А какая она была, ваша свадьба?

Но Рангула не отвечала, погрузившись глубоко в свои воспоминания, и Луури посмотрела вопросительно на Ольвина. Тот улыбнулся и проговорил:

– Я плохо помню: мал еще был. Помню только, что первый раз в жизни хмельное в рот взял. Захмелел быстро, уснул – отец с Эймундом смеялись. Еще помню: музыканты громко играли, все пели. Шумно было!

Рангула посмотрела на Ольвина с ласковым упреком:

– Да-а, проспал брат свадьбу сестры! Проспал! Хотя и я не много помню: сильно волновалась я тогда – как все будет? Сама не своя была и только на Эймунда и смотрела!

– А он – на тебя? – не сомневаясь, спросила Луури.

– Эймунд веселился от души: и на меня смотрел, и песни пел, и пиво пил. Пировали на славу!.. – Рангула вздохнула. – Вот так я и стала женой Эймунда.

Она опять загрустила, и Луури не смела спросить ее, как она овдовела, как погиб Эймунд. Но Рангула сказала сама:

– На корабле том проплавал мой муж несколько лет. Очень любил он своего морского коня, на каждом пиру за него поднимал заздравную чашу! Да только не принесло это счастья ни Эймунду, ни мне. На том корабле ушел он как-то в поход и не вернулся…

– Эймунд погиб как истинный викинг, Рангула! – Голос Ольвина был строг, но мягок и доброжелателен. – Многие мечтают о такой кончине – на поле боя, с мечом в руках. Теперь он пирует в Вальхалле с нашими предками! Не забывай об этом!

Луури смотрела на них обоих и вдруг подумала о том, что она уже давно привыкла к этим людям, привязалась к ним и полюбила.

Эта зима затянулась, на смену ей пришла холодная весна. В лесу поубавилось птиц, и охота была скудной. Когда зимние шторма были позади, Ольвин решил пойти за рыбой в море, а заодно присмотреться к дальним фьордам.

Прошли день, ночь, и еще один день – он уже давно должен был вернуться. Луури ничего не спрашивала у Рангулы: о чем здесь спросишь? Но когда женщина утром принялась особенно тяжко вздыхать у очага, Луури не выдержала и отправилась к морю. Она будет ждать Ольвина здесь и не тронется с места, пока тот не вернется. Она устроилась на камнях, подстелив под себя плащ, обхватила руками колени и стала думать об Ольвине. Она вспомнила его слова: «Если человека не ждут, ему трудно вернуться». Жди, Зверек! Жди лучше! Сосредоточься и превратись в само ожидание! Луури не отрывала глаз от дальнего конца фьорда, выходящего в открытое море. Море было неспокойно, но не настолько, чтобы быть опасным для викинга. Одна лишь мысль была неприятна: ведь ночью, судя по прибою, был шторм. Он-то и мог встретиться Ольвину в открытом море, об этом и вздыхала его сестра, слышавшая ночью сильный ветер.