Государыня - Александр Антонов

Ещё не зная содержания грамоты, полученной Александром, при появлении его в своих покоях епископ Войтех сказал:

   — Вижу, сын мой, государь, ты в душевном смятении от послания вселенского отца нашего, папы Александра. И если неведомо тебе, что он мне пишет, мужайся, услышав сие, ибо ничем не могу тебя утешить. Завтра же призову государыню–схизматичку в храм Станислава и потребую от неё покорности до предела. Вот моё слово.

   — Прости, святой отец, но я пришёл не затем, чтобы ты утешал меня, — с вызовом произнёс великий князь. — Я прошу оставить супругу в покое, пока не решится судьба польской короны.

Говоря дерзко, Александр всё-таки трепетал душою. Он боялся, что епископ начнёт буравить его своим жёстким взглядом и, подавив всякую волю к сопротивлению, потребует во всём быть послушным велениям церкви.

Однако Войтех не хотел ломиться напролом и прислушался к твердо выраженной воле великого князя. Он ещё не понимал душевного взлёта, который произошёл в Александре, и хотел в том разобраться. Он подумал, что у церкви есть время потерпеть с судом над Еленой до того часа, когда определится судьба великого князя.

И он сказал, дабы умиротворить Александра:

   — Хорошо, сын мой, ни завтра, ни в ближайшие дни мы не будем увещевать государыню. Всё решим после слова сейма и рады. Ты знаешь, о чём я говорю. Аминь.

   — Спасибо, святой отец. Верю, что всё встанет на круги своя, — повеселел Александр.

   — Дай‑то Бог, дай‑то Бог, — сквозь зубы поддержал Александра Войтех и осенил себя крестом.

Епископ сожалел, что всё получается пока не так, как он задумал. Но он понимал, что одно дело — противостоять и противоречить государю, который под каблуком у церкви и рады, и совсем другое дело, если вдруг Александр станет ещё и королём Польши, а сейм возьмёт его под свою опеку. Тут и ожечься можно. Подумал епископ и о том, что сила в его руках будет уже не та, потому как брат Александра, архиепископ Фридрих, никогда не проявлял к Войтеху тёплых чувств.

   — Считаю, святой отец, что мы исчерпали нашу беседу, — произнёс уверенно Александр, откланялся и покинул палаты епископа.

Пока посланиям папы римского суждено было отлёживаться в тайных шкатулках, в судьбе Александра и Елены наступила череда перемен. Спустя четыре месяца после кончины короля Ольбрахта в Кракове был созван съезд польского сейма, и на этом съезде почти при полном единодушии королём Польши был избран великий князь литовский Александр Казимирович. Потомок великого князя литовского и короля польского Ягайло, героя Грюнвальдской битвы, Александр стал продолжателем польской династии Ягеллонов, которые правили в своё время не только в Польше и Литве, но и в Венгрии, и в Чехии.

Пришёл час переезда Александра и Елены из Вильно в Краков. Этот древний город Польши уже не раз был столицей объединённого государства. Елена много слышала о Кракове и прониклась желанием увидеть польскую реликвию. Она расставалась с Вильно без сожаления, потому как за прожитые годы у неё не накопилось никаких добрых воспоминаний о нём, она не испытала в стенах Нижнего замка ни счастья, ни радости. Печали, тревоги, пирушки супруга, борьба с епископом — бесцветная, мрачная жизнь. Даже перед отъездом Войтех досадил Елене, задел и Александра. Он потребовал разрешения великого князя построить в Вильно при церкви Святого Духа доминиканский монастырь. Когда Александр скрепя сердце дал согласие, Войтех с мрачной решимостью обратился к Елене с «просьбой» выделить ему денег на возведение монастыря:

   — Тебе, государыня, самое время воздать помощь в рождении доминиканской обители, и церковь простит тебе многие прегрешения.

Елена отнеслась к требованию епископа стойко.

   — Я должна подумать, святой отец. Свободно распоряжаться деньгами державы я не могу.

Она пообещала по мере возведения монастыря помогать деньгами при одном условии.

   — Какое же условие я должен выполнить? — спросил епископ.

   — Оно посильно вам, святой отец. Да вы знаете, о чём речь. Если церковь впредь не будет меня принуждать к римскому закону, то я оплачу труд работных людей. А на иное и не рассчитывайте.

Епископ Войтех остался явно недоволен сказанным.

   — Молитесь, государыня, своему Богу за то, что я все годы был милосерден к вам. Однако я не теряю надежды, что вы войдёте в лоно Римской церкви, и воля о том уже выражена понтификом Александром VI. О вас и в Кракове не забудут.

