Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Декабря первого снова пришел к великому князю на Городище архиепископ новгородский со многими посадниками – Василием Казимиром и братом его Яковом, Феофилактом Захарьиным и прочими боярами и житьими людьми челом бить о тех, кто владыкой на поруки взят, о Григории Тучине, Василии Никифорове, Матвее Селезневе и о товарищах их.

– Жалую их, – ответствовал великий князь на челобитье, – отменяю казни им за вину их, а убытки истцам возместить и полторы тысячи рублев за них приставам взыскать.

На этом завершились главные судебные дела у великого князя, а далее пошли мелкие челобитные мелких людей, но эти меньшие люди, поддерживающие на вече житьих, враждебно настроенных против великих бояр, теперь искренне верили в помощь и справедливую защиту Москвы от произвола новгородских верхов.

Это понял хорошо Иван Васильевич и указал Василию Ивановичу Китаю на необходимость укрепить эту веру.

– Вижу ныне в Новомгороде, – заметил он с настойчивостью своему окольничему, – оплечье наше утверждать надобно среди молодших. В господе доброхотов мы токмо купить можем или страхом на службу к собе принудить. Молодшим же сама трудность жизни их на нас указывает. Уразумей сие, дабы править дела к нашей выгоде.

Сам же великий князь, наказав тех, кто лихо чинил Новгороду, делал вид, что охотно ходит на все пиры. Пирует он у архиепископа и у всех прочих с Николина дня почти непрерывно. Князь Василий Шуйский поднес на пиру у себя дары Ивану Васильевичу: три постава ипского сукна, три постава шелковой камки,[83] тридцать золотых корабленников, двух кречетов да сокола. Так же щедро и другие дарили великого князя.

Видя, что Иван Васильевич без отказа на пирах бывает, заправилы господы верили все более в свои замыслы и радовались. Мягкость же великого князя, простившего вины товарищам главных виновников грабежей и бесчинства, взыскавшего только убытки в пользу истцов, еще более утвердила веру их, что от него можно так же откупиться, как откупались русские князья города от татарских ханов. Господа, жившая только рублем, ликовала, и пиры шли за пирами.

Четырнадцатого декабря великий князь второй раз пировал у владыки Феофила и даров получил: двести золотых корабленников, пять поставов ипского сукна, жеребца породистого, а на проводы – две бочки вина и две бочки меду.

На другой день пир был у посадника Василия Казимира, который поднес Ивану Васильевичу ковш золотой весом две гривенки,[84] сто золотых корабленников и двух кречетов.

Декабря семнадцатого пировал Иван Васильевич у Захария Григорьева и получил в дар двадцать золотых корабленников, четыре постава ипского сукна, а сын Захария, Иван, дал десять золотых корабленников да два зуба рыбьих.

Декабря же двадцать четвертого, в самый сочельник, на Городище у Ивана Васильевича была радость великая: прискакал вестник из Москвы от великого князя Ивана Ивановича и от великой княгини Марьи Ярославны.

Вестник Сергей, Саввушки стремянного брат, парень ражий, веселый и смышленый, словно Москвы кусок с собой привез – всех обрадовал при княжом дворе.

Принял вестника великий князь у себя в опочивальне, с глазу на глаз, только при брате его Саввушке.

– Ну, сказывай борзо! – нетерпеливо воскликнул Иван Васильевич, лишь кивком головы ответив на приветствие. – Сказывай, не томи, Сергеюшка.

– Государь Иван Иванович и государыня Марья Ярославна повестуют: «Живы и здравы есмы, и княгиня твоя Софья Фоминична и доченьки твои здравы. Княгиня ране мая рожать не будет. Бог бережет ее, и все у нее слава Богу. Будь здрав, государь, да поможет Господь тобе в делах твоих…»

Сергей замолчал, а Иван Васильевич разочарованно вздохнул: ждал большего, хотя и рад был несказанно вестям семейным.

Вестник откашлялся и заговорил снова, и лицо великого князя расцвело улыбкой.

– Государь же Иван Иванович, – продолжал Сергей, – повестует тобе в особину: «Государь мой, декабря десятого привезли на Москву новгородских бояр, тобой поиманных. Мы с Федором Василичем и князем Иван Юрьичем все по приказу твоему содеяли. Старик Бородатый ныне весь свой страх за тобя забыл, радуется, яко дитя малое. Руку целую твою, государь».

