Насилие и священное - Рене Жирар

Хотя три типа взаимоотношений, составляющие элементарную семью, в точности покрывают реальные факты биологического размножения, они не были бы выделены (как они выделены в реальности), не будь инцестуальных запретов. Иными словами, не будь инцестуальных запретов, не было бы и биологии. Но выявление биологической истины, очевидно, не является raison d'etre системы; должна быть выявлена не только биологическая истина, по крайней мере, имплицитно. Биологическая истина составляет лишь часть более обширного целого; потому-то и не следует брать ее за отправную точку.

Развитые здесь соображения не предполагают конкретной позиции по обсуждаемому в наши дни вопросу о том, действительно ли некоторым культурам неизвестен биологический факт человеческого зачатия. Нужно отметить, что наш тезис может ужиться так же хорошо — а в каком-то смысле даже и лучше — с нынешним скептицизмом относительно туземных свидетельств, как и с прежним к ним доверием.

Однако возможно, что, несмотря на инцестуальные запреты, некоторые культуры так и не открыли связь между сексуальным актом и деторождением. Таково мнение Малиновского и многих других этнографов; оно опирается на долгое знакомство с туземной жизнью; можно усомниться в том, что оно опровергнуто теми аргументами, которые выдвигаются против него в наши дни. Наблюдатели прошлого якобы попались на удочку своих информантов. Любые уверения в собственном невежестве относительно зачатия якобы нужно воспринимать cum grano salis.

Может быть, и так, но этот скептицизм, хотя вроде бы и хочет реабилитировать интеллектуальные способности первобытных людей, вполне возможно, связан с другой формой этноцентризма, еще более коварной. Действительно, в этой сфере ссылка на здравый смысл, сколь бы сдержанной она ни была, неизбежно принимает несколько демагогический характер. Будет вам! Неужели вы думаете, что бывают люди такие глупые, чтобы не знать о связи между сексуальным актом и деторождением! Вот как наш культурный провинциализм представляет себе людей, которые хоть чем-то от нас отличаются!

Эта дискуссия, повторяем, лежит в стороне от проблематики данной работы. Окончательный ответ для нас несущественен. Мы лишь хотим указать, что недавнее доверие к сообщениям о неведении относительно зачатия критикуется сегодня в атмосфере «естественности», которая всего лишь продолжает и усиливает постоянную тенденцию отрывать элементарные биологические истины от культуры и возвращать их природе. Постулаты здравого смысла, безаппеляционность «самоочевидного» хорошо согласуются с отмеченными выше недостатками в современной критике понятия «элементарной семьи», а в более общем плане — с массой всего до сих пор не продуманного в неизбежно мифологическом представлении о том, что природа дружнее с собственно научными истинами, нежели культура. Даже самая элементарная истина всегда опосредована культурой. «Великую книгу природы», где все строчки перепутаны, люди никогда не могут читать непосредственно.

Леви-Строссу непросто избавиться от половинчатости и неоднозначности, когда речь заходит том, чтобы в рамках систем родства найти определенное место для истины биологических отношений. А вырастают эти трудности, конечно, из ощущения — в нашу эпоху почти инстинктивного, — будто создает науку мышление совсем иного характера, нежели создавшее мифы, ритуалы и системы родства. Нас сейчас интересуют не столько эксплицитные взгляды Леви-Стросса (вполне возможно, непостоянные), сколько имплицитные принципы, которым подчиняются его рассуждения в статье 1945 года, которую мы сейчас комментируем. В сущности, в данный момент дело не столько в самом Леви-Строссе, сколько в почти универсальной предпосылке, которую мы пытаемся выявить, — примерно так же, как он сам выявляет в той же статье в связи с текстом Радклиф-Брауна предпосылку элементарной семьи (находящую, кстати, продолжение в предмете наших собственных изысканий — но на гораздо большей глубине).

Тот факт, что системы родства «не игнорируют» и «не противоречат» биологическому родству, но «тщательно его учитывают», в глазах современной мысли не самоочевиден.

