Дороги, ведущие в Эдем - Трумен Капоте

продуманных ею событий. Вклад мистера Белли в их воспитание сводился к роли восхищенного созерцателя оного, и если теперь ему было за что гордиться своими дочками (Айви стала женой хирурга-стоматолога и жила в Бронксвилле, а ее сестра вышла замуж за Э. Дж. Краковэра, младшего партнера юридической фирмы «Финнеган, Леб и Краковэр»), то лишь благодаря Саре, ибо дочери были ее достижением. Можно было еще многое сказать о Саре, и он обрадовался, что помнит не только долгие часы адских мук, когда она пилила его за дурные привычки, за его мнимое пристрастие к покеру и волокитство. Оказывается, в памяти сохранились и более теплые эпизоды: Сара, демонстрирующая собственноручно связанные шапочки, Сара, крошащая зимой хлеб для голубей на заснеженные подоконники, — волна видений, нахлынувшая и отогнавшая подальше в море сор неприятных воспоминаний. Он почувствовал скорбь, и внезапно порадовался этому ощущению, и пожалел, что прежде не испытывал подобной скорби. Но хотя мистер Белли действительно вдруг воздал должное Саре, он все же не мог изображать сожаление, что их совместная жизнь закончилась, поскольку нынешнее положение вещей в целом было для него гораздо предпочтительнее. Жаль только, что вместо нарциссов он не купил орхидею — из тех, ярких, праздничных, которые она всегда сберегала после дня рождения какой-нибудь из дочерей и хранила в холодильнике, пока цветки не скукоживались.

— …не правда ли? — донеслось до него, и он подумал, кто бы это мог быть, пока, моргнув, не узнал Мэри О’Мигэн, голос которой продолжал вещать, неслышимый собеседником, — застенчивый, убаюкивающий голос, несоразмерно тихий и молодой для столь корпулентной фигуры.

— Я говорю, они, наверное, прелестны?

— Ну… — замялся мистер Белли на всякий случай.

— Скромник. Но я уверена, что так и есть. Если удались в своего отца — ха-ха, не принимайте всерьез, я шучу. Но если честно, я до смерти обожаю детишек. Любому взрослому я всегда предпочту ребенка. У моей сестры пятеро — четверо мальчишек и девочка. Дот, так зовут мою сестру, вечно канючит, чтобы я понянчилась с ее детьми, раз у меня теперь появилось время и мне не нужно каждую минуту присматривать за папулей. Они с Фрэнком — это мой зять, я вам о нем рассказывала, так вот они говорят, что, мол, никто не управится с детьми лучше тебя. Да еще и повеселится при этом. Но это же очень просто — всего-то и нужно что теплое какао и небольшой подушечный бой, чтобы детишки умаялись и уснули… Айви, — произнесла она вслух строгую надпись на могильной плите. — Айви и Ребекка. Чудесные имена. И я не сомневаюсь, что вы делаете для них все, что в ваших силах. Но две крошки без матери…

— Нет-нет, — возразил мистер Белли, наконец-то сообразив, о чем речь. — Айви сама уже мама. А Бекки на сносях.

На лице ее промелькнуло разочарование, мгновенно сменившееся недоверчивым выражением:

— Уже дедушка? Вы?

Мистеру Белли не было чуждо тщеславие: например, он считал себя разумнее прочих, к тому же он верил, что является ходячим компасом, еще он кичился своим луженым желудком и умением читать вверх ногами. Но собственное отражение в зеркале не вызывало у него внутреннего ликования. Нет, ему не то чтобы не нравилась его внешность, просто он знал, что она не бог весть что. Урожай волос на его голове начал осыпаться еще несколько десятилетий назад, теперь голова представляла собой почти обнажившееся поле. Если у носа имелся характер, то подбородок, несмотря на удвоенные усилия, характером не отличался. Мистер Белли был широк в плечах, впрочем, во всех остальных местах — тоже. Разумеется, он был опрятен — ботинки начищал до блеска, сдавал белье в стирку, дважды в день скоблил и пудрил тальком свои синеватые щеки, но все эти ухищрения не могли замаскировать и даже наоборот — подчеркивали ординарную внешность человека средних лет и среднего достатка. Тем не менее он благосклонно принял лесть Мэри О’Мигэн, в конце концов незаслуженный комплимент зачастую куда мощнее бьет в цель.

— Черт, да мне уже пятьдесят один, — сказал он, скостив себе четыре года. — Не могу сказать, что ощущаю их.

Он действительно их не ощущал, может, потому, что ветер утих, а солнце стало припекать вовсю. Как бы то ни было, надежды его снова возродились, он снова был бессмертен, снова был человеком, у которого имеются планы на будущее.

— Пятьдесят один. Это пустяки. Самый расцвет сил. Если следить за собой. Мужчине вашего возраста нужен уход. Забота.

Действительно ли на кладбище можно не опасаться охотниц за мужьями? Этот вопрос, пробегая у него в мыслях, застрял на полпути, пока он рассматривал ее уютное и доверчивое лицо, заглядывал ей в глаза в поисках вероломного умысла.

— А ваш отец. Он… — мистер Белли сделал неуклюжий жест, — где-то поблизости?

— Папуля? Да нет. Он ни в какую. Наотрез отказался быть похороненным. Так что он дома.

Зловещее видение возникло в воображении мистера Белли, и даже следующие слова собеседницы — «его прах» — не смогли его полностью развеять.

— Что ж, — пожала она плечами, — такова была его воля. О, понимаю, вы недоумеваете, что же я здесь делаю? Я живу неподалеку. Прихожу сюда прогуляться, отсюда такой вид…

Оба повернулись, чтобы взглянуть на панораму — на шпилях некоторых зданий колыхались облачные вымпелы, окна сияли отраженным солнечным светом, словно миллионы слюдяных чешуек.

— Какой великолепный день, в самый раз для парада! — воскликнула мисс О’Мигэн.

«Вы очень милая», — подумал мистер Белли, затем озвучил свою мысль и тут же пожалел об этом, поскольку, конечно же, она спросила почему.

— Потому что вы так мило это сказали, про парады.

— Видите? Как много у нас общего! Я ни одного парада не пропустила, — объявила она торжествующе. — Обожаю горны. Я и сама умею горнить, раньше играла, еще в школе Святого Сердца. Вы сказали, — она понизила голос, словно затронутая тема требовала погребальной интонации, — дали понять, что любите музыку. Знаете, у меня дома тысячи старых грамзаписей. Ну, сотни. Папуля ими занимался, по работе. Пока не вышел на пенсию. Покрывал шеллаком пластинки на фабрике грамзаписей. Помните Хелен Морган? Я с ума по ней схожу, она сногсшибательна просто.

— Господи боже, — прошептал он.

Руби Киллер, Джин Харлоу — это были его страстные, но излечимые увлечения, но Хелен Морган — бледный, как альбинос, усыпанный блестками призрак, переливающийся при свете рампы в «Зигфелде»[19], — до чего же, до чего же он ее обожал.

— А вы верите, что она спилась и умерла от этого? Из-за какого-то гангстера?

— Какая разница? Она была восхитительна.

— Иногда, в одиночестве, когда все