На хуторе - Борис Екимов

– Снять недолга. А кого становить? Нету людей. Баб, что ли, на коней сажать? И второе дело: куда-то Сапова надо определять. У него – семья. Технику я ему больше не доверю. Он еще за тот трактор не расплатился. В общем, чего жалиться… Вам все это… Ладно.

– Вот и ладно. Ты уж там что-нибудь придумай. А людей не смеши. А то, в самом деле, среди лета, трава такая.

Чапурин опустил трубку.

Собирался народ. Начиналось обычное, утреннее. А потом, когда кончился наряд, Чапурин вышел на крыльцо, издали на ферму поглядел: гурт Юрки Сапова стоял на базу. Но молодняк уже не ревел как прежде, он привык.

Сегодня пасти была очередь не Юрки, а рабуновского зятя. Чапурин пошел к нему.

Возле двора Рабуновых сидела бабка Матрена.

– Где Любкин-то? – спросил Чапурин. – Досе зорюет. Ему скотину пасть.

– Уехал, уехал, – ответила бабка. – Даве еще.

– Нету его на работе? – выглянула из ворот Любка, жена, толстомясая молодая баба. – Вот черт… Это либо у Сапова засели, похмеляются. Надо к ним меры…

– Меры… – оборвал ее управляющий. – Выбирать надо женихов добрых, а не всякую шолудь на хутор тянуть.

– Где они ноне, добрые? – обиделась Любка. – Хоть какого, для прилику. Ты у нас добрый, и можно б тебя поделить на трех, да Лелька глаза подерет. Вот и рискуем… – рассмеялась Любка.

А Чапурину было не до смеху. Он повернулся и зашагал на другой край хутора, к Саповым.

В летней тишине лишь ветер лениво шелестел в высоких вязках да горлицы стонали протяжно. И все. Спокойно и тихо. И потому отчетливо слышно было, как щелкнуло и зашипело что-то на краю хутора, а потом музыка понеслась. Это у Саповых играло.

Весной Юрка смастерил, а скорее украл где-то динамик, повесил его посреди двора и музыку включал из магнитофона. Весело было. Первое время телята собирались у двора и стояли, насторожив уши. Теперь все привыкли. Музыка неслась на всю округу.

Чапурин подошел к саповскому двору. Оседланный конь стоял, привязанный у ворот. Юрка с напарником, рабуновским зятем, музыку слушали и голубей щипали. Сизый пух летел.

Вот они подъехали – показали аспиду!Супротив милиции он ничего не смог:Вывели болезного, руки ему – за спину…

Управляющий к друзьям подошел незаметно, сказал громко:

– А ну выключи!

Юрка вскочил, уменьшил звук.

– Ты ныне пасешь? – приступил Чапурин к рабуновскому зятю.

– Ну я… – ответил тот.

– Почему сидишь?

– Ну счас пойду.

– Солнце в дуб. Другая скотина уже наелась, на стойло ее становить, а ты все не выгонял. Как не стыдно!

Рабуновского зятя было трудно пронять. Он из тюрьмы пришел, весь исписанный, хоть грамоте по нему учи: «Не забуду мать родную…», «Нет счастья…» и прочее.

– Ну счас, никуда она не денется, эта скотина. Песню дослушаем. Высоцкий.

– Господи… Да неужто у вас никакой жали нет? – в сердцах проговорил Чапурин. – Молодняк… Живая душа стоит, городьбу грызет, а вы тута… А ну, счас поднимайся! – гаркнул он. – Выгоняй скотину.

Юрка вместе с зятем рабуновским вскочил.

– Ну иду, иду… – огрызнулся зять. – Еще шумит.

Он вперевалочку двор пересек, руки в карманы. Долго громоздился на коня, залез на него и поехал трюшком, оглядываясь. Чапурин с Юркой провожали его взглядами.

А когда проводили, Чапурин почуял, что как-то ослаб, будто плохо ему было, что-то ныло внутри. Он закурил, сел на колодку. Динамик шепотом и сипом пел:

Ну и меня, конечно, Зин,Все время тянет в магазин…

Чапурин послушал, послушал и сказал:

– Выключи его, Христа ради.

Ощипанные голуби были синие и махонькие, в кулак. «Чего в них есть?» – подумал Чапурин.

– Юрка, Юрка… – проговорил он. – Ну ладно, тот – чужой. Все одно не ныне, так завтра увеется. А тебе-то довеку работать и жить… – обвел взглядом саповское подворье и покачал головой, словно впервые его увидел.

Стояла посреди двора черная небеленая хата, облупленный сараюшка под чаканом, пустая собачья будка со ржавой цепью – и все. Остатки мотоцикла громоздились подле крыльца, какие-то железяки по двору валялись, в бурьянах. Пустой двор казался огромным, словно хуторский выгон.

– Жена-то где? – поглядел Чапурин в темный зев растворенной хаты.

– Пасет.

– Чего пасет?

– Коров.

Чапурин воззрился на Юрку: у Саповых коз и тех не было.

– За людей, – вздохнул Юрка. – Попросили.

Чапурин вспомнил, ему говорила жена, что нанимается Юркина баба за людей пасти: десять рублей и харчи.

– Пацан с ней?

– С ней.

Сынишка был у Сапова трех лет.