Нелегко признать, что наше знание об элементарных биологических фактах связано с тем же типом мышления, что и самые строгие и искусственные различения внутри систем родства. Но в обоих случаях мы имеем дело с одинаковыми интеллектуальными механизмами, функционирующими одинаковым образом, с тем же символическим мышлением, сближающим и различающим сущности, ни союз, ни разделение которых не заданы природой. Однако ясно, что мы не можем признать эквивалентными все плоды символического мышления. Есть ложное символическое мышление, например:

а) причина деторождения — одержимость женщин духами.

И есть истинное символическое мышление, например:

б) причина деторождения — совокупление женщины с мужчиной.

Поскольку нет мышления, которое бы не было «символическим» в структуралистском смысле, то превращать эпитет «символический» в имплицитный синоним «ложного», как это делается сегодня, не более справедливо, чем превращать его, как это делалось вчера, в имплицитный синоним «истинного». Леви-Стросс первый подчеркнет, что во всяком культурном багаже есть огромная доля полезных, поскольку основанных на истине, знаний, — и действительно, не будь это так, культуры эти просто не выжили бы.

Таким образом, при любой их конкретной форме, во всех системах родства произведены принципиальные с точки зрения биологической истины различения. Правда, в первобытных культурах система нередко идет намного дальше того, что в этой сфере необходимо. Биологические отношения в таких системах выявлены лишь на уровне принципа: Кто может больше всех, может меньше всех. В то же время выявлены и другие отношения, значимость которых второстепенна или даже ничтожна в интересующем нас плане: например, различение между параллельными и кросс-кузенами или различения кланов, субкланов и т. д.

Все эти различения, до определенной степени, обладают единством: иначе говоря, образуют систему. Наша склонность отдавать абсолютное первенство биологическому идет вразрез с системностью системы. Подчиняться этой склонности — значит создавать практически повсеместно необъяснимые «остатки», аномалии и исключения, указывающие на непроясненность структуры. Структурализм справедливо требует от этнографа, чтобы тот боролся со своей почти непреодолимой склонностью брать за отправную точку биологические факты.

В чем причина этой склонности, ставшей нашей второй натурой? В том, что наша собственная система совпадает с элементарной семьей. Наша система совпадает с максимально упрощенным экзогамным принципом; следовательно, она совпадает с тем минимумом запретов, который необходим и достаточен с точки зрения относящихся к размножению истин.

Важно эксплицитно сформулировать это совпадение: быть может, именно оно задает правильный контекст для вечно жгучего вопроса об уникальности или неуникальности нашего общества по сравнению с обществами первобытными. В наши дни неустанно твердят, что современная семья столь же произвольна, как и прочие системы родства. Это и истинно, и ложно. Феномен может по отношению к одной системе отсчета быть произвольным, а по отношению к другой — не быть произвольным. Если при оценке нашей системы сделать критерием только факты деторождения, то очевидно, что она окажется столь же произвольной, как все остальные. Действительно, на уровне биологического функционирования не имеет значения, запрещает ли данная система мужчине жениться:

1) на своей матери, своих сестрах, своих дочерях и всех женщинах клана X:

2) или исключительно на своей матери, своих сестрах и своих дочерях.

В первом случае биологические механизмы функционируют не лучше и не хуже, чем во втором, и они, несомненно, функционировали бы так же хорошо, не в обиду Вестермарку[81] будь сказано, если бы запретов вообще не было. Таким образом, с точки зрения реальных фактов деторождения дело улажено: все системы одинаково произвольны.

Но между ними, напротив, существует различие с точки зрения не столько самого знания, имплицитно найденного во всех системах, сколько выявленности этого знания. Если верно, что у всех систем есть дидактическая ценность в биологическом плане, то наша система обладает выдающейся дидактической ценностью. У нас не осталось ни одного запрета, который бы не выявлял фундаментальное биологическое отношение, и ни одного фундаментального биологического отношения, которое бы не было выявлено запретом.

Пока мы ограничиваемся биологическим знанием, различие между нашей и остальными системами кажется второстепенным. Крайняя редуцированность запретов подчеркивает уже найденное знание, резче его очерчивает, но никакого нового знания не выявляет. Таким образом, биология может навести на мысль об относительной уникальности нашей системы, но не может ее доказать.