Поединок. Выпуск 13 - Анатолий Степанов

— Да понял я, Собан, понял.

— Еще раз повторяю, подъедете, подзовете красноперого, спросите, как проехать, и глушите.

— Потом куда?

— Известно куда. Ты на Долгоруковскую, а Козуля с ребятами на Патриаршие к Витьке Залетному. Там от меня известий ждите. Иди.

Собан повернулся, ушел в дачу, а через несколько минут он и оставшиеся члены банды покинули дом.

За стеной по-прежнему играл граммофон, только пела уже Варя Панина. Видимо, любил эту пластинку Лапшин, потому что ставил ее подряд несколько раз.

На столе стояла початая бутылка зеленого ликера. Климов сидел строгий, в застегнутом на все крючки кителе. Он даже воротник не расстегнул.

По комнате шагал из угла в угол Копытин, продолжая, видимо, давно начатый спор:

— ...Ты говорил о чести, Алексей, о совести. Твой отец погиб в Порт-Артуре, и учился ты на казенный счет. А дальше что ты видел? Строй, нищенское жалованье подпоручика. Сорок три рубля. Из этих денег ты еще платил за гимназию.

— Я честно служил, Виктор.

— Так я же не обвиняю тебя. Но вспомни, когда ты пришел свататься к Ольге Васильевой, ее папенька отказал тебе. Почему? Да потому что ты нищая пехтура.

— Ты не смеешь так говорить о Григории Нилыче, просто Ольга любила другого.

— Ах, как это романтично. Прямо сочинение мадам Чарской. Только почему же месье Столбов, жених Олечкин, сын мануфактурщика Столбова...

— Прекрати, Виктор, — Климов вскочил. — Немедленно прекрати.

— Ах, вам не нравится, господин штабс-капитан, ну простите, простите великодушно.

— Для чего ты начал этот разговор, Виктор? Изволь объясниться.

— Вот, — сказал Копытин, — мы и добрались до сути.

Гнал ветер по Долгоруковской редких прохожих, раскачивал тусклые фонари. Плясал снег в слабом желтом свете.

Приплясывал на тротуаре постовой милиционер. Засунул руки под мышки, грел пальцы. Время к ночи, а наган в холодной руке не слушается.

Снопом света ворвались на улицу автомобильные фары. Осветили постового.

— Постовой, — крикнул шофер. — Как нам лучше к Пресне проехать?

Шагнул милиционер к машине.

Три выстрела отбросили его к стене. И он упал на спину, широко раскинув руки по снегу.

На Лесной у магазина Капонадзе лежит у стены убитый милиционер. Уходит в темноту машина...

Двое в шинелях со звездами на фуражках барабанят в двери магазина. Гудит под ударами дверь.

— Открывай! Открывай, гад!

— Кто? Кто там? — робко из-за дверей.

— Телефон есть?

— Есть.

— Звони в ЧК.

Ревут на темных улицах автомобильные моторы. Сухо рвут выстрелы темноту. Падают на землю люди в шинелях, в черных пальто, в ватных куртках с милицейскими повязками на рукавах.

Смолк граммофон, словно подавился. В дверном проеме возник Лапшин.

И увидел Алексей Климов совсем другого человека. Исчезла угодливая улыбка. Опасный стоял человек. Неожиданный.

— Что ж, Алексей, не столковались мы с тобой.

— Ты этот портсигар и перстенек, Витя, тоже в налете взял? — Алексей взял в руки золотой портсигар Копытина, покрутил. — Вот видишь, — он щелкнул крышкой, — монограмма-то затерта, только герб остался.

— Ты, чистоплюй, жил нищим и сдохнешь нищим. Иди учи за кусок воблы и сахарин маршировать фабричных недоносков.

— Если бы ты, Виктор, приехав с Юга, как эмиссар генерала Деникина, предложил мне идти бороться с большевиками, я отказался бы из-за честного слова. Но ты приехал с Юга не драться и умирать, а убивать и грабить. Ты налетчик, Виктор.

— Ну и что? — внезапно совершенно спокойно сказал Копытин. — Революция избавила меня от обязанностей перед обществом.

— Но у тебя остались обязанности перед собой.

— Ты трус, Климов.

Полетел на стол тяжелый портсигар, полетел, кроша рюмки... ствол нагана уперся Климову в спину.

— Убери своего... — тихо сказал Алексей.

— Спрячь наган, Резаный.

— Он продаст, Витя.

— Спрячь.

Лапшин спрятал наган.

— Идите, штабс-капитан, учите, нищенствуйте... Но помни, продашь, сестренку твою, Елену Федоровну, побеспокоим.

Копытин дернул щекой и провел ребром ладони по горлу.

Климов вышел из комнаты.

— Надо шлепнуть его, — сказал Лапшин, — продаст, фраер.

— Нет, я его знаю.

Мартынов что-то писал, Козлов возился с печкой, Данилов чистил наган.

Он уже собрал его и вытер ветошью масляные пальцы, как зазвонил телефон.

— Мартынов. Так... Так... Выезжаем. В машину! Бандюги у Тверской заставы милиционеров стреляют.

Климов в подъезде достал из кармана кожаный портсигар, вынул из него самокрутку, прикурил от зажигалки.

Стоял, прислонясь к стенке. Курил и думал. Разговор этот страшный вспоминал.

На темных улицах гремят выстрелы. Ревет мотор автомобиля.

От Лубянки к Тверской заставе мчится длинный черный «пежо» с чекистами. Рядом с шофером Мартынов.

У поворота на Лесную машет руками человек с винтовкой.

— Притормози-ка, — командует Мартынов.

— К Грузинам поехали они, к Грузинам.

— На Грузинский вал, — скомандовал Мартынов.

Климов вышел из-под арки двора. В темноте угадывался павильон Патриарших прудов. У поворота на Спиридоньевку горел одинокий фонарь. В его желтом кругу ходил милиционер.

Климов поднял воротник и зашагал к Спиридоньевке.

— Товарищ гражданин, — окликнул его севший на морозе голос.

Климов остановился.

— Огонька не найдется? Страсть как курить охота.

Климов подошел, достал зажигалку.

— Ваше благоро... Тьфу, гражданин штабс-капитан... Не признаете?

— Скурихин, ты?

— Так точно, — улыбнулся постовой.

— Ты же в деревню собирался, землю делить.

— Вишь, дело какое, не доехал. В милицию служить пошел.

— Ты что, партийным стал?

— Уж полгода, а вы-то как, Алексей Федорович, значит, с нами?

— Инструктором по военному делу служить буду.

— Я с нашими спорил. Одни говорили, что вы на Юг подались. А я им — не такой человек наш ротный. Вас как в шестнадцатом ранили, мы очень жалели... Новый ротный зверь пришел. А к вам мы всей душой.

— Ты вот что, Скурихин, заходи ко мне. Адрес-то помнишь?

— Это куда я в пятнадцатом сестрице вашей письмо передавал?

— Туда. Заходи. Ждать буду.

Климов бросил руку к козырьку. Шагнул в темноту.

Многовато неожиданных встреч для одного дня. Он сделал несколько шагов, и темнота слила его со стеной дома.