Валютчики - Юрий Иванов-Милюхин

— Пока бухать не бросил, самого прихватывала. Но с чего ты взял, что икона имеет отношение к гальюникам? — ставя доску на порожек, поднял я глаза на алкаша. — Кстати, когда накатило в первый раз, я тоже связал видения с намоленной в углу иконой. Даже лампадку купил, пристроил на палочке. По праздникам фитилек зажигал. Потом она вроде действовать принялась. От греха подальше продал.

— Чего спрашиваешь? Если есть спрос, покупай и сбагривай, — мужчина отошел в сторонку, выпустил клуб дыма. Кинул через плечо. — Думай, деньги твои.

Я провел пальцами по верху крашеного дерева, ковырнул ногтем белую основу. В памяти всплыл случай.

Тогда я бухал, за самогоном в ночь — полночь бегал к хохлушке через двор. Однажды запустила в прихожую, взяла сто рублей — деньги еще не обменяли на тысячные — положила в складки ночной рубашки и пошла в комнату отсчитать сдачи и принести бутылку. Бумажка упала на пол. Я поднял, запихнул за штанину, в носок. Через минуту послышалось бормотание, хохлушка выскочила в прихожую, уставилась на меня. Толстая, с трудом переводящая дух.

— Ты отдавал деньги? — спросила она.

— Сама брала. Сунула в ночную рубашку.

— Да помню я все, — зарыскала носом самогонщица. — Куда они делись…

— Отнесла в комнату. Сказала, принесешь сдачи и бутылку самогона.

Из спальни выполз вечно поддатый, такой же безобразный сожитель. Вдвоем они принялись обнюхивать углы в прихожей. Затем в квартире. Вернулись в переднюю, перетрясли вещи с ног на голову. Заставили меня расстегнуть курточку, рубашку. Я снимал ботинки. Оставалось сбросить штаны и показать задницу.

— Я отдам сдачу и бутылку, — плюхнулась на табурет самогонщица. — Лежат где-нибудь, воткнула и забыла. Иди.

Вышел я от хохлушки довольный. Обмануть бегемота никому не удавалось. В то время мною владел чисто спортивный интерес. Но с того случая хохлушка взялась отказывать. Мол, иди, знать не знаю. Поэтому в следующий раз, через время, пошли с Людмилой. С нею впустила. Передав бутылку, спросила:

— Говорят, ты иконами занимаешься?

— Вообще, да, — не стал отрицать я. — А что?

— Привезли из деревни. Родственники умерли, — женщина смахнула с лица прядь седых волос. — Купи, недорого продам.

— Покажи.

Самогонщица вынесла икону под пыльным стеклом. Сантиметров семьдесят на полметра. Толщина все пятнадцать. Внутри проглядывалась Дева Мария с маленьким Иисусом на левой руке. Прописаны только голова, руки и лик младенца с ладошками. Остальное покрывало сусальное золото, по бокам искусственные цветы. Одежда, аура над Девой и младенцем из той же фольги. Дерево было старым, звенело. Скорее всего, не земляки привезли уцелевшую от умерших родственников икону, а кто из алкашей расплатился за бутылку самогона.

— За сколько хочешь продать? — осмотрев коробку, спросил я.

— За сто рублей, — дернула кистью баба. — В Бога не верю, а место занимать — кому оно надо.

