Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - Леонид Габышев

Наискосок от окна камеры малолетки днем сколачивали ящики, и Глаз как-то заметил знакомого. Вместе сидели, когда хотели убежать из тюрьмы.

— Сокол! — крикнул Глаз.

Сокол, перестав колотить, посмотрел на окно. Глаз крикнул еще. Сокол, позыркав по сторонам, подбежал к окну:

— Здорово, Глаз.

— Привет. Вас что, на ящики водят?

— Да, мы Рябчику все уши прожужжали, чтоб нам в камеру работу дали. Работу в камере не нашли, теперь на улицу водят. На ящики. Тебе сколько вмазали?

— Восемь. А тебе?

— Десять. Нас тут полкамеры, в которой мы тогда сидели. Они там дальше колотят, тебе не видно. Ну ладно, я пошел, а то не дай Бог, заметят.

На ящики водили не все камеры малолеток, а лишь те, в которых был порядок. И только осужденных.

В хозобслуге тюрьмы — Глаз знал давно — работал Оглобля. Срок — два года. Вместе в Одляне сидели. Как земляки, в зоне последним окурком делились. Глаз сталкивался с ним несколько раз на тюремном дворе. Здоровались. И вот Глаз увидел Оглоблю в окно и окликнул. Он подошел. Глаз Оглоблей его называть не стал, так как тому его кличка не нравилась, и сказал:

— Серафим, дай пачку курева?

— У меня у самого нет, — ответил Оглобля и ушел.

Подошла очередь Глазу мыть полы. Но он сказал:

— Мыть не буду. Что толку. Вы через пять минут насорите. А полкамеры харкает на пол. Что, туалета нет? Я не харкаю и не сорю.

Мужики промолчали, но Димка, высокий шустряк лет тридцати, канавший возвратом на химию, сказал:

— Как это, Глаз, не будешь? Все моют. Правильно, сорят и харкают. Но если не мыть, по уши в грязи зарастем.

— Говорю — мыть не буду. Прекратят швырять бумагу и харкать, вымою с удовольствием.

— Ишь ты, условия ставишь.

Димка был с Глазом в дружбе и пер на него мягко. Он думал: Глаз вымоет пол. Но тот наотрез отказался, и Димку заело.

— Мужики, что будем делать с Глазом?

В камере сидело человек тридцать. Все молчали.

— Я предлагаю за отказ от полов поставить ему двадцать морковок.

— Какие еще морковки, — возразил Глаз, — морковки ставят, когда прописывают.

— А мы тебе за неуважение к камере. Ты лётаешь больше других. Все моют, а ты не хочешь. Кто за то, чтоб Глазу всыпать морковок?

Мужики зашевелились. Никто не видел, как ставят морковки. Несколько человек поддержали Димку.

Видя, что уже половина камеры на стороне Димки, Глаз сдался:

— Ставьте. Но не двадцать, а десять. Согласны?

— Согласны. Кто будет ставить? — спросил Димка, крутя полотенце.

— Ты и ставь, — ответили ему.

Он того и хотел.

— Хорошо, палачом буду я, — сказал он и посмотрел на волчок. — Стоп, а если дубак увидит? За малолетку в карцер запрут.

— А пусть кто-нибудь на волчок станет, — подсказал Глаз.

Молодой парень, Ростислав, подошел к волчку и закрыл его затылком. Глаз лег на скамейку, и Димка отпорол его.

— Ну вот, — сказал он под смех камеры, — теперь на один раз от полов освобожден. — Я хоть и не был на малолетке, но поставил тебе морковки неплохо. Горит задница?

— Горит, — сказал Глаз, и мужики засмеялись.

Ростислав был тихоня, до суда находился дома и никак не мог привыкнуть к тюрьме. Мало разговаривал, и его тяготил срок в полтора года. В детстве ему делали операцию, и тонкий ровный шрам тянулся по животу. Как-то он пригласил Глаза к себе на шконку и попросил рассказать, как ему добавили срок. Глаз рассказал.

— У меня тоже есть нераскрытое преступление, — сказал Ростислав.

— Тише. Ну и что?

— Боюсь, а вдруг мне тоже добавят? Может, пойти с повинной?

— Что за преступление?

— Да ларек прошлым летом обтяпал. Ящик сигарет и коробку конфет утащил. Шоколадные конфеты жена любит. Я думал — в ларьке и водка будет.

— Чепуха, нашел преступление.

Ростислав ничком лег на шконку и заплакал в подушку.

— Да что ты, — стал утешать Глаз, — из-за двух ящиков плакать. Если б ты кого-нибудь замочил.

Ростислав приподнял голову, смахнул слезы и тихо сказал:

— Да у меня жена только что родила, а мне полтора года за драку дали. Вдруг еще добавят.

— Да брось ты. Кто об этом знает?

— Никто.

— Ну и молчи.

— А старое преступление через сколько лет могут вспомнить и дать срок?

