Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс

Но с весны 1997 года, когда Чубайс и Немцов получили реальную власть в правительстве, у реформаторов наконец-таки появилась неиллюзорная возможность осуществлять преобразования в реальном секторе экономики. С мертвой точки были сдвинуты естественные монополисты: в тарифной политике начался отход от такого пагубного явления, как перекрестное субсидирование (финансирование убыточных секторов отрасли за счет прибыльных). Это же фантастика! В 1992 году начались реформы, и только в 1997 появилась возможность осуществлять преобразования в реальном секторе.

Исполнительная власть шла на реформы тяжело и не скоро, с трудом преодолевая серьезные внутренние противоречия; решаясь на каждый новый этап реформирования только от нужды, подстегиваемая очередным витком экономического кризиса. Не менее сложные трансформации переживал и губернаторский корпус.

1992 год. Главы администраций. “Демократов” среди руководителей регионов — тех, кто поддерживал Ельцина и курс на реформы, — у власти человек 5–7. Ну 10 от силы… Однако постепенно таких становится еще меньше: часть “демократов”, пришедших на волне митинговых страстей, оказалась абсолютно неработоспособна. Они просто вылетели со своих постов. В итоге выборы глав администраций 1993 года мы проиграли с треском. К концу года создалась ситуация, при которой абсолютное большинство руководителей регионов, за двумя-тремя исключениями, были в полном противостоянии тому, что мы делали. И в первую очередь — в противостоянии приватизации.

Характерная ситуация тех дней: областной комитет имущества находится либо в конфликте с главой администрации, либо в каких-то очень сложных маневрах между ним и мной. Главы администраций частенько приезжают ко мне с требованием сменить руководителей местных приватизационных ведомств. Я защищаю последних: отстаиваю, как могу.

В цифрах ситуацию тех дней упрощенно можно описать так: 5 процентов — губернаторы “наши”; 95 — “не наши”. Как ни парадоксально, но к моменту моего ухода с поста вице-премьера в 1998 году картина выглядела прямо противоположным образом: 5 процентов — губернаторы “не наши”, 95 — “наши”. Что же произошло за последние пять лет в отношениях “губернаторы — реформы”, “губернаторы — приватизация”?

Первое. Губернаторы усилились — и как хозяйственные руководители, и как политики. Этому очень способствовали выборы глав администрации. Вообще я долгое время был противником таких выборов, и сейчас еще у меня на этот счет сомнения есть. Но объективным остается тот факт, что выборы приводят к столкновению не просто личностей, а к столкновению властных элит, существующих в регионе. Такие элиты объединяют не только политические силы, но и мощнейшие финансово-промышленные группировки, местные СМИ. В результате столкновения побеждает сильнейший. Причем, победив, он еще больше укрепляет свои позиции.

Исключение составляют, пожалуй, только те случаи, когда губернаторы побеждают лишь по идеологическим соображениям и, придя к власти, оказываются полностью несостоятельны. Например, в Рязани Любимов пришел на коммунистических лозунгах, но зарекомендовал себя так, что теперь и коммунисты от него отказываются. Пензенский губернатор Ковлягин победил в свое время при поддержке “красных”, а на недавних выборах коммунисты от него отвернулись.

Однако приведенные примеры именно исключения из общего правила. В подавляющем большинстве случаев идет процесс профессионального усиления губернаторов. И вторая тенденция — это их деполитизация. Деполитизация эта не полная и не абсолютная. Значительная часть нынешних губернаторов отдает дань политической риторике. Но властное начало в их деятельности оказывается уже гораздо сильнее политического. Как это выглядит по жизни? Поясняю. Есть масса случаев, когда люди с реальным властным потенциалом, с реальной поддержкой, с мощными ресурсами за спиной просто пользовались некой политической терминологией в зависимости от ситуации. В большинстве случаев они брали на вооружение ан-тиельцинскую риторику, потому что голосование — это протест в значительной степени. Но на самом деле эта риторика не значила ровным счетом ничего. Есть масса примеров, когда губернаторы, избиравшиеся на антиелыцинских, капээрэфовских лозунгах, придя; к власти, бурно привлекали инвестиции: в регионы, подтягивали иностранных инвесторов и вообще действовали как хорошие рыночники.

