Светоч - Лариса Шубникова

Ведунье только и осталось, что глотать соленые слезы и горькую обиду. А вот сердчишко выстукивало, шептало хозяйке, что люб Глеб, да так люб, что сей миг готова бежать за ним.Туда, где небо с землей сходятся, где солнце ночует, туда, где счастье ждет.

Чуяла Влада, как больно Чермному, как яростно, но вот диво – счастливилась. Ругал, отталкивал, а смотрел так, что жаром окатывало. С того и слезы полились наново, да щедро намочили и щеки, и губы.

– Что, опять полаялись? Что ж вы, пёсий нос, никак не уговоритесь? – кряхтел сивоусый, натягивал на плечи рубаху распашную. – Один орёт, другая слезы льет.

– Дяденька, миленький, убереги его, – Влада взяла за руку пожившего воя. – Челядинец ваш, Марюс, непростой. Травы дурные ведает. Разумеешь ли?

– Вон оно как… – Вадим задумался, а потом обнял Владу за плечи и повел. – Обскажи мне, дочка.

Ведунья ничего не утаила, рассказала и о ландыше, и о Нежате, что купил раба у варягов. Вадим кивал, супился:

– Вот ведь, гниль какая, а? Спужался Глебку и травить удумал? Ништо, девка, пригляжу. Ты не трепыхайся.

– Благо тебе, дяденька.

– Тебе благо, – сивоусый ухмыльнулся. – Глебку нашего бережешь. А он-то что? Чего орал?

– Не верит мне, – вздохнула Влада.

– Дурень, вот и не верит. Ты его обидела чем? Или как? – допытывался.

– Князь… – и умолкла.

– Опять? – дядька встал посреди дороги. – Вот упреждал тебя, что надо Глебке обсказать!

– Поздно, сам увидал. Да и знал он…

– Во как… – сивоусый почесал макушку. – А и хорошо, пусть позлится, ревнючий. Дурь из головушки вылетит, а нужное останется. Не тревожься, Глебка не безмозглый. Остынет, сам придет. Веришь?

– Нет, не придет, – вздохнула тяжко и слез не удержала. – Себя погубит, а вместе с собой и городище.

– Ты ж волхва, удумай чего. Хитрость какую… – Вадим по головушке гладил, утешал. – Вы бабы на такое горазды.

– Какую? – Владка засопела слезливо. – Упрямый он. Да и неслух.

– А ты вся из себя смирная. Стоите дружка дружку. Иди уж, горемычная. Вот ведь, молодые дурят, а мне волос седых прибавляется.

Так и дошли: Владка сопела, а Вадим сокрушался и ворчал. Тем и утешились, а заодно и продышались. Ночь-то, ой какая славная.

Глава 32

– Беляна, не признала? – Глеб остановился посреди улицы и разглядывал рыжуху.

Та прошла мимо, еще и отвернулась: нос задрала высоко, брови выгнула выше. Но шагов через пяток встала, да и высказала:

– Как не признать, признала. Идет весь такой гордый, морда сердитая. Не иначе думки важные в голове несет. Ты уж поберегись, споткнешься ненароком, все и растеряешь, – ехидствовала. – А так-то глянуть, потеря невелика. Все равно ничего не разумеешь, ничего опричь себя не заметишь! Только и умеешь, что орать и изгаляться!

Глеб изумился да так, что шагнул к рыжухе прямо через глубокую лужу, что натекла за два дня непроглядного дождя.

– Рыжая, ты с утра уж из бочонка хлебнула или с вечера не отошла? – Глеб стряхнул с лица капли и глядел на Белянку, что пряталась под кожаным мятлем.

– Это ж как ладно у тебя выходит, ежели правду говорят – пьян, ежели скверное выговаривают – похмельный, – рыжая уперла руки в бока, вмиг став похожей на большой мучной куль. – Ты вот что, воевода Новоградский, к нам на подворье более не лезь! Не пущу! И Владку обижать не дам! Разумел?!

Глеба и затрясло! Ведь второй день маялся, места себе не находил, а тут еще и рыжая поддала!

– Ах ты лягуха пучеглазая! – навис грозно, брови насупил. – На одну руку посажу, другой прихлопну!

– Не пугай! Пуганая я! – рыжая не растерялась, наступала на Глеба. – Вот только полезь к нам, горшок на голову надену и палкой тресну! А Владке скажу, чтоб по тебе, дурню, слёз боле не лила! Я ей знаешь какого сыщу?! Покрасившее тебя и побогаче! И норова иного! Дай пройти, всю дорогу заслонил, зверюга плешивая!

– Какая еще плешивая? – Чермный от такого крика не нашелся с ответом, да и прицепился к первому, что задело.

– Какая надо! – рыжуха пнула в бок больнехонько и пошла себе, как ни в чем не бывало.

А Глебу только и осталось смотреть в спину сварливой молодке. Малое время спустя, Чермный опомнился, пригладил бороду и пошел на княжье подворье. В воротах потоптался недолго, а потом развернулся и по проулкам к волховской стогне! Ломился, как медведь подраненный: лужи по колено, мокрые лопухи по лицу хлещут.

Остановился у кустов, схоронился за ними и принялся выглядывать Владку.

– Слезы она льет… – ругался. – По ком льет-то? Ну, рыжая, коли соврала, я тебе помщу. Седмицу сесть не сможешь, – грозился и утирал с лица крупные дождины. – Влада, да где ж ты? Покажись.

Стоял долгонько: вымок и вызверился. В тот миг, когда Чермный собрался порубить ненавистный куст, что так скверно прикрывал от дождя, на крыльцо вышла Влада. Глеб сунулся в свой схрон, отвел ветки и принялся смотреть. Лучше б не видел, лучше бы бежал, сломя голову.

Сколь раз глядел он на Владку, сколь раз прижимал к груди, а все одно, задохнулся от нежности непрошенной. Промеж того приметил и лик ее бледный, и глаза печальные.

Она меж тем смахнула с лица прядь волос, подняла голову и посмотрела в серое низкое небо. Потом и вовсе глаза закрыла. От Глеба не укрылись ни слезы на щеках, ни горестный излом бровей.

– Да чтоб тебя… – Глеб кулаки сжал. – Если б по мне убивалась, а так…

Сказал, да и разумел – хоть по ком. По князю ли, по нему ли – не главное. Печалится она, горем полнится.

– За князя просила… – шептал. – Не за меня опасаешься, за него тревожишься? Силу мою чуешь? Чего тебе надо, как еще тебя удивлять, окаянная? Чем приманивать?

Пока сам с собой уговаривался, ведуничка в дом ушла. Оставила промокшего