Место под солнцем (СИ) - Эльберг Анастасия Ильинична

— Не бросайся словами. Это единственное обещание, которое женщина от крови первых богов не может сдержать.

Глава третья. Северин. Настоящее

Весна 1977 года

Алжир

Северин Назари появился на свет в безымянном ливанском городке и с первого дня своей жизни стал яблоком раздора между родителями. Собственно, началось все еще до его рождения — в тот момент, когда мать узнала о беременности. Они с отцом встречались много лет, как любил говорить Назари-старший в интимных беседах с сыном, «почти все свободное время трахались», но детей и в помине не было. Мать, которая не особо стремилась обзавестись потомством, по этому поводу не напрягалась. Северин подозревал, что она не питала теплых чувств к отцу и спала с ним исключительно из-за денег и его статуса. Отец же страстно любил ее и очень хотел детей. А когда чего-то страстно хочешь и делаешь все возможное и невозможное ради достижения цели, то рано или поздно получаешь желаемое. Именно этому учили Змея с самого детства.

Может, мать научила бы его чему-нибудь другому, но ее он помнил плохо, в последний раз они виделись незадолго до его третьего дня рождения. С точки зрения отца он был идеальным ребенком. С точки зрения матери, чудовищем. Так она и говорила отцу: «Во мне растет чудовище, и я сама превращаюсь в чудовище», а он часто вспоминал, что беременность сделала ее, и без того красивую, неотразимой. Одним словом, материнский инстинкт у родительницы так и не пробудился. А его остатки убило решение отца дать сыну имя «Северин». Так звали одного из первых богов, которых почитали его предки-темные эльфы. Мать, смертная, христианка по вероисповеданию, возмутилась и объяснила, что в ее культуре это имя переводится как «мученик». «Хочешь, чтобы твой сын страдал так же, как страдала я, вынашивая его?», — спросила она у отца. Но возмущалась она недолго. Судя по рассказам отца, с головой у матери и до родов было не ахти, а потом она и вовсе тронулась умом. «Все к лучшему. Меня тошнило от этого чудовища целых девять месяцев. Думаю, он заслужил немного страданий».

Спустя три года мать решила, что с нее хватит. Однажды вечером она собрала вещи и уехала из дома, даже не оставив записки. Отец пытался ее найти, но теперь у него был маленький сын, о котором следовало заботиться. Потом он женился на темной эльфийке, трепетной черноглазой красавице, которая любила готовить, наводила в доме уют, знала свое место и не расспрашивала мужа о делах. Она родила ему пятерых сыновей, но ни с одним из них у Назари-старшего не было таких близких отношений, как с первенцем. Возможно, потому, что в свое время Северин стал для него отдушиной, тихим уголком, куда отец мог убежать и от внешнего мира, и от страданий по исчезнувшей женщине. После того, как Змей уехал из родительского дома, они встречались почти каждый месяц, даже если ради этого приходилось совершить долгое путешествие. Они проводили вечера за вином и долгими беседами о прошлом и будущем и могли засидеться до рассвета, неспешно переходя с одной темы на другую. Отец не мог похвастаться острым умом, широким кругозором или великосветскими манерами, но в нем было что-то надежное, как в доме, построенном на крепком фундаменте. «У мужчины должна быть семья, Северин, — часто повторял он. — Семья — это самое главное. Ты должен жениться и завести детей. Без этого твоя жизнь не имеет смысла, и ты можешь выбросить на ветер все свои деньги. Чем бы ты ни занимался, ты должен возвращаться домой, к семье, к любимой женщине и теплому очагу».

