Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования - Лев Колодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот эти два отрывка впервые предвосхитили начало романа, чтобы с тех пор уже никогда не исчезать с его страниц.
Далее:
«Часть первая,
I.
Мелеховский двор на самом краю хутора. Воротца с скотиньего база ведут к Дону, крутой восьмисаженный спуск и – вода. Над берегом замшевшие в прозелени глыбы мела, толченая галька, перламутровая россыпь ракушек и перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток за гумном, обнесенном красно-таловыми плетнями, гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый живущой подорожник, часовенка на развилке, за ней задернутая текучим маревом степь.
С юга – меловая хребтина горы, на запад – улица, пронизывающая площадь, втыкается в займище.
В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену, маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, робко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла шелковая шаль далекими неведомыми запахами, узорные-радужные разводы ее питали бабью зависть. Плененная турчанка плакала и не показывала лица домашним Прокофия. Старик Мелехов вскоре отделил сына и не ходил в его курень до смерти, не забывая обиды.
Прокофий обстроился скоро: срубил курень, нанял плотников, сам пригорбил базы для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену. Шел с ней за арбой по хутору – высыпали на улицу все от мала до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались бабы, немытая орда казачат улюлюкала Прокофию вслед; он распахнул чекмень, с георгиевской лентой на борту, хмуря широкие белесые брови, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимая в необъятной черной ладони хрупкую кисть жениной руки. Непокорно нес белесо-чубатую голову, лишь под скулами у него пухли и катались желваки, да промеж каменных неподвижных бровей проступил пот.
С той поры редко видели его в хуторе, не бывал он и на хуторском майдане. Жил в своем курене, на отшибе, у Дона, бирюком, однако чудное гутарили про него по хутору: ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели они, как Прокофий вечерами, когда вянут малиновые зори, на руках носил жену до Татарского, ажник, кургана. Сажал ее там на макушке кургана спиной к каменному, источенному столетиями идолу…». На ходу внес правку – зачеркнул слова «каменному» и «идолу» и продолжил, с учетом этой правки: «…ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока меркла заря, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой».
Итак, двор теперь на самом краю хутора, откуда – крутой спуск к Дону, воде. На этот раз показано более подробно окружение двора, с трех сторон: востока, юга, запада. Однако не уточняется пока, что стремя Дона на севере. Снова возникают гетманский шлях и часовенка, в дополнение к прежним ориентирам появляются площадь, займище, где случится в романе так много важных событий.
Следующие начальные абзацы посвящены тем же событиям и героям, что и в первом варианте, дающим завязку всему роману, рассказывается пленительная и трагическая история возвышенной любви донского казака и плененной турчанки, носимой им на руках. Разница между новым и старым вариантом еще и в том, что одни, на мой взгляд, замечательные эпитеты и метафоры исчезают, а другие, такого же качества, появляются…
В каждом из абзацев автор сделал небольшую правку. Менял порядок слов: вместо «россыпь перламутровая» написал «перламутровая россыпь». Сократил эпитет «облупленная», очевидно, потому, что счел его расхожим, появилась замечательная по силе выразительности «полынная проседь». Второй абзац – чистый, без правки. В третьем менялся порядок слов, зачеркнул фразу: «с георгиевской лентой на борту, хмуря широкие белесые брови». Вместо «Прокофий обстроился сам…» появилось: «Прокофий обстроился скоро».
Больше правок на второй странице – пятнадцать разных авторских вмешательств в текст. В результате среди них родилась пленительная фраза – «истухала заря». Было: «меркла заря».
Когда читаешь второй вариант рукописи, не покидает ощущение, что это текст вполне завершенный, замечательный по художественности, живописности.
Страница за страницей заполнялись текстом, глава за главой рождались заново. На этот раз автор не думал о композиции – она сложилась окончательно, страницы переписывались точно в той последовательности, в какой они сформировались в первой рукописи. Но автор шлифовал алмазы метафор и эпитетов, сокращал лишние, на его взгляд, слова, добивался большей упругости, ритмичности каждой строки.
