Вдали от обезумевшей толпы - Томас Гарди

Батшеба стала тешить себя мыслью о смерти как о мгновенном выходе из мучительного положения; она сознавала, что недопустимо прибегать к такому ужасному средству, но еще ужаснее, думалось ей, до конца дней терпеть позор. Однако делать ставку на смерть — значило рабски подражать сопернице; к тому же нельзя было ожидать, что смерть возвеличит ее, как возвеличила Фанни. Как всегда в минуты волнения, Батшеба металась взад и вперед по комнате, ломая руки; с губ у нее слетали бессвязные слова:

— Я ненавижу ее!.. Да нет, я не то хотела сказать… Ведь это отвратительно и грешно… И все же я, пожалуй, ее ненавижу… Да, она ненавистна мне до мозга костей, хоть в глубине души я это осуждаю… Будь она жива, я накинулась бы на нее, жестоко бы разбранила, и это было бы естественно. Но изливать злобу на покойницу — как это мерзко! О боже, сжалься надо мной! До чего я несчастна!

Батшебу так ужаснуло ее душевное состояние, что она стала озираться по сторонам, как бы ища защиты от самой себя. Тут ей вспомнился Оук, стоящий на коленях поздним вечером, в ней заговорил инстинкт подражания, нередко появляющийся у женщин, она ухватилась за эту мысль и решила последовать его примеру. Габриэль молился, почему бы не помолиться и ей?

Она опустилась на колени возле гроба и закрыла лицо руками. В комнате стало тихо, как в могиле. Оттого ли, что она действовала чисто машинально, или по какой-нибудь другой причине, но она поднялась с умиротворенной душой, сожалея, что поддалась мстительному чувству.

Желая загладить свою вину, она вынула цветы из вазы, стоявшей на окне, и стала раскладывать их вокруг головы покойницы. Батшеба знала лишь один способ проявлять внимание к усопшим — это убирать их цветами. Должно быть, прошло несколько минут. Она была вне времени и вне жизни, не сознавала, где находится и что делает. Очнулась она, услыхав стук захлопнувшихся ворот каретного сарая. Через минуту отворилась и захлопнулась парадная дверь, в прихожей послышались шаги, и в дверях появился ее муж; он остановился, глядя на нее.

Трой не сразу уразумел, в чем дело; окаменев от изумления, он созерцал эту картину, словно какую-то дьявольскую фантасмагорию. Батшеба, бледная, как покойница, вставшая из гроба, устремила на него обезумевший взгляд.

Охваченный волнением человек теряет способность связно мыслить, и пока Трой стоял, держась за ручку двери, ему даже не пришло в голову, что все это имело прямое отношение к Фанни.

Прежде всего ему смутно подумалось, что в доме кто-то умер.

— Что… такое? — растерянно спросил он.

— Уйду!.. Уйду отсюда! — твердила Батшеба, обращаясь скорей к самой себе, чем к нему. С широко раскрытыми глазами она направилась к двери, собираясь проскользнуть мимо него.

— Что случилось, скажи, ради бога! Кто умер? — допытывался Трой.

— Не могу. Пусти меня. Хочу на воздух! — твердила она.

— Нет! Оставайся здесь, слышишь? — Он схватил ее за руку, и вдруг она словно утратила силу сопротивления и впала в совершенную пассивность. Он увлек ее за собой; рука об руку, Трой и Батшеба приблизились к гробу.

На письменном столе близ гроба стояла свеча, и в ее свете отчетливо выступали застывшие черты матери и младенца. Трой взглянул, выпустил руку жены, перед ним блеснула зловещая правда, и он замер на месте.

Он стоял в таком оцепенении, что можно было подумать, что он так и не сдвинется с места. Овладевшие им противоположные чувства, сталкиваясь, парализовали друг друга, следствием чего была полная неподвижность.

— Ты ее знаешь? — спросила Батшеба, и голос ее звучал глухо, словно эхо, доносящееся из глубины пещеры.

— Знаю, — отвечал Трой.

— Это она?

— Она.

Сперва он стоял как вкопанный. Но теперь в его неподвижности уже можно было подметить признаки зарождающегося движения, подобно тому, как в глубоком мраке ночи через некоторое время глаз начинает улавливать какое-то подобие света. Он слегка подался вперед. На его лице выражение ужаса сменилось неподдельной печалью. Батшеба пристально смотрела на Троя, губы ее по-прежнему были полуоткрыты, и в глазах светилось безумие. Чем сильнее по натуре человек, тем сильней он страдает, и как ни велики были страдания Фанни, явно для нее непосильные, возможно, что она никогда не испытывала таких мук, какие переживала сейчас Батшеба.

