Пакт - Полина Дашкова

– Конечно, прикончили бы, – кивнул доктор, – но не быстренько. Тебя забрали бы назад в тюрьму, чтобы ты дал показания на всех, кого знаешь.

– Всех, кого знаю… всех им надо… вот сволочи… холодно мне, очень холодно, – его била дрожь, зубы стучали, он забормотал что-то невнятное.

Доктор вышел, чтобы взять еще одно одеяло. Когда он вернулся, Володя спал.

Утром Ося и Габи ели пирожные из красивой коробки. Габи сварила кофе, у нее слипались глаза, она мерзла в теплом халате и толстых вязаных носках. Ей было грустно и одиноко. Он еще сидел здесь, напротив, они спокойно, не спеша завтракали вместе. Но время летело слишком быстро.

– Когда твоя свадьба с фон Блеффом? – спросил Ося.

– В марте. А что?

– Так, ничего. Будете венчаться в церкви?

– Ну, если это можно назвать церковью… В алтаре гигантский портрет фюрера, вместо крестов свастики. Почему ты вдруг спросил?

– Потому что вижу, как сильно ты устала, как все это тебе осточертело. Мне честно говоря, тоже. Америка, Австралия, Новая Зеландия. Мир большой, мы с тобой маленькие… – он встал, обнял ее, поцеловал в шею. – Маленькие, но разумные, и врать себе не станем.

– Что ты имеешь в виду?

– Не то, о чем ты сейчас подумала.

– А о чем я подумала?

– Что я слишком мало люблю тебя, поэтому не предлагаю сбежать вместе.

– Но ты правда никогда не предлагал. Почему?

– Не хочу рисковать. К тому же я набегался. Когда бежал из России, казалось, совсем скоро вернусь. В Константинополе, в Париже я чувствовал себя скверно. Меня тошнит от идеологии, одинаково противны белые, красные, коричневые…

«Умница, Жози, опять ускользнул от прямого ответа, – заметила про себя Габи. – Не хочешь рисковать? Но когда мы встречаемся в Берлине, мы разве не рискуем? Если ты набегался, вполне логично остановиться где-нибудь в австралийской глуши, подальше от идеологии, от белых, красных, коричневых. Хотя бы предложи. Я, разумеется, скажу, что это невозможно, но ты все равно предложи».

– Мне понравилась Венеция, я надеялся переждать период абсурда в Италии, итальянцы меньше других подвержены идеологической заразе. Но к власти пришел Муссолини. Конечно, он симпатичнее Гитлера, но…

– А Сталин? – перебила Габи.

Ося опять сел, допил свой кофе, закурил и произнес очень тихо:

– Чудовище.

– Страшнее Гитлера?

– Опаснее. Нацизм как массовая идеология не может жить долго, внутри него заложена мина саморазрушения. Апогей нацизма – война. Гитлеру придется воевать со всем миром, победить в такой войне невозможно, поэтому он обречен. А Сталин еще поживет, даже после того, как помрет грубый кровожадный мужик по фамилии Джугашвили.

– То есть ты считаешь, что идеология большевизма…

– Нет там никакой идеологии, – Ося поморщился и махнул рукой. – Несчастный затравленный большевизм, изгнанник международный, сидит в Мексике под усиленной охраной и строчит идиотские статейки.

– Ты имеешь в виду Троцкого?

– Мг-м. Как ты догадалась?

– Погоди, по-твоему, Сталин может развязать войну раньше Гитлера?

– Ерунда, я этого не говорил.

– Ты сказал: он опаснее. Я не понимаю почему. Он ведь не собирается ни на кого нападать.

– Он уже нападает, только это не внешняя, а внутренняя агрессия. То, что Сталин делает с людьми внутри СССР, ужаснее любой войны. Есть аналог из жизни насекомых. Самка шершня парализует гусеницу, находит мягкое местечко, откладывает в нее яйца. Гусеница живет и ест. Она инкубатор. Личинки шершня внутри нее поедают все ее запасы, выпускают специальный гормон, который похож на ее собственный и не дает ей превратиться в бабочку. Личинки вырастают, вылезают наружу. От гусеницы остается пустая мертвая оболочка.

– Ты хочешь сказать, что Сталин превращает людей в гусениц, которые никогда не станут бабочками?

– Ну да, примерно так. Гитлер гипнотизирует, после сеанса гипноза можно проснуться и жить дальше. Сталин меняет людей на клеточном уровне.

Габи зажмурилась и помотала головой. Ей захотелось крикнуть, подобно лопоухому мальчику-связнику: «Неправда! Я не верю!» Она не произнесла ни слова, но Ося, как это часто случалось, все понял без слов.

– Габи, ты хотя бы иногда заглядываешь в советские газеты?

– Как я могу? Их нет в рейхе.

– Ты часто бываешь за границей, там можно достать.