Вот, пожалуйста, Вадим Густов, губернатор Ленинградской области, — типичный пример. Сам я против него боролся, защищал Бирюкова. Потому что Бирюков был за Ельцина, а Густов больше за Зюганова. В итоге спроси меня сейчас, кто для дела лучше. Однозначно отвечу: Густов. Он на две головы выше Бирюкова. Бирюков — абсолютно вялый, невнятный. А Густов всех заставил шевелиться, строит порт в Усть-Луге, бухту. И все без бюджетных денег, все на привлеченных инвестициях. В области заметно усилилась инвестиционная активность, — с Питером и сравнивать нечего.

И если где-то в глухих районах товарищ Густов все еще поносит Гайдара с Чубайсом (чего я совсем не исключаю), то и Бог с ним. Главное — дело он делает. По крайней мере, у меня он был раз десять в правительстве и за эти десять раз ни разу не поставил ни одного глупого вопроса. Ни разу не сказал: “У меня плохо с деньгами, помогите из бюджета”. Он приходит и сообщает: “У меня инвестор, у меня бизнес-план. Мне от вас нужна общая поддержка: правительство, мол, не возражает”. Конечно, я отвечаю: “Получи поддержку и — вперед!”

Так вот, к чему я это все рассказываю? В результате этих двух процессов — общего усиления губернаторов и их фактической деполитизации — руководители регионов все чаще стали выступать в роли более или менее активных проводников рыночных реформ на местах. Показательная деталь: мои личные отношения с ними изменились за последние пять лет на 180 градусов. Сегодня 95 процентов губернаторов в рабочих отношениях со мной. Естественно, я не буду утверждать, что они меня любят всей душой. Но думаю, что процентов 50 ко мне относятся искренне положительно. Они же видят, что Чубайс бьется над бюджетом, они это чувствуют. Они видят, что мы пытаемся восстановить контроль над естественными монополиями, и в этом они тоже нам симпатизируют. Поэтому, мне кажется, что и в дальнейшем отношения региональных лидеров к реформам и к правительству, нацеленному на конструктивную заботу по реформированию экономики, будут налаживаться. Если, конечно, губернаторы будут видеть реальные результаты такой работы.

Что касается законодательной власти, то тут картина без полутонов: наши народные избранники боролись с реформами последовательно и злобно. Причем до сих пор картина остается примерно одинаковой — и на федеральном уровне, и на региональном: если федеральное правительство и большая часть губернаторов сегодня работают все-таки на реформы, Государственная Дума и местные законодательные собрания остаются гораздо более левыми. В чем причины столь откровенной левизны нашей законодательной власти? Конечно, очевидная базовая причина — низкий уровень жизни значительной части российских избирателей. Отсюда — преимущественно протестный характер голосования большой части населения на выборах законодательных органов власти. На выборах же губернаторов срабатывает, по-моему, несколько другая логика. Мне кажется, люди понимают, что губернаторам предстоит не языком чесать с трибуны, а делать нечто реальное, конкретное, от чего будут зависеть зарплата, работа, уровень жизни избирателей. Поэтому в данном случае симпатии населения уже сложно покупать одними ритуальными проклятиями в адрес гайдаровско-чубайсовских реформ. Требуются совершенно определенные деловые качества. В итоге у руля исполнительной власти в регионах оказывается гораздо более прагматичная и гораздо менее популистская генерация политиков. Впрочем, это только моя гипотеза. Возможно, я в ряде случаев выдаю желаемое за действительное. И еще одно объяснение откровенного антиреформаторского настроя нашей законодательной власти, объяснение довольно специфическое. У российского электората есть одна совершенно уникальная особенность: чем ниже уровень образования, культуры, социальной встроенности в жизнь общества, тем выше уровень так называемой электоральной активности. Пенсионеры, голосующие, как правило, за “красных”, с пяти утра занимают очередь на избирательные пункты. Наиболее же образованная часть общества, интеллигенция, — электорат, потенциально более “правый”, — нередко рассуждает малодушно: “Да что мой голос изменит…” и от участия в выборах уклоняется. Кстати сказать, в остальном мире все происходит с точностью до наоборот: самые бедные, неграмотные, необразованные, нежелающие или не умеющие работать, на выборы как раз не ходят: им это и непонятно, и не нужно. Таким образом, механизм, который там срабатывает в пользу реформ, у нас срабатывает в прямо противоположном направлении.