ВИА «Орден Единорога» - Наталья Лукьянова

Рэн, старательно сдерживая вылезающие из орбит глаза, пытался изобразить, что его совершенно не удивляет, что его новая знакомая разговаривает с кем-то на расстоянии посредством маленькой ярко-красной штуки. Рэн даже слышал, как из той доносится визгливый, приглушенный дальностью, голос. Жутко хотелось узнать, что это, но задавать вопросы в чужом мире — неизбежно выдать себя. В памяти всплыло: «Возьми телефонную трубку, скажи, чтоб закрыли дверь в квартире твоей. ..»

— Понятно… Понятно… Понятно… — кивала в трубку директорша, попутно корча гримасы, от чего под нижней губой у нее отпечаталась помада. Видимо, дама, с которой она разговаривала, была не из приятных, да и слышимое ею тоже. «Рэн внутренне взмолился: „Боже! Помоги найти Беату!“— Ну, спасибо, Нинель Павловна, выручили. С меня шоколадка. Да, тоже мучаюсь. Сдали уже? Нет. Ну, конечно, у Вас больше контингент. На совещании? Во вторник? Какой разговор. Ну, до свиданьица, — Положив трубку, Анна Тимофеевна подперла полной рукой щеку и, посмотрев сначала в сторону, куда-то на календарь с тремя котятами в корзинке, уперла в Рэна тяжелый взгляд:

— Или ты мне врешь… — она выдержала паузу, во время которой Рэн, с трудом не опустив глаз, весь похолодел внутри, —…или я не знаю… Была такая девочка. Катя. Правда, не Полева, а Первакова. Отказница. Пятнадцать лет. Называла себя Беатриче. .. — (парень заволновался, весь подался вперед, сжал кулаки), Анна Тимофеевна сменила тон, — А что ты так волнуешься, Сережа? Ты ведь еще даже не знаешь ее? Или вы знакомы? — (парень опустил глаза, чуть помолчал. Думает, что соврать, что ли?)

— По письмам и фото.

— И что, красивая? — подумала, что догадалась о причинах смущения директорша. Парень ответил утвердительно.

— Влюбился?

Тут уж нефор открыл глаза широко-широко и с удивлением. Не ответил сразу, задумался. Глаза у него были удивительные: во-первых, раскосые и тут же цвет — ультрамариновый; а, во-вторых, такие чистые, теплые и честные, каких Анна Тимофеевна у современной молодежи ни разу за свою опытную жизнь не видела. Наконец, он ответил, с непривычной, опять-таки, серьезностью:

— Я думаю: возможно. А это имеет значение?

— Катя Первакова, она же Беатриче, пропала в сентябре прошлого года, и розыском обнаружена не была. Ты, что же, не мог за ней с сентября приехать? — женщине еще хотелось добавить, что на ее взгляд, что-то здесь не сходится, и это — очень подозрительно. Но, после того взгляда в глаза юного посетителя, у Анны Тимофеевны возникло ощущение, что во всей этой истории не сходится гораздо больше, чем она может понять. И поэтому она не стала просить паспорт.

— Я благодарен Вам. Очень благодарен. Здесь небольшая сумма — пожертвование для приюта. Помогите мне еще, пожалуйста, добрая женщина. Как мне добраться до интерната, где жила …— Рэн замялся, — …Катя.

Анна Тимофеевна вертела в руках шитый из кожи мешочек с вензелем RDM и маленькой короной. Деньги внутри были обыкновенные: двести долларов. Блин! Надо было попросить данные паспорта. Как теперь эту спонсорскую помощь оприходовать? Ладно, были бы деньги — придумаем. В долбанный отчет надо будет вникать по новой. «Я думаю: возможно»… «Жалко», — Анна Тимофеевна вздохнула рациональной мысли: «Сумасшедший. Просто сумасшедший».

ГЛАВА 10

Бледненькие курячьи тушки потихоньку отогревались пламенем костра. Туман плыл над рекой, струясь меж опор ближнего моста и стремясь к «быкам»дальнего.

Не смотря на ночь, было светло. Не смотря на вытянувшего неподалеку от моста гудящие ноги Рэна, на мосту целовались. Сперва Рэн мужественно боролся с желанием оглянуться на непривычное зрелище, но, спустя некоторое время, обнаружил, что уже оглянулся, что на девушке легкое, цветастое платье, струящееся вокруг тонкой фигурки и накинутый на плечи свитер юноши.

Вообще-то, все это было чистым бесстыдством, но плывущий туман и белая звенящая ночь делали картину упоительно красивой. Рэн вздохнул.

Пока готовилось мясо, в голове прокручивались события дня.

Когда он ехал в автобусе до интерната, вдруг хлынул дождь. Теплый летний ливень. В окна плеснуло прохладой и запахом свежей листвы. На стеклах солнечные зайцы плескались в бегущих струях.

Неожиданно водитель включил Шевчуковский «Дождь». Ветер раздул футболку, кожу защекотали мурашки.

Выпрыгнув из автобуса на остановке, обнаружил, что дождь прекратился, и люди смешно прыгают через лужи и улыбаются, а от не успевшего высохнуть асфальта парит.

