Осьминог - Анаит Суреновна Григорян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господин Синадзугава, у меня есть к вам одна небольшая просьба.
– Конечно, Кидзё-кун. – Он сделал глоток кофе, поморщился и с тоской посмотрел на сахарницу. – Сделаю все, что в силах такого дряхлого старика, как я.
– Через пару месяцев я вернусь в Токио. – Курода поклонился. – Я бы хотел оставить вам одну старую кошку, она мне очень дорога. – Он согнулся еще ниже, едва не задев носом свою кофейную чашку. – Обещаю, она не доставит вам много хлопот.
– Что?! – Опешил господин Синадзугава. – Это неслыханно!
– Это очень старое животное, – повторил Курода. – К тому же она совершенно слепа на оба глаза. Я уверен, что она не будет портить ваши книги, сэнсэй. Её зовут Му, и это очень воспитанная кошка, полная достоинства, ведь всю свою жизнь она провела в одном знаменитом храме.
– Ну, знаешь… – Пробормотал писатель. – Я ожидал от тебя чего угодно, но не чего-то подобного.
– Вы сможете брать ее с собой на интервью и на встречи с читателями, – добавил Курода. – Ведь я предлагаю вам не милого игривого котенка, а старую слепую кошку весьма дурной наружности, но, уверяю вас, это ни в коей мере не отвечает ее прекрасной душевной организации. Мне думается, такое животное как нельзя лучше соответствует духу ваших произведений.
– Тебе бы рекламным агентом работать, Кидзё-кун, – усмехнулся писатель.
– Пожалуйста, господин Синадзугава!
Господин Синадзугава поджал губы и погрузился в молчание, задумчиво ковыряя ложкой остатки парфе. Курода терпеливо ждал. Работа, которую он должен был выполнить на Химакадзиме, казалась сейчас такой далекой, что он почти о ней не думал. Нужно будет еще зайти в «Юникло» за вещами, не поедет же он туда в деловом костюме. Хорошо его другу: писатель может одеваться как угодно, и господин Синадзугава чем старше становился, тем больше предпочитал свободную одежду, не стеснявшую движений (и его любви к сладкому, как пошутил однажды Курода, на что писатель тут же обиделся). Еще нужно уладить некоторые формальности на прошлой работе (от этой мысли у Куроды мучительно заныло в груди), но это уж точно не займет много времени, так что, по крайней мере, два из этих четырех дней и вправду можно будет считать настоящими выходными.
– Ну хорошо, возьму я твою кошку, Кидзё-кун, – смилостивился наконец господин Синадзугава.
– Спасибо вам, сэнсэй.
– Ты уверен, что больше ничего не хочешь мне сказать?
Господин Синадзугава нетерпеливо пошевелился в своем кресле. Курода улыбнулся: его друг сколько угодно мог называть себя стариком и занудой, но по части любопытства он мог бы дать фору пятнадцатилетнему подростку.
– Нет, сэнсэй, кроме того, что вы в очередной раз очень меня выручили, и я не нахожу слов, чтобы выразить вам свою благодарность.
– Ты преувеличиваешь, Кидзё-кун. – Писатель взглянул на опустевший стакан из-под парфе. – Ты не будешь против, если я закажу нам мильфей? Они тут потрясающие, во всем Токио не найдешь лучше.
– Я пас, – Курода поднял вверх руки.
– Как хочешь, но учти, ты много теряешь. Вся Япония просто помешалась на немецкой выпечке, а я тебе скажу, что в сравнении с французскими десертами все эти баумкухены и штоллены – просто ничто. – Господин Синадзугава поискал глазами официантку. – Прошу прощения…
Курода по привычке взглянул на свое левое запястье и увидел только полоску незагоревшей за лето кожи. Заказав себе мильфей и еще две чашки кофе для себя и Куроды, господин Синадзугава молчал, то ли делая вид, то ли действительно о чем-то задумавшись. Улица за окном стремительно погружалась в сумерки, и уже зажглись фонари, вокруг которых мельтешили капли дождя: выныривая из темноты, мимолетными искрами вспыхивали они в конусах электрического света, чтобы снова исчезнуть в надвигающейся на город ночи. Мимо кафе прошла небольшая компания о чем-то оживленно болтавших мужчин и женщин – видимо, сотрудники какой-нибудь из фирм, чей офис располагался неподалеку. Курода сделал глоток несладкого кофе и взглянул на ухоженные руки господина Синадзугавы, неподвижно покоившиеся на столе. Фонарь за окном бросал на них голубоватый отсвет.
