Совершеннолетние дети - Ирина Вильде

Обычно после репетиции всей компанией провожали Дарку — она жила дальше всех. Но на этот раз из-за отсутствия сестер Подгорских ни у кого не было настроения для такой прогулки, и Уляныч поручил Данку «доставить» Дарку до ворот ее дома.

Возможно, при других обстоятельствах Дарка и обрадовалась бы такому случаю, но теперь нет. Наоборот, в глубине души зрела обида: неужели потребовалось вмешательство Уляныча, чтобы обычно такой галантный Данилюк проводил ее?

Впрочем, когда они остались одни, вдали от людей, под луной, посреди прудища, окаймленного вербами (только эти вербы и напоминали, что здесь когда-то был пруд), присутствие Данка приобрело в глазах Дарки иную окраску.

От тумана, окутывающего подстриженные кроны верб, от знакомого с детства запаха водорослей, от серебристой, гладкой, как лед, росистой поверхности прудища, от облачков, играющих в прятки с огромной красной луной, от торжественной тишины, опустившейся на человеческие жилища, от тревожного стука собственного сердца на Дарку нахлынули мучительные воспоминания.

Где-то здесь, поблизости, в такой же час Данко назвал ее волосы самыми красивыми в мире. Оба были тогда так взволнованы, что даже остановились. Он и теперь останавливается посреди мостика. Ему нравится, опершись на перила, глядеть, как искрится роса под лунным светом.

— Тебе не холодно, Даруся?

— Нет, не холодно…

— О чем ты задумалась? Или, может быть, грустишь? Не надо принимать все так близко к сердцу… Все еще может быть хорошо…

Дарка не улавливает его мысли и, чтобы не попасть впросак, спрашивает прямо:

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что суда еще не было. Всякое бывает… Могут и оправдать…

«Вот оно что!..»

— Да, — признается Дарка твердым голосом (и запах водорослей, и алмазная поверхность прудища — все сразу исчезло), — мне жаль Ореста. Очень жаль, но совсем по-иному, чем ты думаешь… Вообще, Данко, ты меня понимаешь совсем, совсем не так…

— Я тебя не так? Ты не смеешь этого говорить!

— Почему?

— Потому, что думать так грешно… Ни одну девушку я не ставлю так высоко, как тебя. Могу дать честное слово.

— Ни одну?

— Ни одну! Из всех знакомых девушек я больше всех уважаю тебя…

«Уважает!» Преподавателя естествознания Порхавку мы тоже уважаем. Мог ли Данко яснее дать понять, что сердце его принадлежит только Лучике!

Лучику он не уважает, зато любит, а ее, Дарку, видите ли, страшно уважает, а любить не может.

Данко почувствовал, что ранил Даркино сердце. Он мягко взял ее за локоть и, коснувшись лицом ее плеча, сказал, показывая на луну:

— Как было бы хорошо сесть сейчас в лодку и плыть, плыть с тобой по этому волшебному морю…

Дарка не поддается обманчивому искушению. Она ведь не Славочка, которую ничего не стоит утешить, тем более что болит у Дарки не тело, а душа. Она горько улыбнулась и подумала: «Плыви себе по лунному морю с дочерью префекта, а со мной ходи по земле — всегда и везде».

Как-то под вечер к Поповичам зашла жена Уляныча. Еще год назад ей нравилось разыгрывать из себя даму, не выносящую даже запаха кухни, теперь же она предстала в новой роли домовитой хозяйки. У бабушки (это всем известно) есть особый рецепт соления стеблей салата, пошедшего в рост, и вот Софийка очень просит продиктовать ей этот рецепт.

— Да он вам не подходит, — уклоняется бабушка (ведь каждая хозяйка неохотно делится своим опытом). — Это надо делать в июле — августе, а эти месяцы вы будете у мамы в Веренчанке…

— Неизвестно, как сложится в будущем году. Возможно, я не приеду в деревню из Гиц. В Веренчанку на каникулы приедет только Орыся.

— Это почему же? У меня было трое детей, но все равно на каждое рождество и пасху, пока была жива мама, я приезжала с мужем и детьми к ней!

Но ведь нельзя сравнивать нынешние времена с тем, что было пятьдесят лет назад. Тогда людям материально жилось лучше, что верно, то верно. Во-вторых, и это главное, Веренчанка очень скверно влияет на мужа Софии.

— Как это Веренчанка скверно влияет? Как это может Веренчанка скверно влиять?

Молодая женщина объясняет: Уляныч места себе не находит, буквально теряет голову от тоски по родному селу. Вот и теперь — пора возвращаться в Гицы, и он уже закатывает истерику. К тому же дома сложились невыносимые отношения.

Даркина мама тактично молчит. Захочет гостья — сама расскажет, что за невыносимые отношения сложились в семье Подгорских.