Назари-старший примкнул к Аднану и Умару в Алжире сразу же после того, как те приехали в город. К тому времени он успел попробовать на вкус почти все типы незаконной деятельности, знал нужных людей и с удовольствием помогал двум перспективным ребятам. К власти он никогда не рвался и был вполне доволен своим положением. «Главное — чтобы один не мешал другому зарабатывать на жизнь», — говорил отец. За несколько месяцев до своей смерти, об обстоятельствах которой Северин предпочитал не задумываться, он познакомился с Сабриной, посетовал на то, что сын пошел по скользкой дорожке и выбрал в спутницы жизни смертную женщину, но похлопал его по плечу и пожелал удачи обоим. В тот вечер они должны были ужинать втроем, но Змей узнал, что Ливий вернулся в город после долгого отсутствия и пригласил друга присоединиться. «Что это за мальчуган? — спросил отец, когда они с Северином вышли перекурить между сменами блюд. — Ты мне о нем не рассказывал». «Приятель, — ответил Змей. — Я помог ему, когда он приехал в город, и теперь мы дружим. Почему ты спрашиваешь?». Через открытые двери балкона отец наблюдал за беседой Ливия и Сабрины за столом. «Благородных кровей, — наконец заговорил он. — Разве что глаза не янтарные. Я всегда чую породу. И каково ему с тобой, полукровкой?». Змей не нашелся с ответом, и отец продолжил: «Надежный малый. Приключений с таким, конечно, не оберешься, но тот, кто не ищет приключений, не находит ни уважения, ни больших денег. А он, должно быть, притягивает приключения как магнит. Когда-нибудь он сядет на место Аднана, а ты будешь сидеть рядом».

В те дни Ливий носил дешевую одежду, которая больше подошла бы портовому грузчику, стриг волосы раз в полгода, а ботинки чистил еще реже. При одной мысли о том, что это неказистое создание станет преемником восточного короля работорговцев, Северин расхохотался. Тогда он не мог и подумать, что Халиф и вправду займет место Аднана. От предложения сидеть рядом Змей отказался. Не хотел портить отношения с Фуадом, которые в то время были если не по-настоящему близкими, то приятельскими. И не собирался влезать во все это еще глубже. Незадолго до того, как Ливий отхватил свои десять лет, и криминальный мир Алжира из относительно спокойной заводи превратился в штормовое море, Северин почти решил послать к черту незаконные дела, забрать Сабрину и уехать подальше. К примеру, в Европу. Или в Штаты. Но что-то держало его здесь. Чутье, унаследованное от отца, дар, который получают многие полукровки — у каждого свой, подарочек Великой Тьмы, призванный скрасить унылое существование того, кто всюду остается чужим.

«Я думаю, нам нужно быть осмотрительнее», — как-то сказал он Ливию. И на долю секунды даже уверился в том, что он прислушается, хотя когда Халиф прислушивался к таким предупреждениям? Он со смехом махнул на друга рукой и налил себе еще вина. «Ты похож на бабку, которая предсказывает погоду по ноющим костям, Змей. У меня есть женщина, у тебя есть женщина. Мы богаты, и все в этом городе склоняют головы, когда мы проходим мимо. Кого нам бояться? — Он погладил сидевшую рядом Эоланту по бедру. — Хватит нести чушь. Иди сюда, мы нальем тебе вина. Или ты хочешь угощение послаще? Только намекни — и я что-нибудь найду». Северин хотел ответить, что по закону жанра нож в спину вонзает самый близкий друг, и его отец понял и прочувствовал эту истину на своем примере, но промолчал. Тогда Фуад казался ему трусливым щенком, готовым целую вечность сидеть у кресла своего господина и подбирать брошенные на пол объедки. Впрочем, после известия о том, что Ливий вышел из тюрьмы, смелости у него поубавилось. Город разделился на две части. Первая — поменьше — орала, что Фуад надерет Халифу задницу, уж коли он однажды отправил его в тюрьму, то теперь отправит прямиком на кладбище. Вторая — побольше — говорила тише и утверждала, что истинный король тут один, и скоро он наведет порядок. Тарек Бадар на свадьбе со своей потаскухой поднимал за Ливия каждый третий тост, и присутствие Фуада его ничуть не смущало. После того вечера во второй группе народу прибыло. Король, который терпит подобное от шлюшьего воришки, вряд ли способен кому бы то ни было надрать задницу, а уж Ливию Хиббинсу — так тем более.

***

Сезар Нойман изменился так сильно, что Змей сперва его даже не признал. Вместо элегантного мужчины с тонким лицом и горделивой осанкой перед ним сидел почти полностью седой незнакомец с потухшим взглядом и опущенными плечами. Северин слышал, что дела у брата Эоланты идут в разы лучше, чем раньше, и понимал, почему. После случившегося с сестрой Сезар с головой ушел в работу, забыв даже о детях и жене. Путешествовал, проводил много времени среди людей. Каждый переживает горе по-своему.