В обычно переполненном людьми зале ожидания аэропорта Нарита почти не было туристов и царила относительная тишина, только периодически раздавались объявления о начале посадки на тот или иной рейс. Вечер перед отъездом из Нагоя Александр провел в гостиничном номере, склеивая разбитый тяван Изуми с помощью купленного в ближайшем FamilyMart прозрачного суперклея, смешанного с наполнителем найденного там же золотистого маркера. В результате получилось настоящее кинцуги[287], хоть в музее выставляй, и Изуми, боясь дотронуться до еще не высохшего тявана пальцами, только охнула в восхищении, крепко обняла Александра и почти сразу же от него отстранилась. С того дня, как на борту спасательного вертолета они покинули Химакадзиму, отношения между ними изменились – не то чтобы они стали прохладнее, скорее даже наоборот, и Александру казалось, что их взаимные чувства, еще недавно такие легкие, стали вдруг слишком тяжелыми и как будто погрузились на морское дно. Несколько дней, проведенных в Нагоя, были омрачены тем, что Александр безуспешно пытался дозвониться до Такизавы и как-то разузнать о его судьбе, но телефон финансового аналитика молчал, а господин Канагава, с которым в конце концов связался Александр, тоже ничего не знал, выразил свое беспокойство в самых вежливых выражениях и поинтересовался, не собирается ли Александр продолжить работу в Японии. Александр пообещал подумать об этом и довольно скомканно попрощался.
Он помассировал виски кончиками пальцев и устало прислонился спиной к жесткой пластиковой спинке кресла. Вещей у него было совсем немного: все, с чем он приехал на Химакадзиму, унесла волна цунами, а нехитрые принадлежности, нужные для путешествия, умещались в бумажном пакете, бо́льшую часть которого занимал приготовленный Изуми о-бэнто и термос с чаем.
– Возвращаетесь домой, Арэкусандору-сан? – Раздался совсем рядом знакомый голос.
Вздрогнув от неожиданности, Александр подскочил в своем кресле и обернулся: через одно место от него сидел Кисё. Официант был одет в строгий костюм офисного служащего, его рыжие волосы были подстрижены и выкрашены в обычный для японцев иссиня-черный цвет, а лоб пересекала глубокая ссадина, щедро замазанная тональным кремом.
– Кисё, это вы… я… – Александр почувствовал странное смущение и неуверенность, но все-таки закончил фразу: – …я очень рад, что с вами все в порядке.
Кисё сдержанно улыбнулся.
– Когда пришло цунами, большинство жителей Химакадзимы поднялись на высокую часть острова, а некоторые спаслись на крыше краеведческого музея. Я тревожился о вас, Арэкусандору-сан, и о Мацуи-сан тоже.
– С Изуми… с Мацуи-сан все хорошо. Как Кими и Момоэ?
– Араи-сан и ее подруга одними из первых прибежали наверх, Арэкусандору-сан, не беспокойтесь о них. Господин Фурукава и госпожа Кобаяси с дочерью тоже спаслись, правда, господин Фурукава, оказавшись в госпитале, очень тревожился за судьбу своего старого кота Куро, но спустя пару дней кот нашелся: он забрался на дерево, которое, к счастью, выдержало напор воды.
– А что с Акио? – Спросил Александр.
– С вашим другом тоже все хорошо, Арэкусандору-сан.
Александр сделал глубокий вдох, стараясь выровнять дыхание.
– А… – Тут он все же осекся, боясь продолжать дальше.
Как будто поняв, о ком он хочет спросить, Кисё прикрыл глаза и отрицательно покачал головой:
– Мне очень жаль, Арэкусандору-сан.
– Но как же…
Официант положил ему на плечо руку, вдруг показавшуюся Александру очень тяжелой.
– Есть история о том, как на одного плотника, работавшего при строительстве храма, упал
