Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все поминальщики, вспоминая мать и говоря хорошие слова о ней, поглядывали в сторону Михаила с немым укором за одинокую жизнь его матери, умершей в пустой квартире, где её и обнаружила соседка на третий день, заметив, что Мария не выходит из дома даже во двор.
Эта же соседка сказала, что смерть Марии была легкой, дай бог каждому: она умерла во сне – рядом с ней, на кровати, лежала открытая книга, про любовь и очки – видимо, мать читала, устала, отложила книгу и очки и уснула, а проснуться уже не хватило жизненных сил.
Соседи выпили водки от души – как и положено на поминках хорошего человека, разговорились о сельских новостях и о своей тяжелой жизни, где у каждого из них были беды и обиды на власть, на детей и родственников, а то и просто знакомых и Михаил вышел из ограды дома. Он присел на скамейку и долго и неподвижно смотрел на двор своего детства, на знакомую улицу и на заходящее солнце: на всё то, чего никогда уже не увидит его мать.
Возможно, он сидел бы так до глубокой ночи, но люди начали расходиться: две соседки прибрали со стола и, вымыв посуду, позвали Михаила в дом, чтобы он прилег и отдохнул, а они тоже пойдут по домам.
Ближайшая соседка, что звонила Михаилу о смерти матери, подала ему бумажку с записями о расходах на похороны, сказав, что деньги Мария отложила уже давно, показала, где они лежат и распорядилась: что и как нужно сделать, провожая её в последний путь – так, чтобы сыну не о чем было заботиться.
В этом была вся его мать: она жила и умерла так, чтобы никому не доставлять хлопот и никого не обременять своим присутствием при жизни и после смерти. Ещё соседка подала ему свидетельство о смерти матери и сказала, чтобы он зашел завтра к нотариусу и написал заявление о наследстве на квартиру, которую ему завещала мать.
Михаил молча выслушал наставления соседки, запер за нею дверь, прошел в комнату своего детства и, не раздеваясь, плюхнулся на старый диван, служивший ему кроватью.
Было уже поздно. Но ночная тьма никак не могла одолеть вечерние летние сумерки и в комнате явственно просматривались все предметы, знакомые Михаилу с детства. Отец и мать были не охочи до мебели, не обставляли квартиру разными предметами быта и комфорта, а довольствовались однажды приобретенной утварью и потому в комнате были только диван, платяной шкаф-шифоньер, трюмо с зеркалом и стол с четырьмя стульями.
Стол раздвигался, при необходимости, и ещё днем на нем стоял гроб с телом матери, после за этим столом сидели соседи, проводившие мать в последний путь. А сейчас стол был пуст и поблескивал в сумерках темной лаковой поверхностью, в которой отражался свет уличного фонаря на столбе под окном.
– Мать ушла навсегда, а в квартире всё осталось на своих местах, как и было последние тридцать лет, что мать прожила здесь в одиночестве, будто отбывая тюремный срок, к которому её приговорил он, Михаил, оставив мать одну доживать свой век – который оказался таким долгим. И она жила здесь в заточении, ожидая и надеясь на его возвращение, но так и не дождалась.
Жизненные силы кончились, и сейчас она лежит там, в сырой земле, рядом со своим мужем – моим отцом, который оставил её давно и равнодушно поселился вдали от живых, в городе мертвых, – эти мысли кружились в голове у Михаила, на исходе трудного дня прощания с матерью. Потом кружение мыслей замедлилось, и он погрузился в омут небытия, которое наступает с приходом сна.
Утром он проснулся совершенно разбитым физически и опустошенным духовно. Встал, одеваться не пришлось, поскольку заснул одетым, и привычно, как и при матери, принялся готовить свой завтрак из оставшихся после поминок, закусок.
Позавтракав, Михаил вышел во двор. Солнце давно взошло и ярким теплым светом прогревало огород матери и немногие деревья, росшие во дворе. Где-то закричал петух, ему ответил другой, залаяли собаки, поблизости замычала корова и вскоре окрестности наполнились голосами людей и шумом сельского подворья.
– Жизнь продолжается, но мать всего этого уже не услышит, – подумал Михаил и пошел оформлять наследственные дела, о которых ему напомнила соседка, окликнув его с соседнего двора, примыкающего к огороду матери.
К полудню Михаил уладил все необходимые формальности, пообедал остатками еды от тризны и, взяв сумку, которую прихватил в дорогу из Москвы, но так и не распаковал, отправился в обратный путь: здесь ему больше делать нечего, а поминальную трапезу на девять дней соседи справят и без него – благо, мать озаботилась и об этом.
Он запер квартиру, отдал ключ соседке, попросив её иногда заходить в дом и смахивать там пыль до его очередного приезда, который, как он надеялся, скоро случиться, а взамен соседи могут распорядиться урожаем с огорода матери по их желанию, что и было принято соседкой с большой благодарностью.
Подсобное хозяйство служило важным подспорьем соседей для их выживания на скудные пенсии и зарплаты, но приусадебные участки малой площади не могли обеспечить потребности соседской семьи из трех человек, а потому, огород матери был им весьма кстати.
Уезжал Михаил привычным путем на автобусе и далее поездом, в отличии от дороги на похороны, когда ему пришлось лететь самолетом и далее на такси, чтобы успеть вовремя.
XXXIV
Возвратившись в Москву, Михаил быстро забыл о смерти матери и её похоронах в текучке неожиданных дел, свалившихся на его голову.
Казалось, что все эти неприятности раньше сдерживала его мать и повинуясь высокому материнскому чувству, невзгоды отступали, если только сам Михаил не накликивал их вновь на себя. Теперь этой защитной силы не стало, и большие и малые удары судьбы набросились на него, словно стая шакалов, изгрызая тело и душу до самой глубины человеческой сущности.
Через несколько дней по приезду, оказалось, что соседка по квартире продала свою комнату заезжим кавказцам, вернее одному, по имени Сослан.
Михаил вспомнил, что соседка засуетилась, как только к нему начали приходить покупатели на его комнату, которую он выставил на продажу, но не спешил продавать.
Соседка тоже выставила свою комнату на продажу и предложила купить её Михаилу за несуразно большую цену. Он отказался, о чём подписал