Расплатился с самогонщицей. На улице было холодно, морозно. Икону завернули в тряпицу еще в прихожей у хохлушки. Перешли двор, открыли дверь в мою квартиру. Я взялся за молоток, плоскогубцы, отвертку. Не терпелось узнать, какой мастер приложил руку. Поддатым был еще до похода к самогонщице, когда пришел и оттаял, немного развезло. Пока выдернул гвоздики, выдвинул стекло, разобрался в хитросплетениях фольги, на тонких проволочках пыльных цветов, наконец — то, перевернул источенную древесными паразитами доску на обратную сторону, потому что на лицевой надписей не обнаружилось, захмелел окончательно. На тыльном боку тоже никаких автографов старых мастеров. Посидев над раскуроченной коробкой, я добавил полстакана самогона. Запах пыли щекотал ноздри, першило в горле. Под молчаливым присмотром Людмилы затеялся ее собирать. Доска с ликами была небольшой, едва держалась на дощечках с планочками, соединявших ее с корпусом. Пришлось повозиться. И все равно многое скомкалось. Отложил икону до утра. На дворе была ночь. Выключил свет и полез на Людмилу. Когда почувствовал скорую разрядку, вдруг почудилось, что вместо подружки под меня легла бабушка, которая воспитала с шести месяцев и которую звал матерью. Она прилетела из пространства, то ли скользнула во внутрь любовницы, то ли подставилась сама. Воздержаться от семяизвержения было невозможно. Так и затолкал, растерянный, напряженный. Испуга не было. Через положенное время родился Данилка, оказавшийся младше внучки.

Небритый худой клиент в поношенной одежке продолжал смолить сигарету в стороне, цыкая слюной под ноги, неторопливо оглядываясь по сторонам. На сумку с товаром не смотрел, словно она перестала его интересовать. Я ковырнул носком ботинка небольшой камешек, задумчиво провел ладонями по вискам, по лицу. В груди никак не могло улечься возникшее не из чего чувство легкого дискомфорта. Накрытые тенью, падающей от жестяной бочки, матово отсвечивали потертые лики святых. Волна воспоминаний накрыла вновь. Еще случай каким-то образом получился связанным с иконой.