— Вы знаете, у нас такое несчастье… Наш Стефко влюбился в Лялю Данилюк…

— И это вы называете несчастьем?! — раздраженно воскликнул папа и громко рассмеялся неприятным смешком.

Бабушка с удивлением поглядела на отца: что с ним произошло? Он теперь почти совсем не смеется.

И впрямь — что за несчастье, если молодой человек полюбил молодую красивую девушку?

Но, оказывается, дело не так просто, как представляется на первый взгляд. Они, то есть Ляля и Стефко, ровесники, иными словами — она стара для него как жена. Но и это не основная беда. Несчастье в том, что Подгорские готовили сына в священники, а эта «артистка» заявляет, что ни за какие сокровища не выйдет замуж за «аллилуйщика».

— Это плохо, — сочувственно присоединяется к разговору бабушка. — В свое время мне тоже очень хотелось, чтобы у моей Климци муж был богослов. Все же, как говорится, плывет в дом и от мертвого, и от живого…

— Мама! — ласково, но категорически обрывает мама бабушку.

— Ну что такого я сказала? Мне хотелось видеть тебя женой богослова? Да, хотелось. По-моему, это самая лучшая партия, клянусь своим здоровьем!

— Правда? — подхватывает Софийка. Она не знает, что в доме Поповичей никто всерьез не воспринимает бабушкину болтовню. — Вы тоже так думаете? А у Ляли нет иного слова, как «аллилуйщик»… У нас в роду сложилась традиция — старший сын всегда изучает богословие, потом занимает приход отца. Вся история с Лялей крайне неприятна нам… Для папы это же прямо удар!… Допустим, Стефко нарушит традицию и поступит в университет… Но где гарантия, что эта ветреница станет ждать его четыре года? И с пути собьет, и сама счастья ему не даст… Дома такое творится, что хоть завтра пакуй чемоданы да уезжай в Гицы. И уехала бы, если б не Дмитро, который никак не налюбуется Веренчанкой.

— А разве нельзя теперь обручиться? Обручение, — ищет выход бабушка, — равноценно браку…

— Она не хочет обручаться… Говорит откровенно, что не может взять на себя таких обязательств, не знает, что произойдет за четыре года.

— Хороша любовь, — вставила словечко мама, и Дарке захотелось расцеловать ее.

К концу визита выяснилось, что Софийка пришла не столько за рецептом, сколько для того, чтобы попросить Даркину маму «по душам» поговорить с Лялей, выяснить, о чем та думает, каковы ее планы на будущее.

Мама и обещала, и не обещала. Своих хлопот полон рот, нечего залезать в чужие.

И буквально на следующий день (просто смешно!) с такой же просьбой приходит к маме пани Данилюк.

Ого, она продолжает одеваться ярко, как шестнадцатилетняя девочка, и красит волосы под желток. Директорша так же непоседлива и болтлива, как Ляля. Она без всякой дипломатии приступает к делу.

— Что за беда, фрау Попович, — мать Данка хоть и прожила среди украинцев двадцать лет, но язык их не изучила, — я пришла к вам как мать к матери: что делать с моей Лялей? К ней прицепился этот Стефко… и не дает девушке спокойно дурьх штрассе[49] перейти. Он ее… как это говорят… преследует. Стефко не хочет понять, что, во-первых, он молод для нее, а цум цвайтенс[50]… что он имеет? Он еще никто не есть… О, чем есть Стефко Подгорский? Что мне делать, моя добрая, любезная фрау Попович? у меня такое… несчастье… Разве я ради того десять лет… ай-ай… десять лет держала ее ин Вин, у брата, чтобы выдать за попа?.. Овец ему стричь!.. Мой муш?! Вы не спрашиваете меня, фрау Попович, о моем муш… Он знает одно: все бери, только меня оставь… Ляля должна ждать Стефка четыре года… Ей уже двадцать… И что она станет делать эти четыре года? Брат пишет аус Вин, что он больше не может держать ее у себя. У него больная жена, ее надо везти нах Баден. А что станет Ляля ин Черновицы? Учить чужих детей она не захочет, стареть дома тоже не хочет… И у нее есть фрау Попович, ай-ай… порядочный… богатый… такой файный блондин ин Вин… И такое на мое голову, такое!.. Фрау Попович, я пришла к вам как мать к матери. Поговорите с моей Лялей, выбейте у нее из головы этого Стефка, она вас послушает… Я вас очень прошу, моя милая, моя добрая, милая фрау Попович!

Что мама говорила Ляле и что та отвечала, Дарка не знает, но на некоторое время обе матери успокоились.

А впрочем, честно говоря, теперь никто не обращал внимания на настроение мам. Жизнь «братии», которой Ляля дала толчок, приобрела такой размах, что не только вопли, но даже слезы матерей не в силах были остановить ее.