Иван Васильевич, довольный и радостный, хотел было начать расспросы о Москве и семье, но Сергей продолжал:

– Слуги твои, наместник Иван Ильич и дьяк Федор Василич, повестуют тобе: «Великий государь наш, рады мы делам твоим и Бога молим о здравии твоем. Разумеем все деяния твои и разумеем, что сие значит для Москвы и для всей Руси православной. От Орды страху нет – все еще вязнет Ахмат в басурманских делах своих с Перекопью и турками. Дай тобе Бог здоровья и силы. Земно кланяемся тобе оба за великие дела твои…»

Иван Васильевич, взволнованный всеми вестями этими московскими, сам наполнил чарку дорогим заморким вином и поднес ее Сергею.

– Пей за здоровье, – ласково молвил он, – да иди отдохни. Ты же, Саввушка, веди к собе брата, напои и накорми его. Да пришли ко мне сей часец Китая, Русалку и Мамырева. Скажи, думу, мол, государь с ними хочет думать. Взяли бы с собой все, что понадобиться может.

Рождество Христово великий князь встретил у себя на Городище весело, радуясь и вестям из Москвы добрым, и успехам своим новгородским. Приказал он дворецкому Русалке пригласить к себе на праздничный пир архиепископа Феофила, князя Василия Шуйского-Гребенку, всех посадников и тысяцких, многих житьих людей и купцов.

– Принимать всех, Михайла Яковлич, – говорил он дворецкому, – вельми почетно и ласково. Угощай досыта всем, что у нас есть лучшего. – Иван Васильевич двусмысленно улыбнулся и насмешливо добавил: – Пусть ведают, что яз казню токмо за лихие дела, а никакого зла Новугороду не мыслю. Им же во всем верю. Пить же с ними мы будем до позднего вечера. О страже и охране нашей пусть гребту крепкую имеет князь Пестрый и боярский сын Леваш-Некрасов со своими людьми.

После этого пира на Городище, у великого князя, снова пошли пиры у посадников, тысяцких и бояр новгородских – непрерывно с тридцатого декабря по шестое января, на которых великий князь получал дорогие дары во множестве: и поставы заморских шерстяных и шелковых тканей, и золотые корабленники, и золотые и серебряные сосуды, и каменья драгоценные, и соболи, и рыбьи зубы, и кони и лошаки, и бочки вина, и ловчие птицы для княжой охоты – кречеты и соколы.

Января же одиннадцатого степенный посадник Фома Андреевич Курятник, избранный вместо пойманного Василия Ананьева, и тысяцкий Василий Максимов, придя к великому князю в хоромы его на Городище, били челом ему от всего Новгорода тысячью рублями новгородскими серебром в отвес.

На другой же день Иван Васильевич принимал посла из Швеции, Орбана, родного племянника наместника шведского Стен-Стура. Посол этот привез великому князю подарки от короля и в их числе бурого жеребца.

Посол бил челом великому князю от наместника о продлении перемирия еще на двадцать лет между Швецией и Новгородом. Иван Васильевич челобитье Стен-Стура принял и повелел господе и вечу перемирие взять со шведами по старине, а посла отпустил с почетом.

На прощальном же пиру на Городище, в тесном кругу, шведский посол завел речь о том, что у короля датского есть дочь Елизавета, молодая и красивая, что он, по своему разумению, считал бы за честь для короны шведской породниться с государем московским.

Иван Васильевич принял намеки эти благосклонно и молвил в ответ:

– Сие родство и яз бы считал за честь, но пусть о сем напишет сам король. Мы же с сыном подумаем вместе, ибо надобно ведать и волю великого князя Ивана Иваныча.

После отъезда шведского посла Орбана был пир для великого князя у Кузьмы Григорьева, а девятнадцатого января был третий и последний пир у архиепископа, на котором владыка Феофил поднес в дар Ивану Васильевичу триста золотых корабленников, ковш золотой с жемчугом весом две гривенки, два рога, окованных серебром, мису серебряную весом двенадцать гривен, пять сороков соболей да десять поставов разных ипских сукон.

Января двадцать третьего, за три дня до назначенного великим князем отъезда, вошел во время раннего завтрака к Ивану Васильевичу дворецкий Русалка и доложил:

– Дары-то все еще шлют, государь. Старые посадники и тысяцкие не успели пиров тобе нарядить и все ныне приходят сюды, на Городище, со всеми теми дарами тобе, которые на пирах дарить хотели. Опричь бояр, дары несут во множестве и купцы, и житьи, и лучшие люди. Мыслю, ни един в Новомгороде не остается, кто бы даров ни принес. Будешь их принимать, государь?

– Всех принимать буду и, как ранее, дарами же в ответ жаловать буду, особливо молодших. Но объявляй всем, что яз принимать буду токмо до обеда двадцать пятого, а с ночи отъеду на Москву.