Несмотря на всю правку, кажется, что перед нами беловой текст, а не черновик. Во всяком случае, так думаешь, когда видишь перед глазами первый и второй варианты.
В первом на полях – шолоховские редакторские указания, разные пометки, вписанные слова и предложения, правка мелким убористым почерком, строки, вписанные между строк, зачеркнутые абзацы, следы перепланировки, по нескольку раз перенумерованные главы и страницы…
Во втором варианте ничего этого нет.
Другой автор мог бы считать текст второго варианта рукописи окончательным. Поспешил бы в издательство или редакцию журнала…
Сохранилось 16 страниц второго варианта первой части «Тихого Дона», главы первая, вторая, третья и частично четвертая. Последняя начинается со слов: «К вечеру собралась гроза. Над хутором стала бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром, кидал на берег гребнистые частые волны». Точно так же читается это место и в тексте романа в собрании сочинений. Обрывается шестнадцатая страница на словах: «Григорий, уронив комод, трясся в беззвучном хохоте…».
Работа над вторым вариантом первой части «Тихого Дона» шла весной 1927 года.
Тогда же, весной 1927 года, он в третий раз, набело, от начала до конца переписал первую часть «Тихого Дона».
При этом, возможно, не заглядывая в рукопись, которую помнил, всю держал в голове. Память Михаила Шолохова позволяла такое.
Положив перед собой белые лощеные листы бумаги, Михаил Шолохов снова пишет (в который раз!):
«Тихий Дон».
На отдельном листе эпиграфы – две казачьи песни. Вверху следующей страницы, пронумерованной цифрой 1, появляется название:
«Тихий Дон»
Часть первая
I.»
Далее следует текст:
«Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца с скотинъего база ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск между замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток – за красноталом гуменных плетней – гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый живущой придорожник, часовенка на развилке; за ней, задернутая текучим маревом, степь. С юга – меловая хребтина горы. На запад – улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу».
Таким стал в окончательном виде первый абзац романа. С третьего захода приобрела тире первая фраза, тем самым была отшлифована так, чтобы больше никогда не меняться. Довел до совершенства автор каждое предложение, каждое слово: их стало в этом абзаце несколько больше, указано впервые северное направление, уточнено, что Дон находится на севере по отношению к двору Мелеховых, тем самым названы все четыре стороны света. Образ точеной гальки стал красочнее и ярче: это теперь «сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки». Улица больше не втыкается в займище, а бежит к нему…
Так каждый абзац. Творческая энергия переполняет душу автора, не позволяет ограничиться переписыванием текста, он снова и снова кистью мастера проходится по каждой детали картины, написанной яркими сочными красками, где меняет оттенок цвета, где сглаживает оттенки, проводит новые линии, штрихи, укорачивает или удлиняет прежние, одним словом, доводит создание до абсолютного совершенства.
«В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла шелковая шаль далекими неведомыми запахами, радужные узоры ее питали бабью зависть. Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды».
Кажется, что автор старается повествование сделать более сдержанным, спокойным, призаглушить бурные страсти покровом, сотканным из более коротких нитей-фраз. Пленная турчанка больше не плачет, как прежде, не упоминается, что не показывала она лица домашним… Теперь жена только сторонится родных мужа.
«Прокофий обстроился скоро: плотники срубили курень, сам пригородил базы для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену. Шел с ней за арбой с имением по хутору – высыпали на улицу все от мала до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались бабы, орда немытых казачат улюлюкала Прокофию вслед; но он, распахнув чекмень, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимал в необъятной черной ладони хрупкую кисть жениной руки: непокорно нес белесо-чубатую голову, лишь под скулами у него пухли и катались желваки, да промеж каменных по всегдашней неподвижности бровей проступил пот.
