За синей птицей - Ирина Нолле

— Ну, так если не поймаешь, как же вором назвать? — нерешительно спросила Марина.

— Уж не знаю как, а только воры они, и надо их давить, как вшей, пока не расплодились. Этот Налим… Скажешь, не зараза он? Думаешь, тебя одну с дороги сбил? Таким Налимам нужно срок давать и за его дела, и за тех, кто по его указке действовал. Десять за то, что всю жизнь государство обворовывал, и десять за то, что других заражал. Ты что молчишь? Не согласна?

Нет, Марина была почти согласна с тем, что говорила Маша, но теперь она по-другому относилась к своему преступлению. Да, к преступлению, потому что оно было ею совершено.

Это раньше, когда велось следствие по делу «инженера Георгия Давыдовича Зарудного» (он же Кирпичников, он же Гринберг, он же Абросимов), — тогда Марина с обидой и горечью говорила о «несправедливости», о «пристрастии» следователя. «Ведь он сам уверен, что я попала сюда случайно, что я даже не знала, какие поручения „инженера“ выполняла! И все-таки старается доказать мне, что я виновата…» Эту горечь и обиду привезла она с собой в Энские лагеря; с этим чувством впервые вошла в кабинет капитана Белоненко; это чувство руководило ею, когда она упорно отказывалась принять бригаду несовершеннолетних. И только много позднее, уже здесь, в ДТК, Марина Воронова поняла, что следователь был прав.

— Маша, — спросила она, — а ты пробовала уйти? Могла ты отвязаться от своей компании и начать жить по-новому?

— Пробовала… — чуточку помедлив, ответила Маша. — Как узнала, что мать умерла, решила: все брошу, начну работать, учиться… Ну, и… не вышло, как задумала.

— Почему?

Маша повернулась к ней.

— Слушай, бригадир, я тебе сейчас один вопрос задам. Только ты мне на него честно ответь… Скажи, знала ты, что у меня побег был?

— Знала, Маша… Мне капитан сказал.

— А почему ни разу не спросила меня об этом?

— Что же я буду тебя о таком расспрашивать, что и вспоминать горько?

Маша зябко повела плечами, хотя в маленькой комнатке рядом с клубной сценой, где они помещались теперь вдвоем, было тепло. Они сидели на Машиной койке, близко друг от друга, и Марина почувствовала, как вздрогнула Маша.

— Теперь-то уж не так горько, — тихо проговорила она. — А вот вначале… А знаешь, почему я в побег ушла? — Маша немного отодвинулась от подруги и прислонилась спиной к стене. — Потому я ушла, что хотела только раз на одного человека взглянуть, только посмотреть на него, хоть издали, а потом — пусть тюрьма, лагерь — что хочешь и на какой хочешь срок. Все равно, вот с этим, — она коснулась своего рукава, — никогда с этим в жизни не будет счастья…

— С чем? — не поняла Марина.

— С наколками… На всю жизнь, до самой смерти, и в гробу будешь лежать с этим клеймом…

Она подняла голову, оглядела маленькую комнату, словно впервые увидела ее, и с тоской проговорила:

— Такая же у меня была комнатенка… Только окно большое. И выходило оно во двор. Полуподвальная она была, эта моя комната, а лучше ее никогда у меня ничего больше не будет. Никого в ней не было, кроме меня да рыженького котенка Тишки… Это потому я его подобрала, что у нас дома точно такой же был… Вот и жили вдвоем.

Она замолчала, и Марина боялась прервать это молчание. Маша заговорила снова — медленно, неторопливо, словно перелистывала страницы давно читанной книги и вспоминала знакомые места.

— Ты вот представь себе, бригадир… Закрой глаза и представь. Над Москвой-рекой солнце встает. Все кругом такое чистое, тихое и розовое. Спят еще москвичи… И выходит из своей комнаты твоя Маша — в белом фартуке, с косыночкой на голове, а в руках у нее знаешь что? Метла. А рядом на тротуаре лежит шланг. Выходит Маша Добрынина на работу. Устроили меня добрые люди… Комнату свою в Марьиной роще сменяла, чтоб от прежних дружков подальше быть. Вот выхожу я на работу, а сама все на угол поглядываю…

Голос Маши звучал такой нежностью и теплотой, и столько нового было в этом звучании, что Марина не узнавала своей помощницы — всегда насмешливой, немного резкой, иногда даже грубоватой.

— Сказать тебе — ты и не поверишь, кого я ждала каждое утро… Да и самой мне не верилось… Стоял он на посту на том участке, где мой дом был. Володей его звали… Сначала просто посматривали друг на друга, а потом и разговаривать начали. Он в том отделении работал, где был начальником один очень хороший человек. Этот начальник — Платонов Василий Федорович — меня и на работу устроил и вроде как надо мной шефство взял. Ну, вот так я и познакомилась с Володей Лебедевым.