Пока нашел интернат, опять стало жарко.

Здание, а точнее, даже несколько соединенных зданий, вновь неприятно поразили Рэна огромностью (сколько же здесь сирот!) и казенной холодностью.

В гулких коридорах царила пустота. По обе стороны длинный ряд одинаковых запертых дверей. Наконец, невесть откуда взявшаяся старушка (здесь, что, повсеместно используют для охраны старушек?) объяснила, что директора сегодня уже не будет, но завуч обещала скоро подойти. Так что, если он хочет, пусть обождет, и указала направление поиска кабинета.

Рядом с похожей на все остальные дверью Рэн присел на корточки. Ожидание очень скрашивали украшающие стены поучительные картинки.

Одни из них, видимо, предупреждали, как опасно забираться без спросу в мастерскую алхимика: мужчина с красным носом и глупо приоткрытым ртом держал в руках раскупоренную бутыль с бросающейся из нее на него змеей (нос, очевидно, уже укушен); на другой — в подобной бутылке хранились череп и кости.

Особенно полезными показались Рэну картинки, изображавшие правила перехода через здешние улицы. Оказывается, опасность быть раздавленным металлическими монстрами вполне реальна, и Рэн сосредоточено начал было изучать законы местных дорог, как наткнулся на стенд с удивительными картинками, на которых люди и вещи были просто как настоящие. Очевидно, это и были «фотографии».

И на одной из них была Беата. Она сидела на сцене в великоватой какой-то нелепой белой рубашке, в мешковатой синей юбке и белых гольфах, пряча под стул потрепанные туфли и словно драгоценность прижимая к себе гитару. «Самодеятельность. Катя (зачеркнуто и подписано „Беатриче“) Первакова исполняет песню». В свете софитов шейка ее казалось особенно тонкой, а взгляд потерянным. Рэн поморщился от жалости и нежности и, сорвав фото с планшета, спрятал на груди. Сердце его бешено колотилось, в конце коридора послышались шаги и смех.

— Ну, че, она тут, нет? — рядом с Рэном бухнулся походный мешок, пропахший костром не менее куртки Рэна. На него (мешок) плюхнулась увесистая, туго обтянутая спортивным трико попка, — Светка, сгоняй к шоферюге — пусть дождется!..

— Не ма-а-гу! — худощавая блондинка с немытыми волосами в брезентовой куртке легла на пол прямо перед Рэном, — Меня плю-у-щит! — и обратилась уже к нему, — Мальчик, где твой завуч? Я умираю!

— Не слушай ее, — пухлая смуглая рука решительно обняла за шею попытавшегося было вскочить на помощь умирающей паренька, — У нее мозги сплющило. Светка, дуй к шефу, если не хочешь до дому пешкодралом тащиться. Хоть на колени к нему ложись, пусть дождется, пока эта хренова коза не объявится, не поставит штемпель.

«Светка»со стоном поползла к выходу. То есть буквально поползла. Сначала по-пластунски, потом на четвереньках. Уже почти добравшись до лестницы, она обернулась и злобно прошипела: «Сволочь ты, Маринка, кошка драная и мышка сраная!..»— встала на ноги и, тяжело топая, исчезла из виду.

— Да, — многозначительно и беспечально покачала головой «Маринка», — Ничего не скажешь. Затерянный мир, — и звонко захохотала, протянув руку — Маринчик.

— Сергей.

— Сержик? Вери уэлл, беби. Не обращай внимания. Мы только что из похода, и нас плющит, — девушка, а, скорее, молодая женщина, вновь весело захохотала. Она была невысокая, полненькая, но не толстенькая, а такая, каких в простонародье называют «в соку», яркоглазая, белозубая и темноволосая, — Тоже ждешь? Е-мое! Мало того, что мы их даунов по горам таскали, так еще и бумажки всякие заполняй!

Оказалось, Марина и ее подруга — учителя. С целью подзаработать, а, может, и с какими-то еще, более гуманистическими целями, молодые женщины (а обе они были замужем и имели детей) приняли участие в проекте «Затерянный мир».

Тут Рэн впервые узнал о великой страсти жителей Битькиной страны — «туризме». Возможно, «туризм»был какой-то своеобразной местной болезнью, слишком уж даже на местные мерки, было странно поведение зараженных ею.

Время от времени вполне солидные и оседлые люди, имеющие семью, служащие государству, крестьянствующие или кормящиеся ремеслом, а то и воины, вдруг срывались с места и отправлялись в путь по лесам, горам и рекам, залазили в пещеры и на вершины, подвергались опасностям, терпели холод, голод и лишения. Порой, бросив жену или мужа, малолетних детей и престарелых родителей и домашних животных, а порой, наоборот, забрав с собой всех, не исключая грудных младенцев. Причем, путешествия эти не имели своей целью ни паломничество к святым местам, никакой-то практической цели. Лишения и опасности были здесь ради лишений и опасностей. Путь лежал из пункта А в пункт Б. И иногда — обратно, а иногда — просто домой…