— Так, — вслух размышлял Глаз, — тебе бы за это была восемьдесят девятая, часть первая. Нет, наверное, часть вторая. Ну, надо чтоб несколько лет прошло, и судить не смогут.

Малолетки из пятьдесят четвертой кричали Глазу:

— Просись к нам!

Но он не надеялся. А как заманчиво ходить на тюремный двор и колотить ящики. Несколько часов в день на улице. «И потом, — размышлял Глаз, — ящики грузят на машины, а машины выезжают на волю. Можно залезть в ящик, другим накроют — и я на свободе. Вот здорово! Ну ладно, выскочу я на свободу. Куда средь бела дня деться? Я же в тюремной робе. (Глазу еще перед судом запретили ходить в галифе и тельняшке.) На свободе в такой не ходят. Даже грузчики и чернорабочие… Значит, так: до темноты где-то отсижусь, а потом с какого-нибудь пацана сниму одежду. Тогда можно срываться. Прицепиться к поезду и мотануть в любую сторону. А может, лучше выехать из Тюмени на машине. Поднять руку за городом — и привет Тюмени. Нет, за городом голосовать нельзя. И с машиной лучше не связываться. На поезде надо».

Глаз решил задержаться в тюрьме, и написал в областной суд кассационную жалобу. Он был твердо уверен: ни одного дня не сбросят.

Скоро пришел ответ. Срок оставили.

20

Камера у взросляков перевалочная. Одни заключенные приходили с суда, другие уходили на зону.

И Глаза потянуло к малолеткам — перспектива побега жгла душу. Он взял у дубака лист бумаги и ручку с чернильницей, сел за стол, закурил и в правом верхнем углу написал:

«Начальнику следственного изолятора подполковнику Луговскому от осужденного Петрова Я. А., сидящего в камере № 82»

Пустив на лист дым, посредине крупно вывел:

«ЗАЯВЛЕНИЕ», —

и, почесав за ухом, принялся с ошибками писать:

«Вот, товарищ подполковник, в какой я по счету камере сижу, я и не помню. Все время меня переводят из одной камеры в другую. А за что? За нарушения. Да, я нарушаю режим. Но ведь я это делаю от скуки. Уж больше полгода сижу в тюрьме. А чем здесь можно заниматься? Да ничем. Потому и нарушаю режим. Я прошу Вас, переведите меня к малолеткам в 54-ю камеру. 54-я камера на хорошем счету. А меня всегда садят в камеры, где нет порядка. А вот посадите в 54-ю, где есть порядок, и я буду сидеть, как все, спокойно. Я к Вам обращаюсь в первый раз и потому говорю, что нарушать режим не буду. Прошу поверить».

Глаз размашисто подписал заявление и отдал дежурному.

На следующий день в кормушку крикнули:

— Петров, с вещами!

Когда Глаз скатал матрац, к нему подошел парень по кличке Стефан. Сидел за хулиганство. Был он крепкий, сильный. В Тюмени, в районе, где он жил, Стефан держал мазу. Однажды схлестнулся сразу с четырьмя. Они его не смогли одолеть, и один из них пырнул Стефана ножом. Стефан упал, а они разбежались. Его забрала «скорая помощь». В больницу к нему приходил следователь, спрашивал, знает ли он, кто его порезал. Но Стефан сказал, что не знает, а в лицо не разглядел, было темно.

Когда Стефан выздоровел, он встретил того, кто его подколол, и отделал, чтоб помнил. Но тот заявил в милицию, и Стефану за хулиганство дали три года. Суд не взял во внимание, что Стефану была нанесена потерпевшим ножевая рана.

Стефан с Глазом тоже спорил на приседания и, как все, проиграл. Сейчас Стефан подошел к Глазу и сказал:

— Глаз, мне бы очень хотелось на тебя посмотреть, когда ты освободишься. Каким ты станешь?

Пятьдесят четвертая встретила Глаза ликованием. Вечером он читал стихи. К этому времени выучил много новых. Знал целые поэмы. Парни балдели.

Когда камеру на следующий день повели на прогулку, малолетка — его звали Вова Коваленко — подбежал к трехэтажному корпусу, к окну полуподвального этажа, и крикнул:

— Батек, привет!

— А-а, сынок, здравствуй, — ответил из окна мужской голос.

В прогулочном дворике Глаз узнал: Вовкин отец сидит в камере смертников. Приговорен к расстрелу. Приговор еще не утвердили.

Поработав на ящиках, Глаз увидел — за погрузкой наблюдают и понял: в побег не уйти.

Малолеток вели с работы, и они проходили мимо окна угловой камеры. На окне жалюзи нет. Мужики в камере о чем-то спорили, громко называя кличку «Глаз». Ребята и Глаз остановились, глядя в окно на спорящих.

— Глаз, Глаз, — громко говорил средних лет мужчина, сидя за столом, — он писал с зоны письмо начальнику уголовного розыска…