Пакт - Полина Дашкова

Комендант приезжал в пряничный домик обычно вечером или ночью, и всегда рядом с его «бьюиком» стоял фургон или «воронок». На этот раз явился утром, ни фургонов, ни «воронков» под навесом не было.

Кузьма, провожая доктора от калитки до крыльца, нес полнейшую околесицу:

– Куды задевали, едрена вошь? На хрена им-то палка-кололка? Вещь, конечно, шикарная. Но на хрена им-то? Продать не продадут, пропить не пропьют, разве по бульвару погулять с ней, покрасоваться.

В доме было жарко натоплено. Из глубины коридора, из бывшей купеческой кухни, несло жареным салом. Кузьма снял с доктора пальто, аккуратно повесил на плечики, продолжая бубнить:

– Григорь Мосеич грит: ищи, все перерой, едрена вошь, а найди, в доме она, палка-кололка, кроме Терентьева с Вейнштоком, никто стибрить не мог, а они тута обитают неотлучно, на вечном поселении.

Доктор снял галоши, Кузьма наклонился, чтобы поставить их в галошницу, и вдруг замер, скрюченный, словно у него прихватило живот, застонал, запричитал:

– Едрена вошь! Вот она! Ну точно, Вейншток с Терентьевым хотели стибрить и драпануть отседа, чертовы куклы, да не могут за порог-то, не могут!

Между вешалкой и галошницей стояла, прислоненная к стене, элегантная трость темного дерева, украшенная резьбой, с набалдашником в виде змеиной головы. Кузьма распрямился, взял трость в руки, ласково, одним пальцем, погладил набалдашник.

– Миленькая, родименькая, туточки. Вона в головке у ней потайная кнопка, а снизу шипчик тоненький, востренький, а в шипчике-то ядец замедленного действия. Этак где-нибудь в буржуазной загранице прогуливаешься, увидел врага, ненароком тык его в ногу. Извиняюсь, пардонец вам, уважаемый господин![13]

Дверь кухни открылась, в проеме показалась маленькая тощая фигура аспиранта Филимонова.

– Кузьма! Где тебя носит, сучий потрох!

– Туточки я, товарищ Филимонов! Доктора привел!

Аспирант скрылся за дверью, ничего не ответив. Доктор по инерции направился к лестнице, в свой лазарет, но Кузьма повел его на кухню, приговаривая:

– Сюды, товарищ доктор, велено вас сюды весть.

В просторной, отделанной бело-синей плиткой кухне, за столом, на венских купеческих стульях сидели Филимонов, Майрановский и Блохин. Перед ними стояла огромная сковорода с остатками яичницы, блюда с толстыми ломтями колбасы, сыра, белого хлеба. Майрановский ел простоквашу из стакана. Филимонов намазывал маслом горбушку. Блохин собирал хлебной коркой желток со своей тарелки.

При взгляде на Майрановского сразу бросались в глаза признаки психической патологии, если бы Григорий Моисеевич носил маленькие усики, был бы похож на Гитлера, как родной брат. Вытянутая физиономия аспиранта Филимонова с приплюснутым носом, кривым ртом, крошечными, круглыми, асимметрично посаженными глазками несла на себе очевидную печать уродства и деградации. Внешний облик Блохина не говорил совершенно ничего об этом человеке, точно так же, как название его должности «Комендант административно-хозяйственного управления» не давало ни малейшего представления о том, чем он занимается.

Доставка приговоренных в пряничный домик была только малой и самой бескровной частью работы товарища Блохина. Комендант АХУ НКВД возглавлял сверхсекретную спецгруппу, которая занималась расстрелами. Ежедневно, еженощно Василий Михайлович убивал и, как положено главному палачу Советского Союза, был лучшим из лучших, передовиком, стахановцем, мог в рекордно короткое время произвести рекордное количество трупов.

Доктор впервые видел коменданта так близко. Простое грубое лицо гладко выбрито, пегие волосы аккуратно зачесаны назад. Ничего особенного. Абсолютно нормальный, здоровый мужчина сорока двух лет, коренастый, широкоплечий, с кабаньей шеей, с тяжелыми толстопалыми руками. На левом запястье массивные золотые часы. Он получил их всего неделю назад, по личному распоряжению товарища Сталина, в награду за выдающиеся успехи в работе, и еще не привык к ним, поглядывал на циферблат, поправлял браслетку.

Как положено главному в этой компании, Блохин заговорил первым:

– Утро доброе, товарищ Штерн, присаживайтесь, угощайтесь. Кузьма, поставь-ка еще тарелку. И чаю, чаю давай.

– Благодарю, сыт, – доктор опустился на стул напротив Блохина.

