Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

— Не знаю, что и посоветовать. Наши европейские лекарства вам не подходят. Ваша натура!..

— Не подходят? — подхватил Сахиб Джелял не без лукавства. — Что ж? Утешьте наше сердце, больное сердце. Скажите, пожалуйста, погромче. О, мы так и понимаем, что болезнь ниспослана нам за грехи. Куда вы смотрите, дорогой друг? А! Мирза, поставьте здесь кувшин, и вы свободны. Рухсат! Да, доктор, вино — это огонь в прозрачном сосуде. Не укоряйте нас строго.

Даргомское вино, о Сузени, пей

              из сирийского кубка!

Веселись с утра до вечера.

Нет! Ни поэт Сузени, ни мы не грешны в грехе пьянства, запрещенном пророком, да благословенно имя его. Да, самая страшная борьба для любого человека — борьба с наслаждениями. Увы, и в этой борьбе чаще всего побежденным оказывается человек.

С любопытством доктор рассматривал запотевший, венецианского драгоценного стекла кувшинчик тонкой старинной выделки.

— Разольем! Говорят же, нет равного напитку из даргомского винограда! Эй, Мирза, приблизьтесь и налейте в пиалы.

Согнувшись в три погибели, бледноликий Мирза поклонился безмолвно доктору и разлил вино гранатового цвета.

— Отведаем! Искореняет, устраняет болезненные явления в желудке.

— Нектар! Но вам не стоило бы.

— Вы думаете, это вино? Здесь просто виноградный сок. Да, да! Согласно шариату уварен на одну треть, из запретного «кохи» стал чистым «халол» — дозволенным.

Хоть напиток в венецианском кувшинчике Джелял объявил «дозволенным», но доктор не разрешил сыновьям даже пригубить его. Доктор детям не позволял и прикасаться к алкогольным напиткам. Мирза же при всей своей ортодоксальной святости выпил с наслаждением целую пиалу. Он удалился, мурлыкая песенку совсем не духовного содержания.

Тогда Джелял, убедившись, что «белое привидение» не сможет их подслушать, быстро сказал:

— Идите же, брат мой. Не теряйте времени. И не забывайте, пожалуйста, кто такой эмир. Он тот властелин, который, по его словам, насадил в Бухаре такое благоденствие и процветание, что у нас барашек сосет молоко из сосцов тигрицы, а волк и овца возлежат вместе в одному хлеву. А вы, неосторожный, осмелились уличить их высочество перед приближенными и посторонними людьми во лжи! Господин доктор, навещая больного, утверждают мудрецы, надлежит у его одра посидеть столько, сколько уходит времени на… доение коровы! Ха! Пожелайте же нам — и во всеуслышание — обильного удоя и счастливого выздоровления. Велик бог и пророк его. Помоги и исцели!

И скороговоркой, озираясь, что совсем не шло к его величественной, возлежавшей на роскошных одеялах фигуре, тихо, настойчиво:

— Спешите! Вечером! Остерегайтесь всех в Бухаре, кроме моих белуджей. Им не противьтесь. Верные псы… ха… визиря Сахиба Джеляла.

XIII

С фонтаном слез и клочья сердца вылетают.

Рухи

И еще один разговор. На этот раз в полуразвалившейся хижине Бурунбая-усто тамакусоза — растиральщика жевательного табака наса.

Сидели за чаем на ветхой кошомке под низким прокопченным до лакового блеска потолком со свисающей с него черной густой паутиной и камышинками. Дышали табаком, затхлостью и плесенью, выслушивали желчные слова. Георгий Иванович выглядел изнуренным. И вообще считал излишними все разговоры.

— Брошу все… Меня уговаривают лечиться. Мне остается нежиться на швейцарском солнышке. Уеду. Брошу все… И на вашего визиря Джеляла нечего рассчитывать. Все твердил: тиранов на плаху! А теперь… Нет ему веры. Не лисица, не лев. Мой хозяин Аталык хоть в душе, да и на самом деле рабовладелец, но последователен и целеустремлен. Он готов забыть все на свете ради презренного металла. И эмира он не постесняется подсидеть на чем-нибудь, лишь бы тот не мешал торгашам и капиталистам. Тут на практике, кажется, убедишься, что для Востока, для Азии другого пути нет… Для таких вот, вроде него, — и Георгий Иванович кивнул в сторону хозяина хижины, сосредоточенно разливавшего из чайника с отбитым носиком чай в щербатые, заклеенные бумажками пиалушки… — Вот такой, как он! А у меня в Бухаре в друзьях-приятелях десятки таких. Что ему до высоких материй? Ему в руки дубинку. И давай! Круши баев, ростовщиков, беков. Но вся беда в том, что ему никак не втолкуешь, что бай, то есть его хозяин, ему не отец родной, а скотина, хапуга, эксплуататор. И что боженька совсем уж не так любит бая или осуждает его беспортошного бедняка…

Расставание превратилось в диспут.

Но доктор не уговорил Георгия Ивановича, не убедил его. Скорее наоборот. Георгий Иванович считал себя во всем правым. Доктора уважал, любил даже, но считал неисправимым интеллигентом, неспособным на решительные, радикальные поступки.

— Решено. Я остаюсь. Но вы можете помочь мне — рабу Георгию. В своем рабском состоянии страшно скучаю по литературе. Здесь в дыре с ума сойдешь, мозги засплесневеют. Жена хлопочет по хозяйству, убирается у жен муфтия. Темно, душно. Чираг едва теплится. И мысли! Мысли разрывают черепную коробку. А книг нет, газет нет, журналов нет. Что делается в мире? Доктор, сделайте так, чтобы каганские товарищи почаще вспоминали обо мне, жаждущем и алчущем идейной пищи. Пусть наладят доставку литературы. Тайком. Аталык, как и полагается, книжность почитает развратом и очень печется о нравственности своего раба-инженера…

Грустное получилось расставание.

А в своей привратницкой, вернувшись в ишанское подворье, при трепыхающемся свете масляного чирага Георгий Иванович бубнил под нос:

— В битве себя не жалей!

Пока не сделал тела своего

                      пищей для псов,

Не можешь приравнять

Свое имя к имени льва!

На недоуменный взгляд своей волоокой супруги он лишь усмехнулся.

Приятно предаваться воспоминаниям, качая в люльке своего сына и любуясь своим потомком. И хвастать перед самим собой: «Вот ты какой молодец!» А по существу? Ты уже мясо для собак.

Он очень переживал свое вынужденное бездействие.

XIV

Судьба — конь. А ты всадник. Так скачи по своей воле.

Ахмед Туси

Учись у собственного духа.

Хафиз

Что всего приятней — достижение желаемого.

Фалес

И хоть все приходилось держать в полнейшей тайне, Сахиб Джелял еще не один раз встречался с привратником ишанского подворья. Трудно сказать, имели ли эти свидания деловой характер. Все было накрепко законспирировано. И даже если миршабы эмира или люди российского политического агента и заинтересовались странными связями могущественного визиря и несчастного жалкого раба, то они никаких выводов, очевидно, не сделали. По крайней мере, ни в одном из документов каганской охранки имена визиря Сахиба Джеляла и ссыльного под кличкой