Расхотелось Чапурину что-то говорить, лишь снова промолвил он:

– Юрка, Юрка…

Мысли потекли вспять, в годы прежние, когда жива была Юркина мать – Пелагея, баба жизни несладкой. Растила она Юрку без мужа. Уходила из хутора в город, на станцию и возвращалась вновь. Слепца какого-то божественного принимала, водила его по хуторам. Тем жили. Попивали. Потом слепец умер. И все. Юркой Пелагея успела чуток погордиться, когда он учился на тракториста. «Будет механизатором широ-окого профиля», – счастливо выговаривала она и руками разводила широко-широко.

Так Юрка и вырос на вдовьем небогатом дворе. Жену он привез из армии, с севера. И как стояла при матери небеленая хата, так и осталась стоять. Пелагея хоть коз держала да кур. У молодых и этого не велось.

– Юрка, Юрка… – горясь, проговорил Чапурин. – Чего же ты так живешь, беспризорно. Ведь у нас, погляди, ни одна бабка так не живет, – обвел управляющий взглядом саповский двор. – Вдовы, старухи, и те стремятся хозяйство развернуть. А ты – яко наг, яко благ. По двору твоему, – раскинул Чапурин руки, – заголись и бегай. Сам голубями кормишься, жененку в люди услал. Так нельзя. Время не указывает так жить. Ты погляди, какой ты есть: крепкий, молодой, профессия на руках – тебе ли не жить. Тебе наперегонки надо со Скуридиными, с Кривошеиными, за пояс их затыкать. Они – старцы. А ты – в силах. Погляди, как они живут, зайди в хату: скатерти, шторы в три ряда, холодильники, шкафы полированные, ковры, дорожки, – Чапурин краем глаза глянул на пустые окна Юркиной хаты, но говорить ничего не стал. – А все почему: трудятся люди. Скуридин триста, а то и четыреста получает. А ты, при таком же деле, – семьдесят. Потому что он пасет, а вы – музыку слухаете да попивохиваете. А погляди у людей во дворах. Катух на катухе, баз на базу. Коровы, телки, бычки, коз по сколько, овечек, гусей по полторы сотни, индюшек. А у тебя – пустынь. Почему? Ответь честно.

– Да молодые пока… – замялся Юрка. – Охота пожить. А с хозяйством…

– Господи… – схватился за голову Чапурин. – Это у тебя жизнь? Да у тебя горе горькое. Люди деньгам счету не знают, машины покупают, строят дома, детей обеспечивают. А у тебя жена внаймы ушла, чтоб прокормиться. Ведь это правда. И тебе нечего кусать. Дожился. Юрка, Юрка… Тебе ли не жить?!

– Меня ж с трактора прогнали, – вздохнул Юрка.

– А как тебя было не прогнать? – жарко спросил управляющий. – Ты же об работе не болеешь, пьянствуешь. Послал тебя сеять, а ты все бросил и очутился в Мартыновке, да еще трактор поломал. Конечно, такого прогонишь. Хоть и нет людей. Пусть лучше трактор стоит неполоматый. Душа не будет болеть ни за тебя, ни за машину. Как же на технике пить? А ты пьешь.

– Я, что ль, один, – оправдывался Юрка.

– Не один, это верно, – согласился Чапурин. – Это какая-то зараза на вас, на молодых. Ни об чем не думаете. А вот Василий Шляпужок не пьет, Демкин Михаил, – пожилые люди. Если и выпьют, то в дело. И себя блюдут. Ты вот тоже – гляди на старых людей и делай по-умному. Слава Богу, уж двадцать пять, наигрался. Дитё, жена… Надо их обеспечивать. А то, прям, стыд. Бабу – в батрачки. Уж коли ты ее взял, то содержи, парень. Бросай эту дурь свою и трудись. Становись хозяином.

Слова Чапурина, горячие и вроде без ругани, слушались легко. Юрка внимал им, и в душе что-то саднило. «Да, да… – думалось. – Люди живут. И я смогу, коли захочу…»

И легкие волны мечтаний уносили вперед, виделась иная жизнь: новый дом, машина, жена и сам он – вроде другие. Похожие, но другие, лучше. И сын в матросском костюмчике, как Максаева внук, городской.

– Корову выпиши. Ну как же ты живешь без коровы? У тебя дитё, ему молочка требуется. Давай выпиши в колхозе, заплатишь в рассрочку.

– А сено? – спросил Юрка. – Уже откосились.

– Об чем разговор! Сколь по степи сена! По балкам… А по лесу какие поляны… Вы с женой за два дня накосите. Ты лишь возьмись. Ты же не хуже людей. Накосишь?

– Накошу, – нетвердо сказал Юрка.

– Курей выпиши с полсотни. У тебя клещ, что ль, был?

– Клещ.

– Обдери курник. И вновь помажь. Полы, стены и потолок. А потом соляркой. Заводи курей, утей, гусей. Козами займись. Ты, Юрий, на золоте живешь, по золотой земле ходишь, – указал управ. – Нашей земле все завидуют, такая родимая. И тебе ею владеть, только трудись. Жену в доярки посылай. Пока в подменные. Я ее к Чертихиной Василисе постановлю. А сам до осени попаси молодняк. Это тоже хорошая работа. Потом можешь на технику садиться. Только перебори себя. Дурь свою перебори, – сжал свои большие кулаки управляющий. – Она, эта дурь, ежели завладеет, всякого может погубить.