– Товарищ Штерн, у нас тут накладочка вышла, требуется ваша помощь, – Блохин отправил в рот корку с желтком и озабоченно сдвинул светлые брови. – Надо провести экспертизу осужденного, определить, симулирует он или нет. Если не симулирует, надо его вылечить. Задача вам понятна?

– Не совсем.

– Ладно, поясню детали. Подследственный и осужденный оказались однофамильцами. Подследственного доставили сюда. Вместо того чтобы давать показания, он тут валяется как бревно. Забирать назад в таком состоянии без толку, а показания нужны позарез. Там целая разветвленная шпионская организация наметилась, гнида эта должна назвать сообщников, всех поименно, в срочном порядке. Приказ товарища Ежова.

Доктор догадывался, о ком шла речь. Человек этот лежал наверху, в лазарете. Майрановский испытывал на нем свою «таблетку правды» и чуть не убил. Звали его Володя Нестеров. Три дня доктор его выхаживал, узнал, что он технолог в конструкторском бюро при Наркомате авиации, что подписал признание в подготовке покушения на Сталина. Нестеров рассказал, что в камере с ним сидел однофамилец, полный его тезка, тоже Владимир Иванович Нестеров, но не авиатехнолог, а инженер-строитель.

Ошалевшие от крови и водки энкавэдэшники гнали план. При таком стремительном конвейерном потоке запросто могли перепутать однофамильцев. Странно, что заметили ошибку и пытаются ее исправить. Какая им разница, кого убивать? Зачем понадобилось вскрывать организацию именно в авиации, а не в строительстве? Неужели для них так важны профессии трупов?

Нестеров лежал скрючившись, уткнувшись лицом в подушку. Когда подошли к нему, не шевельнулся.

– Полная нечувствительность нервов и неподвижность мышц, – объяснил Майрановский, ткнув кулаком в спину больного. – Метод рефлексологии пробовали, не действует.

«Методом рефлексологии» Григорий Моисеевич называл пытки.

– Ты это брось, – строго сказал Блохин. – Доставить его надо в натуральном виде, чтобы был как огурчик. От твоей рефлексологии он копыта отбросит. Ты и так уж напортачил по самое не могу, смотри, Григорий, тут вредительством пахнет, а то и чем посерьезнее.

Майрановский выпучил глаза, открыл рот, дернул головой, заговорил быстро, возбужденно:

– Василий Михайлович, ну вы же меня знаете, я стараюсь, здоровья не щажу, ночами не сплю, всему виной моя обывательская успокоенность, преступное благодушие, мое интеллигентское донкихотство, желание работать на благо советской разведки.

Он зашмыгал носом, из глаз полились настоящие обильные слезы.

– Товарищ Штерн, осмотрите подследственного, – приказал Блохин.

Карл Рихардович сел на край койки, тронул плечо Нестерова, приподнял веко, заметил, что зрачок реагирует на свет, приложил пальцы к шейной артерии. Пульс был бешеный. Низко склонившись, шепнул на ухо:

– Лежи, не дергайся.

– Чего это вы там шепчете? – спросил Филимонов, стоявший ближе других.

– Не сбивайте, пульс считаю, – сердито ответил доктор и взглянул на Блохина: – Тяжелое токсическое поражение нервной системы, дистальная аксонопатия с тенденцией к проксимальному распространению, токсическая энцефалопатия.

Блохин рыгнул, пригладил идеально зализанные волосы и строго прищурился.

– Значит, по-вашему, он не симулирует?

– Конечно, нет. Удивительно, что он вообще жив.

– Прогноз ваш какой, товарищ Штерн? Приведете его в чувство?

– Попытаюсь. Обещать не могу. Все зависит от того, насколько пострадали клетки мозга. В любом случае нужно время.

– Три дня хватит?

– Неделя, не меньше, и то при условии, что товарищ Майрановский не будет мне мешать. Его присутствие усугубляет шоковую реакцию и выздоровлению не способствует. К товарищу Филимонову это тоже относится. Больному необходимы покой, свежий воздух, полноценное питание.

– Значит, неделя? – Блохин покачал головой, присвистнул, посмотрел на Майрановского, который продолжал рыдать. – Ну ты, Григорий, понял, нет? Сопли-то подбери, не по-большевистски ведешь себя. Все, товарищи, приступаем к работе на вверенных участках фронта.

Нестерова переложили на койку у окна. Кузьма притащил ширму, поставил возле койки, ворча вполне добродушно:

– Лежи, гнида, со всеми удобствами, поправляй свое вражеское здоровье.

Как только все ушли, Володя задвигался, заговорил сиплым шепотом:

– Опять вы мне подохнуть не дали, товарищ Штерн, сказали бы, что симулирую, они бы меня быстренько прикончили.

– Конечно, прикончили бы, – кивнул доктор, – но не быстренько. Тебя забрали бы назад в тюрьму, чтобы ты дал показания на всех, кого знаешь.