На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мышецкий пораскинул умом:
– А вы, Симон Гераклович, не пытались предложить лес нашей Конкордии Ивановне?
– Боюсь, – признался Влахопулов. – Солдат, а не баба. С ней из-за пушки разговаривать надо…
– Ну, это вы преувеличиваете! – сказал Мышецкий. – По-моему, вы зашли в этой сделке столь далеко, что можно предложить товар хоть черту. Только бы он купил…
Влахопулов снял с мундира Мышецкого пылинку:
– Поговорите, голубчик… а? Все-таки вы молодой, красивый. Язык подвешен… Не откажите старику! Ведь пропал, совсем пропадаю. Без ножа режут. Жиды проклятые…
– Ладно, – сказал Мышецкий. – Попробую, Симон Гераклович.
…Конкордия Ивановна, при появлении его, отложила в сторону томик графа Салиаса, потянулась в кресле так, что с треском отскочила пуговка на лифе, и она торопливо прикрыла грудь ладонью:
– Ой, князь! Толстею… Трещит все на мне.
Мышецкий был несколько шокирован подобным признанием, но решил даже немного подсластить:
– Что вы, Конкордия Ивановна! Вам еще позавидует любая гимназистка. Напротив, все хорошеете.
– А я не верю вам, князь. С хорошенькой женщиной так не обращаются… Ну, что у вас? Опять дело?
– Дело, – вздохнул Сергей Яковлевич.
Монахтина погрозила ему пальчиком:
– А без меня-то вы не можете, князь!
– Не могу, – сознался Мышецкий.
Он вкратце изложил ей суть своего прихода. Конкордия Ивановна этот лес хорошо знала – он стоял неподалеку от ее именьица.
– Сколько же дают за него? – спросила она, проглотив зевочек. – Ах, только тридцать? Да-а… Ведь он и больше стоит.
– Может, купите, – предложил Мышецкий.
– Ну что вы, князь! Откуда у меня такие деньги…
Она скинула туфельки и, совсем не стесняясь, по-домашнему залезла в кресло с ногами. Стиснулась в эдакий пухлый комочек, посверкивала оттуда глазками, словно звереныш, которого надо ласкать и ласкать.
– Мне одной не купить, – досказала она.
Как бы ни была очаровательна эта женщина, но наглость ее могла заглушить любые к ней чувства. Мышецкий возмущенно осадил свою «подругу»:
– Голубушка, пора бы вам и постыдиться! Не вы ли получили недавно громадную страховую премию за эти вонючие сараи?
– Ах, князь, всего какие-то сорок тысяч…
– Говорят, даже больше!
– Мало ли что обо мне говорят. Мне даже приписывают поджог этих салганов. А разве я виновата, что какой-то дурак взял и поджег их… Не оставаться же мне в разорении!
Мышецкий прикусил язык. Плетью обуха не перешибешь. И то правда: он – дурак, а она – умница. Он закрыл глаза и потер вновь заломивший висок.
– Мне одной не купить, – повторила Монахтина. – Давайте купим этот лесок сообща. Вы и я. Будем добрыми соседями!
– Помилуйте, – удивился Сергей Яковлевич. – Но у меня-то совсем нет денег.
– Я знаю об этом, – ответила женщина. – И внесу свои. Пора уже вам, князь, становиться уренским помещиком…
Мышецкий долго ничего не отвечал:
– И сколько же вы согласны внести за этот лесок, если Трепову он запродан за пятьдесят?
– Ну, допустим, тридцать…
– Мало!
– …две. Тридцать две, – договорила она. – Только, чтобы не обидеть Симона Геракловича! Шестнадцать я, а шестнадцать вы, милый князь…
Сергей Яковлевич неожиданно подумал, что, став хозяином этого леса, он спасет его от порубки, северные уезды не заполнят пески, и это сразу выпрямило его мысли.
«Но денег нет. Опять надо теребить бедного Петю».
– Вы не шутите? – спросил он. – Но мне, как исполняющему должность, это не совсем удобно.
– Я и сама хотела предупредить вас об этом, – напомнила Монахтина. – Мы это сделаем через подставных лиц.
– Удобно ли? – засомневался Мышецкий.
– Удобнее просто не придумать. Смотрите, как удачно я эксплуатировала салганы через подставных лиц.
Сергей Яковлевич вдруг вспомнил: летит мужик мимо окна, в полной тишине, летит навстречу смерти. «Интересно, часто ли бывал вот в этих комнатах мой предшественник?»
– Кого же вы предлагаете выдвинуть в подставное лицо?
– Пусть это вас не тревожит, князь. Вы должны беречь себя исключительно для высших принципов…
Сергей Яковлевич вернулся к Влахопулову.
– Тридцать две, – сказал он.
Симон Гераклович велел пригнать из «холодной» лесных перекупщиков.
– Последнее ваше слово! – зарычал он. – Пятьдесят, и ни копейки меньше… Ну, болваны, дерзайте!
– Двадцать, – загалдели спекулянты, – восемнадцать… двадцать семь. Шалишь!
– Тридцать, – отдельно от других закрепил Кацкин.