Маша коротко вздохнула.

— А он о тебе все знал? — тихо спросила Марина.

— Василий Федорович мне обещал, что никому ничего обо мне рассказывать не будет. Там у них только еще один человек про мое позорное прошлое знал. Я его лишь один раз видела, так что не могу тебе сказать, кто он и какую там занимал должность. Они мне тогда сказали: «Поработай, Добрынина, покажи себя. А мы тебе в будущем поможем». Ну, я и старалась, бригадир. Мечты у меня были тогда знаешь какие? Как все равно в сказке — такие были у меня мечты… Про все я тогда загадывала: и Шурик ко мне приедет, и учиться я пойду, и другим человеком стану… Ну, и о Володе тоже… Работала я младшим дворником, жила тихо, совсем никуда не ходила. Все боялась: увидят меня «наши», что тогда делать буду? Они ведь и ответ могут спросить. Уберусь на своем участке, в магазин схожу, завтрак себе приготовлю и сажусь салфеточки вязать… Вышивать тоже научилась. И книги читала. Был у нас жилец в доме. На девятом этаже. Пожилой такой, в очках. Он мне книги и давал. В кино я ходить боялась. И петь громко боялась… — Маша горько усмехнулась. — Дура такая… Думала — поверну жизнь по-своему, если хоть на год какой с глаз своих ребят скроюсь. Боялась я их, бригадир. Зря, конечно… Никто бы меня не заставил на старую дорожку вернуться. Подколоть — это они могли, а заставить воровать — не заставили бы.

…Хорошо мне было тогда, бригадир. Кажется, самое лучшее время в моей жизни. С Володей мы встречались только на улице. Чтобы его к себе пригласить, у меня и в мыслях не было. Меня Василий Федорович так вроде незаметно предупредил, чтобы я к себе в комнату ребят не приглашала. «Познакомишься с кем, — говорит он мне, — в кино сходи, в парк, на танцы. Ну и мне, по знакомству, про того паренька расскажи, что он, откуда, где работает. Я тебе, говорит, совет дам, стоящий он парень или нет». Я тогда Василию Федоровичу от чистого сердца слово дала, что о парнях мне и думать не хочется… Так разве я знала, что всего через месяц Володю встречу?

Лица ее Марина не видела, оно смутно белело в темноте, но ей казалось, что она видит знакомое это лицо чудесно преображенным, с нежной и рассеянной улыбкой, с мягким взглядом синих глаз.

— Ты очень любила его? — спросила она.

Маша помедлила с ответом, словно не нашла сразу нужное слово, чтобы определить силу своей любви.

— Я не знаю, что такое — очень любить, — сказала она, наконец. — Я никого так не любила, даже… маму… Если утром я его не видела, мне казалось, что утра не было. Если он опаздывал или не приходил совсем, мне казалось, что я умру, не дождавшись его. Мучилась я, Марина, очень мучилась… Не знала — идти к Василию Федоровичу, рассказать ему все или нет. Думала: если пойду, так ведь он обязательно должен сказать своему работнику, кто я была раньше. А не пойти — значит слово не сдержать. Вот и решила: надо все это прекратить и не встречаться с ним больше. Поговорила с другой дворничихой, поменялась с ней сменами. День так прошел, другой… Не вижу его и не понимаю — день ли на дворе, ночь ли. Словно ничего нет — ни солнца, ни зелени, ни людей вокруг. Куда ни посмотрю — будто одни черные пятно… Понимаешь?

Марина грустно вздохнула:

— Понимаю… Но только я еще никого так не любила… — и добавила полувопросительно: — Это, наверное, самое большое счастье — так любить?

— Не знаю… Не думала я над тем, счастье это или такое, чему и названия еще люди не знают. Только жить я без него не могла. Ну вот… Прошло так двое суток, а на третьи, когда я уже вторую поливку делала, вижу — идет… Ну что мне было делать? Шланг бросать и бежать? Жду… А у самой на душе непонятно что творится. Он подошел, поздоровался, а сам с таким укором на меня смотрит. «Думал я, говорит, что вы заболели. Хотел проведать прийти». Я молчу, не знаю, что отвечать. Потом он так серьезно на меня посмотрел и говорит: «Я хочу с вами, Маша, в другой обстановке встретиться. Домой вы меня к себе не приглашаете, да и не стоит этого делать… Завтра у меня свободный вечер, и я вас приглашаю в Центральный парк культуры и отдыха».

Могла ли я отказаться, бригадир? В первый раз в жизни меня молодой человек на свидание пригласил! Кто же это раньше меня в парк культуры водил? Кто раньше на «вы» называл?

…Знаешь главный вход в парк? Там мы и договорились встретиться завтра в семь часов. Он предупредил, что будет в гражданском одет, в форме им гулять не разрешается.