– Разве? Мне никогда ничего не попадалось…

– В Париже сходи в библиотеку, почитай свежие номера «Правды», «Известий», – он сложил посуду в раковину, включил воду. – Все, одевайся, нам пора.

– Я не могу читать по-русски, только очень медленно, со словарем, – сказала она, обернувшись на пороге кухни.

– Зато по-французски читаешь свободно. «Правда» и «Известия» выходят на всех европейских языках. Ты взрослая девочка и должна отдавать себе отчет, с кем имеешь дело.

Последнюю его фразу она почти не расслышала из-за шума воды, но сильно вздрогнула.

– Прости, что ты сказал?

– Ничего. Габи, не смотри на меня так, не замирай, собирайся быстрее, мне ведь нужно выйти незаметно, ты забыла?

Да, об этом она действительно забыла.

Как только она открыла дверь квартиры, сразу услышала голоса внизу. Тихо, на цыпочках, спустилась со своего пятого этажа на второй. Перегнувшись через перила, увидела, что капрал Отто еще не ушел, другой консьерж уже явился и с ними беседует управляющий.

Часы в гостиной пробили девять. Ося должен был заехать в свою гостиницу, переодеться и к половине одиннадцатого успеть на брифинг в Министерство экономики.

Габи оставила дверь приоткрытой. В лестничных пролетах голоса звучали громко, минут через пять капрал попрощался, управляющий давал последние наставления оставшемуся консьержу, и тут в дверном проеме появилась голова соседки, фрау Шнейдер.

– Доброе утро, Габриэль, как я рада, что застала вас дома, давно хотела с вами поговорить…

– Фрау Шнейдер, я очень спешу, простите.

– Да, да, я понимаю, я только на минутку, – соседка без приглашения вошла, глаза ее жадно шныряли по прихожей, зацепили Осину куртку, уперлись в его ботинки военного образца.

Спровадить любопытную фрау никак не получалось, она почуяла, что в квартире кто-то есть, и готова была пороть любую чушь, лишь бы узнать, кто. Драгоценное время таяло, в стоке раковины разбухал клок ваты, импровизированный засор, в спальне Ося нервно поглядывал на часы.

– В вашем журнале раньше была замечательная кулинарная страничка, вот в последних номерах ее нет… А скажите, я слышала, скоро у вас торжественное событие, свадьба с господином бароном фон Блефф… – ворковала медовым голосом соседка.

– Фрау Шнейдер, дорогая, мне действительно пора, я опаздываю.

– Ну так что же мы стоим? Одевайтесь, выйдем вместе. Я как раз собиралась в бакалейную лавку, смотрю, дверь у вас открыта, думаю, дай загляну. Все мои приятельницы спрашивают о вас, что да как. Вот вы скоро переедете к мужу в шикарный особняк, а мы с вами так ни разу и не поболтали…

Она замолчала, не успев закрыть рот, когда на пороге гостиной появился пожилой мужчина. Синяя вязаная шапочка плотно обтягивала его голову, скрывала уши, лоб и брови. Он сутулился, шаркал, сгибался под тяжестью большого чемодана.

– Фрейлейн Дильс, если я правильно понял, вы едете с этим чемоданом, и он уже полностью собран?

Габи кивнула.

– Благодарю, что позволили мне воспользоваться уборной, заодно я ликвидировал засор в раковине, теперь нет нужды вызывать слесаря, – он поставил чемодан, надел ботинки, куртку, кожаный шлем поверх шапочки. Шею замотал шарфом.

– Спасибо, это очень кстати, – Габи достала из кармана горсть мелочи, высыпала ему на ладонь и с милой улыбкой обратилась к соседке: – Вот какие замечательные бывают посыльные, мастера на все руки.

На первый этаж они спустились втроем. Ося старательно изображал, как тяжело ему тащить пустой чемодан. Соседка болтала без умолку. Консьерж выпучил глаза. Габи пожелала ему всего доброго, сказала, что уезжает на несколько дней.

– Постараюсь забежать домой перед отлетом, но если вдруг не успею, будьте любезны, попросите господина управляющего заглянуть в квартиру, проверить, не капает ли кран в ванной, – она произнесла это настолько спокойно и уверенно, что консьерж не решился спросить о мужчине с чемоданом.

Наконец они с Осей оказались в ее машине. Даже вблизи, при дневном свете, морщины, нарисованные карандашом для бровей, выглядели вполне натурально.

– Если тебя уволят из МИДа, ты можешь устроиться в любой захолустный театр, – заметила Габи, вытирая ему лицо.

– Почему в захолустный? Могу и в столичный.

– Не обольщайся, в столичный тебя не возьмут. Ты слишком увлекаешься собственной игрой и забываешь о партнере. В час я должна быть в аэропорту. Ты вытащил меня из дома вместе с чемоданом. Как я поволоку его назад мимо консьержа?

– Никак. Ты оставишь этот чемодан в багажнике и полетишь с другим, поменьше.