Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

Старый дворский Григорий, любимец покойного Даниила, переехавший вместе со Львом из Холма, задумчиво опустил свою крупную круглую голову. Рядом с ним па лавке расположился хранитель княжеской печати — канцлер Иоаким. Здесь же в горнице находился и протоиерей Мемнон — горбатый худой, как тростинка, грек. Напротив него, по левую руку от княжеского кресла, сидел, воровато низя взор, Мориц. В руках этих людей была сегодня власть в Червонной Руси.

Все они дружно встали, поклонились князю и столь же дружно опустились обратно на мягкие лавки, крытые зелёным шёлком и лунским сукном.

Лев снял с плеч и бросил холопу шёлковый, подбитый изнутри мехом плащ — мятелию. Он остался в овчинном кинтаре[187] с вшитыми в него медными бляшками и розовой рубахе тонкого шёлка, с долгими рукавами, перехваченными на запястьях серебряными обручами.

— Ну, какие вести принёс нам день нынешний? — спросил князь, обведя взором советников.

Он быстро сел в кресло во главе стола и жестом велел говорить Калистрату.

Дьяк вынул из орехового ларца пергамент.

— Из Литвы грамотка получена, светлый княже. Князь Трайден шлёт тебе заверения в дружбе.

— Дружба лисицы опасна, — недоверчиво качнул головой Лев. — Ты что об этом думаешь, Иоаким?

— Воистину верно молвил ты, княже. — Канцлер, поднявшись, ещё раз низко поклонился. — Лисица коварная и хитрая — Трайден сей.

— Язычник он, княже, — вступил в разговор Мемнон. — Не следовало бы тебе с ним дружбу водить, так думаю. У себя в Литве преследует он христиан, рушит церкви, ставит в рощах идолов поганых.

Голос у Мемнона был сильный, басистый, что никак не вязалось с его невыразительной наружностью.

— Бают, роща священная есть у литвинов, долина Швинторогова. Служит там поганому Перкуну некий волхв, Криве-Кривейтис. Стоит идол богомерзкий, а окрест него огонь горит.

— Князь Швинторог приходился отцом Скирмонту. Говорят, его после смерти сожгли вместе с конём, соколом, охотничьими собаками и любимым слугой, — задумчиво заметил Лев.

— И лапы медвежьи в пламя бросили и рысьи когти, чтоб мог князь подняться в судный день на гору, где будет восседать бог, — добавил дворский Григорий.

Мемнон недовольно покосился в его сторону.

— Довольно! — Лев насупился. — Не веру литовскую обсуждать собрались. Что мы, яко бабы на базаре, судачим. Об ином речь. Почему, мыслите, мужи добрые, союзиться с нами решил Трайдеп?

— Крижаки немецкие земли его тревожат. Вот и опасается, как бы мы с немцами вместях супротив него не встали, — ответил быстро, скороговоркой Калистрат.

Видно было, что он готов к вопросу князя.

— Немцы воюют земли пруссов на Балтике. Верно, пруссам не сдюжить. — Лев забарабанил пальцами по резному подлокотнику.

— Трайден населяет беглыми пруссами города Чёрной Руси, — сказал Калистрат. — Среди пруссов много добрых ремественников и воинов.

— Что делать будем? — окинул Лев собравшихся в горнице мрачным взглядом исподлобья. — Пошлём Трайдену ответную грамотицу?

— Верно, княже, — поддержал мысль Льва Григорий.

— Достоит ли с лихим язычником дружбу водить? — недовольно проворчал Мемнон.

— Не путай, отче, веру с интересами державными, — бесцеремонно оборвал протоиерея Лев. — Дружить, думаю, с Трайденом надо, но ухо с ним следует держать востро. Неровен час, сотворит какую-нибудь гадость.

Бояре согласились с предложением князя.

— Что у мадьяр? — перевёл Лев разговор на другое.

— Король Стефан, брат княгини Констанции, помер нонешним летом. Всего два года крулевствовал он, — молвил Иоаким.

— О том ведаю. И кто теперь в уграх король?

— Сын Стефанов, Владислав Команский, по-ихнему — Ласло Кун.

— Он ведь совсем молод.

— То-то и оно. Всю власть в уграх бароны взяли, совет из «лучших и достойных лиц».

— Да они и прежде, при Беле-короле, не безмолвствовали, — заметил Григорий. Он задумчиво почесал пятернёй затылок.

— Угры — враги Ногая. Как бы нам меж двух огней не оказаться, — пробормотал Лев.

Он резко вскочил с кресла и заходил по горнице.

— Ну, советуйте, как нам быть. Кланяться Ногаю? Сговариваться с уграми?

— С уграми связываться не стоит, князь, — ответил Григорий. — Только себя погубим.

— Во-первых, угры сами слабы, во-вторых, наша земля к Ногаю ближе. Прежде Ногай на нас пойдёт. А угры за нашими спинами отсидятся, как при Бурундае было, — поддержал его Иоаким.

— Стало быть, с мунгалами нужен мир? — продолжал допытываться Лев.

— Мир, княже! — чуть не хором вскричали все пятеро советников.

«Боятся новой рати. При одном слове “мунгал” готовы в порты наложить. А я?! — вдруг подумал Лев. — Я разве не боюсь Ногая и прочих?! Да, и мне страшно».

— А с Менгу-Тимуром как будем? — спросил он, сердито нахмурив тонкие брови и круто остановившись.

— И ему, и Ногаю пошлём дары, — предложил Калистрат.

Лев одобрительно кивнул.

— Приготовишь дары, дьяк, — коротко приказал он. — И послов нарядишь. Люди надобны смышлёные, такие, чтоб добро в пути по дурости не растеряли.

Лев снова сел.

— Та-ак, — протянул он. — Теперь ты отмолви мне, Мориц. Что в немцах происходит? Получил свежие вести от родичей своих?

— Да, светлый князь. В Германии зреют семена новой войны. Пржемысл Отакар, король Богемии, не признаёт императором Рудольфа Габсбурга.

— Отакар владеет кроме своей Чехии Австрией, Штирией и Корушкой. Его земли прилегают к Ядранскому морю, — промолвил Лев. — Ныне он самый могучий правитель в Европе.

— Так, князь, — кивнул Мориц. — Но Рудольфа поддерживают курфюрсты[188]. А курфюрсты, князь, большая сила.

«Отакар — старый враг моего отца, — размышлял Лев. — Это его ратник посадил мне шрам на щеке под Нуссельтом. Потом он держал в осаде нашего брата Романа, и тот вынужден был воротиться в Галич, потеряв надежду на австрийский престол».

— Кроме того, за Рудольфа стоят многие князья Польши и Венгрии, — продолжал тем временем Мориц.

— Они боятся усиления Отакара, — Лев стиснул десницей рыбью голову, искусно вырезанную на подлокотнике кресла. — Что же, Мориц. Старайся следить за тем, что творится в заходних землях. И помни: нам нужны союзники. Верные и крепкие, а не такие, как язычник Трайден или покойный папа Иннокентий, который не прислал моему отцу ни одного воина в