После наваждения с появлением умершей матери, я прибил в углу подставочку, поставил на нее собранную доску. Повесил лампадку со втулочкой под фитиль. Пригласил приятеля-дизайнера, у которого брат был художником. Снова разобрали коробку по частям. Товарищ заявил, что сие произведение искусства ничего из себя не представляет, потому что прописано неграмотным художником в малоизвестной мастерской. Если бы икона оказалась покрыта краской вся, а краска замешанной на соках трав, яичных белках, тогда бы привел друга из Германии, и разговор пошел бы за цену. Немец работает на трейлере, ему нетрудно спрятать ее в автопоезде. Но доска похожа на обычную кустарщину. На этом я успокоился. Налил в лампадку масла, стал зажигать фитиль по церковным праздникам, осеняя себя крестным знамением, кладя поклоны Деве Марии с ее сыном — Богом. Выпивал все реже, привычку решил искоренить. Однажды ходил по комнате, размышляя, откуда родом предки по материнской линии. Про мать и бабушку знал из скупых рассказов самих «врагов народа». Помнил прабабушку, старуху за восемьдесят лет, перед которой пацаненком выкидывал колена под хлопки в ладоши. Но где родилась, понятия не имел. Революция и Отечественная перемешали людей так, что самого себя бы не потерять. Я ходил по комнате, вспоминая моменты откровений старших. Прошедшие сталинские лагеря родители наложили отпечатки и на выросших при царе, не закабаленных коммунистическими идеями, старших предков. Слова лишнего нельзя было вытянуть. Вдруг услышал тихий голос. Он проникал в самое сердце, так что язык мог оставаться без дела. Возник образ прабабушки, несколько раз произнесший«…стосово…стосово». Звуки едва различались. Переспросил душой, что она хочет сказать. И снова в ушах: «… стосово». Она была рядом, но сигнал оказался очень слабым. Присоединились еще несколько голосов.«…истосово…истосово». Я напрягался, но откуда родом прабабушка, разобрать не мог. Наконец, слаженный хор достиг цели. Я различил: «Христосово». На столе лежали словари, энциклопедии, карты. Перелистав массу литературы, опустил руки. Понял, что за семьдесят лет коммунисты переиначили тысячи названий городов и сел, увековечивая имена своих вождей. Тем более, несовместимое с политикой Советов название Христосово. Души тоже замолчали, хотя не улетели. Я лег на одеяло, поднял голову. Не знаю, сколько пролежал, когда заметил, что на потолке проступает ночное небо со множеством ярких звезд. Меня не раз до этого случая посещали видения, поэтому страха, как такового, я не испытывал. Небо разделилось упершимся с неба в землю световым столбом, в центре которого горизонтально вращалась звезда Давида. В левой части светил было много. В правой осталось несколько крупных красных точек. Одна из них, справа, вдруг сорвалась, влетела в столб, прошила звезду Давида и за ней вытянулась в фигуру Иисуса Христа в красных боевых одеждах, в сверкающих латах. Ступив на землю, он принял нормальное, человеческое, состояние, в руках появился длинный меч. Невидимый хор запел на древнееврейском языке мелодичную песню. Или молитвы. Или гимны. В словах повторялось имя «Езузус, Езузус». Много позже я узнал, что в западных странах Иисуса зовут именно так. Он был загорелый, не совсем похожий на то изображение на иконах, которое люди привыкли видеть. Стоял на невысоком, поросшем травой, холмике и пел со всеми, размахивая при этом мечом. Как бы показывая могущество. С левого боку, ближе ко мне, возникло широкое дерево, обнесенное листвой. Под ним сидела женщина в белой накидке. Она пела и раскачивалась в такт, повернув голову к Иисусу. Действие происходило на холмистой, по краям поросшей кустарником, долине с небольшими возделанными полями. Женщина в древних темных одеждах протянула кисти в сторону Христа. Он сделал шаг навстречу и начал быстро уменьшаться в размерах. Пока доспешил, превратился в младенца на руках матери. Не переставая петь, Дева Мария — это была она — покачивала сына на раскрытых ладонях. Из-за кустов выскочил в чалме и шароварах, в блестящей свободной рубахе, заросший черной бородой сарацин с кривой саблей в кулаке. Он предпринял угрожающее движение к богородице с ребенком. Защищаясь, она подняла руку, не прекращая пения. Продолжал исполнять мелодию и невидимый хор, только усилился звук. Сарацин, потрясая оружием, снова выдвинулся из кустов. Младенец соскользнул с ладоней матери, пробежал небольшое расстояние до холмика, на котором до этого стоял, на бегу вырастая во взрослого Иисуса Христа. И опять мужчина в коротких красных одеждах, с мечом в руках, подхватывает молитву или гимн. Он снова был мощным, уверенным в себе воином. Сарацин исчез. Невдалеке возник дворец из камня, с колоннами. Иисус поманил меня. Я встал с кровати, пошел рядом. На высоких серых ступенях сидела группа одетых в темные одежды людей с узкими еврейскими лицами. Они пели. Среди них, на верхнем выступе, находилась прелестная девочка с ангельской улыбкой в длинном темном балахоне. Ей было лет шесть. В моем облике девочке что-то не понравилось. Не сумев пересилить себя, она поморщилась. Снова отозвалась ямочками на щеках. И опять что-то заставило ее покривиться. Девочку грубо столкнули с верхней площадки. Появилась другая, менее привлекательная, с узким личиком и с устойчивой улыбкой. Первая девочка была круглощекой с большими глазами. Взойдя по ступеням между расположившимися на них людьми, мы вошли в громадный высокий зал. Иисус обвел вокруг рукой, показывая великолепие. Скорее всего, это был дворец еврейского царя. Осмотрев его, мы возвратились назад. Я молча лег на кровать. Хор не переставал исполнять произведение. Иисус тоже пел. Наконец, он взмахнул мечом, переломил его плашмя о колено и бросил обе половинки мне под правую руку. Я лежал не шевелясь, слезы благодарности растеклись по щекам. Иисус приблизился к световому столбу, вошел в него, вытянулся, устремляясь ввысь. Пролетел сквозь звезду Давида. В то же мгновение, только с левой стороны темного неба, навстречу сорвалось несколько мелких белых звездочек. Иисус смешался с ними и вся горстка светлым пятном вознеслась к общему рою. И где звезда, с которой миг назад Иисус Христос спустился на Землю, или сам он был той звездой, не узнал бы никто никогда. Они стали одинаковыми.