Но вот Трой опустился на колени, по его лицу видно было, что он раскаивается и охвачен благоговением. Склонившись над телом Фанни, он нежно поцеловал ее, как целуют спящего ребенка, опасаясь его разбудить.

Не в силах этого стерпеть, Батшеба ринулась к Трою. Казалось, все чувства, обуревавшие ее с тех пор, как она познала чувство любви, слились в едином порыве. Произошел резкий, крутой перелом; несколько минут назад она с болью размышляла о своей поруганной чести, о том, что другая стала матерью раньше ее и восторжествовала над ней. Но все было забыто, едва в ней проснулось простое, но все еще сильное чувство любви жены к мужу. Она больше не скорбела о своей разбитой жизни, ее ужасала мысль, что разорван их брак, казалось бы, такой неудачный. Она обвила руками шею Троя, и у нее вырвались сумасшедшие слова:

— Не надо! Не целуй их! О, Фрэнк, я не перенесу этого! Не могу!.. Я люблю тебя крепче, чем любила она… Поцелуй же меня, Фрэнк!.. Поцелуй меня! Ты должен и меня поцеловать, Фрэнк!

В этом ребяческом проявлении горя, в этой наивной мольбе было что-то настолько неестественное и необычайное для такой независимой женщины, как Батшеба, что Трой, освободившись от ее рук, в недоумении воззрился на нее. Внезапно ему открылось, что все женщины в глубине души одинаковы, даже такие различные по характеру и внешности, как Фанни и та, что стояла рядом с ним; ему как-то не верилось, что это его гордая жена Батшеба. Казалось, дух Фанни вселился в нее. Но то было лишь мимолетное впечатление. Когда улеглось удивленье, он сурово взглянул на Батшебу.

— Нет, я не стану тебя целовать! — заявил он, отталкивая ее.

Могла ли Батшеба стерпеть такое оскорбление? Как было ей не высказаться в такой ужасный момент, когда от человека нельзя требовать благоразумия и обдуманности! Это было вполне естественно и даже простительно. Невероятным усилием воли она обуздала кипевшие в ней чувства.

— Чем же ты объясняешь свой отказ? — спросила она со сдержанной болью, странно тихим и словно чужим голосом.

— Я должен сказать, что я скверный, черствый человек, — отвечал он.

— Ты признаешь, что эта женщина — твоя жертва, да и я тоже?

— Не язвите меня, сударыня! Эта женщина, даже мертвая, мне гораздо дороже вас, всегда была и будет дороже. Если б мне не подсунул вас сам дьявол, если б не ваша красота и проклятое кокетство, я женился бы на ней. Я ни о чем другом и не думал, пока не повстречался с вами. Ах, почему я этого не сделал! Но теперь уж поздно. Я обречен терзаться из-за этого всю жизнь! — Тут он повернулся к Фанни. — Не сердись на меня, дорогая! — сказал он. — Перед богом ты воистину моя жена!

Тут из груди Батшебы вырвался долгий-долгий вопль, сердце ее разрывалось от скорби и гнева. В этих старых стенах, видевших немало поколений, никогда еще не раздавался такой мучительный стон. Прозвучал приговор судьбы: «τετέλεσται».[2]

— Если она… для тебя… то что же тогда я? — сквозь слезы пролепетала Батшеба, и ужасно было видеть в таком отчаянии эту обычно сдержанную женщину.

— Ты ничто для меня… решительно ничто! — безжалостно бросил Трой. — Священник может совершить обряд, но это еще не значит, что состоялся брак. Душою я не твой.

Внезапно Батшебой овладело безумное желание: спастись отсюда, скрыться, бежать от него хоть на край света, пусть даже умереть, только не слышать этих ужасных слов! Она повернулась к дверям и выбежала из комнаты.

Глава XLIV

Под деревом. Кризис

Батшеба быстро шла в темноте по дороге, не думая о том, куда и зачем она идет. Она впервые отчетливо осознала, где находится, когда очутилась перед калиткой, за которой виднелись какие-то густые заросли, а над ними высокие дубы и березы. Присмотревшись, она припомнила, что когда-то была здесь днем; эта с виду непроходимая чаща оказалась зарослями папоротников, уже сильно пожухших. Не зная, куда себя деть, вся трепеща от возбуждения, Батшеба почему-то решила спрятаться в зарослях; она вошла в калитку и вскоре увидела наклонившееся к земле дерево; его густые ветви могли защитить от сырого тумана, и она опустилась возле него на груду листьев и стеблей. Машинально она нагребла две-три охапки, зарылась в листья, чтобы укрыться от ветра, и сомкнула веки.

Едва ли Батшеба спала в эту ночь, верней, это была легкая дремота, но когда она очнулась, то почувствовала себя освеженной, и мысли ее прояснились. Но вот ее внимание привлекли какие-то странные звуки и движение в ветвях над головой.