В эти дни расставания с Вильно Войтех выпросил у Александра «право светского меча» будто для того, чтобы пользоваться им в защиту себя, своего духовенства и своих церковных владений от нападений и обид со стороны иноверцев — татар, армян, русских схизматиков и других, но, разумеется, и для того, чтобы побуждать их к принятию христианства. Великая княгиня тогда подумала, что с мечом удобнее вводить иноверцев в католическую веру. Мысль эта была пронизана горькой иронией, и Елена в тот миг грустно улыбалась.

На пороге уже стоял день отъезда великокняжеской четы из Вильно, и он не обошёлся для Елены без острой душевной боли и досады. Александр восстал против желания супруги взять с собой сотню русских воинов, которая всё ещё оставалась при ней. Великий князь ненавидел их после поражения литовского войска на реке Ведроше. К тому же сотни литовцев всё ещё были пленниками россиян. Накануне отъезда Александр заявил:

   — Если ты будешь настаивать, чтобы взять с собой сотню воинов, я повелю заключить твоих ратников в казематы как заложников, пока Русь не вернёт мне моих воинов.

Елена смирилась, но при этом добилась, чтобы Александр отпустил ратников в Россию.

   — Я напишу батюшке грамоту и отправлю её с воинами, чтобы он дал волю сотне твоих лучников.

   — Как я устал от твоего упорства! — вздохнул великий князь.

Ссора закончилась тем, что Александр принял предложение и разрешил Елене взять с собой в Краков семь воинов, которые в минувшие годы женились на литовских девушках. Во главе воинов остался князь Илья. Елена порадовалась тому. Ей легче было расстаться с Александром, нежели потерять любимого князя. Ещё Александр разрешил Елене взять с собой боярынь Анну Русалку, Марию Сабурову и Палашу, которых княгиня любила, словно сестёр.

В эти же дни до отъезда княгиня вместе с казначеем Фёдором Кулешиным сумела позаботиться о своём состоянии, которое не была намерена везти в Краков. Она долго думала о том, куда определить драгоценности, золотые и серебряные деньги, многие золотые изделия, иконы в дорогих окладах и ещё немало того, что до поры до времени должно храниться под спудом. Вспомнила она свою поездку в русский монастырь под Ошмянами и подумала, что в этом монастыре будет самое надёжное место спрятать достояние. Своими размышлениями она поделилась с Фёдором Кулешиным:

   — Знаешь ли ты, дьяк–батюшка, что мы скоро уедем в Краков? Так вот подумай, где мы можем оставить казну на сохранение. Может, в Ошмянский монастырь отвезти?

   — Я бы остерёгся, матушка. В том монастыре старый игумен преставился, а о новом сказано было, что из молодых да ранних. Проворен и к стяжательству тяготеет.

   — Что же делать, Фёдор?

   — Матушка, не волнуй себя. Знаю я надёжный монастырь с тайными захоронами. Он подальше от Вильно, чем Ошмянский. Стоит в лесах под городом Вельском. Там игумен Нифонт предан православию и Руси.

   — Ну, коль так, я полагаюсь на твоё разумение. Отложи то, что мне должно взять в Краков для прожития, об остальном попекись, — рассудила Елена и облегчённо вздохнула, будто сняла с плеч тяжёлую ношу.

В первых числах ноября, когда дожди, порою со снегом, заливали раскисшую землю, когда дороги были малопроезжими, поезд Александра и Елены покинул Вильно. Провожающих было мало. Может быть, сотни три горожан собрались близ ворот Нижнего замка. Зато над городом стоял торжественный благовест всех колоколов — как в православных, так и в католических храмах.

Путешествие из Вильно в Краков оказалось очень трудным. Елена простудилась во время верховой езды ещё на пути к Гродно и до самого Кракова мучилась лихорадкой и не покидала тёплую карету. Её то бросало в жар, то знобило. Знахари поили её лекарственными отварами, смазывали–растирали барсучьим жиром. Лишь вблизи Кракова Елена пришла в себя. В теле появилась небывалая лёгкость, в душе — жажда жизни и перемен. «Смотри‑ка, болести во благо пошли», — подумала Елена и поделилась своим душевным состоянием с Анной: — Чудеса да и только, Аннушка. То меня тоска грызла, печали съедали и ещё невесть что, а тут будто вновь на свет появилась. Всё в радость мне, всё влечёт.

   — Выходит, с хворью минувшее ушло. Ныне за окоём можно посмотреть, какая новина ждёт, — рассудила Анна.

   — Ан нет, не буду заглядывать за окоём, там опять страсти витают, — смеясь, ответила Елена. — Одним Божьим днём буду жить, его сладость пить.