Влахопулов выставил их за двери, задумался:
«Ладно. Пусть берет Конкордия Ивановна… Надо срочно доставать где-то еще восемнадцать. От этого быть мне или не быть!»
Мышецкого навестил Сущев-Ракуса, держа в руках какой-то ключик. Повертел он этот ключик на пальце, сказал, не без яда:
– Старик-то наш, его превосходительство, кажется, в лужу сел? Не знает, как выбраться.
– Да, – согласился Мышецкий, – сейчас ему не позавидуешь. Положение истинно хуже губернаторского!
Аристид Карпович присел на краешек стула, боком-боком повел под сурдинку:
– Сергей Яковлевич, а какова же действительная стоимость треповского леса?
– Думаю, полковник, что гораздо выше. Трепову из Петербурга не видать, и он истинной цены, конечно, не знает.
Полковник обнаружил на паркете чернильное пятно и трижды стукнул в него концом своей шашки, размышляя.
– Сергей Яковлевич, буду откровенен…
– Только рад, Аристид Карпович!
– Влахопулову здесь больше нечего делать…
– Объясните!
– Пора ему сенатствовать. А останься мы с вами в губернии одни – все переиначим на свой лад! А потому…
– Да, полковник, я слушаю, – напомнил Мышецкий.
– А потому надо помочь старику.
– Каким образом?
– Соберем ему эти деньги.
– Что вы задумали, Аристид Карпович?
– Освободить для вас место губернатора.
– Постойте! Я без вашей помощи успешно продвигаюсь по служебной лестнице.
Сущев-Ракуса уже натягивал фуражку.
– Вы только продвигались, – сказал он. – А теперь вы по ней поскачете!..
В дальнейших событиях Мышецкий не участвовал. Дрем-люга – по указке полковника – собрал у себя губернских раввинов и повелел им представить восемнадцать тысяч.
– Где вы их возьмете – меня не касается, – объявил капитан. – Если же денег на бочку не свалите, то вам предстоит на своей шкуре испытать, на что способен господин Атрыганьев и его веселая компания…
То есть Дремлюга попросту поставил евреев перед угрозой погрома. Еврейская община имела некоторый опыт в таких случаях. Как всегда, был объявлен постный «херем», евреи перешли на хлеб и воду. Стали вносить в общую кассу деньги, которые обычно тратились на еду.
Через два дня было собрано тринадцать тысяч.
– «Херем» еще на пять, – велел Дремлюга раввинам.
– Хороший жандарм, – взмолились евреи, – нельзя так… У нас дети не пьют молока, мужчины перестали курить, женщины забыли вкус курочки…
– Гони «херем» дальше! – приказал Дремлюга.
Одновременно с этим Аристид Карпович стороною нажал и на Паскаля, чтобы тот заготовил пять тысяч. Осип Донатович заметно приуныл, но жандарм дал ему понюхать свой кулак, бронзовый от загара:
– Вот ты у меня где! Только сок брызнет…
Осип Донатович поститься не стал. Он был ученик другой школы. Быстро собрал в свою колымагу двадцать четыре разрозненных тома законов Российской империи и выехал из города в уезды.
Действовал он вдохновенно – по наитию.
Вкатит на площадь села, велит созвать народ. Сбегутся с полей мужики и бабы, и Паскаль командует:
– Ну, православные, вставай колесом!
Встанут люди «колесом»: в центре – телега с законами, а посередке осью торчит титулярный советник в отставке.
– Ну, мужики, могу вас порадовать, – говорит Осип Донатович. – Вышел такой указ, чтобы научить вас русским законам. Плачетесь вот вы, что чиновники вас обижают. И будут обижать, коли вы закона не знаете…
Паскаль зовет к себе старосту.
– Атаман! А-а, это вы, Петр Иванович… Ну-ка, вот тебе первый том. Вишь, какой тяжеленный! Закон, брат. В нем – сила! Дуй по порядку…
Староста читает с первой страницы:
– «Свод законов Российской империи. Издание 1857 года…»
– Стой, Петр Иванович! Вы, мужики, все поняли?
– Да быдто понимаем…
Паскаль быстро ищет в толпе морду поглупее:
– А ну-ка вот ты, паря, повтори.
– Расея… она, значица… Вот и выходит, что закон, стало быть… Оно и есть! Потому как…
– Дурак! Читай, Петр Иванович, снова, пока не изучат как следует. Ну и возни же мне с вами…
Глянут мужики в телегу, а там еще двадцать три книжищи валяются. И одна другой шире. Страх один, да и только. Мати пресвятая богородица! Спаси нас, грешных…
– Видать, – рассуждают мужики, – надоть ему отвалить по полтине с рыла. Отдай и не греши. Замает с эфтими законами. А тут косить бы, милок…
Поверив на слово, что мужики будут изучать законы самостоятельно, Осип Донатович огреб с уездов богатую дань. Пять тысяч он передал жандарму, три оставил себе. Дремлюга получил пять тысяч и от евреев. Тоже передал Сущеву-Ракусе. Таким образом, в обиде никто не остался.
